Остров пурпурной ящерицы - Страница 27
Зорич не был экзальтированным человеком, но даже он шумно вздохнул, когда прочел об этом. Ведь это именно те сведения, которые помогут ему не проглядеть, не пропустить важные черты в окружении, в бытии Великого Поэта. Здесь он узнал и то, когда какие деревья были посажены в Михайловском. Хорошо сохранились аллеи липовая и еловая, некоторым деревьям, посаженным еще при основании парка, более двухсот лет, хотя таких экземпляров совсем немного. Зорич почувствовал, что он может со временем оказать помощь и хранителям заповедных мест, ибо он уже освоился с «машинерией» и понял, как можно ее лучом проходить годичные кольца: или постепенно, в их хронологической последовательности, или сразу проникать в глубины, минуя десятилетия. Обычно луч, минуя годичное кольцо, как бы упирается и преодолевает новую препону, образуя при этом сигнал. Нужно успевать считать эти сигналы и по ним определять количество лет.
Для дальнейших исследований можно сделать еще и счетчик годичных колец и сразу же проникать в нужный год, получая на счетчике дату. Когда-нибудь такой аппарат поможет работникам лесного хозяйства абсолютно точно, до единого года определять возраст растений, особенно деревьев, идущих в промышленную разработку, и это, видимо, даст немалый экономический эффект.
«Машинерия» позволит вычитать и зафиксировать на видеомагнитную пленку множество подробностей из жизни Великого Поэта в Михайловском. Зорич намеревался предложить своему другу, кинодраматургу Аничкову, сделать документальный фильм о том, что расскажут о столетиях деревья. Кадры с видеомагнитной записи легко перенести на обычную пленку…
Маше очень хотелось посмотреть, как этот «мудрый» прибор все выведывает у деревьев. Зорич не мог ей отказать, и они условились, что завтра Маша выберет время между экскурсиями и придет к тому дереву, которое они наметили вместе.
День выдался солнечным и тихим. Зорич все подготовил к очередному сеансу и ждал Машу. Она показала отметку, у которой предстояло вычитывать содержание годичных колец. Зорич был удивлен. Это был уровень, который фиксировал современную жизнь, недавние годы. Маша призналась, что это для нее важно.
Почему? Он сейчас поймет. Она попросила углубить луч всего на несколько годичных колец. Зорич удивился, но стал послушно выполнять ее просьбу. И когда возникло изображение на телеэкране, Зорич ахнул:
«Так это же вы, Маша!» Она благодарно сжала его руку и стала объяснять, что ей хотелось убедиться, не шутит ли Зорич с нею, не обманывает ли ее, не фантазирует ли напрасно. В тех же годичных кольцах Маша увидела своих коллег по заповеднику и самого главного хранителя, а про себя отметила, что «дерево ее сфотографировало еще совсем молодой — было это лет десять тому, назад».
Затем она попросила Зорича внедриться в пушкинское время. Для этого пришлось приставить лесенку к стволу и взобраться на нижнюю толстую ветвь. Маша поудобнее устроилась, обхватив ствол, Зорич раскрыл чемоданчик и, закрепив его на ветке, стал настраивать «машинерию», предварительно пояснив, что на этом дереве ярче, чем на других, видна война. Маша сказала:
«Не надо, это ужасно. Я насмотрелась и кинохроники и фотографий».
Маша с напряжением наблюдала за телеэкраном и, увидев, как нелегко приходится Зоричу, решила ему помочь. Она, вытянув руку, поддерживала чемоданчик, другой рукой держась за ствол. Увлеченный настройкой, Зорич не заметил, что чемоданчик непрочно держится и что Маша дрожащей рукой слабо поддерживает «машинерию». Сейчас они оба были поглощены зрелищем на телеэкране. Аллея оживала, это была та аллея, которая навеки стала аллеей Анны Керн… Они увидели на экране сначала картинку, запечатленную одной клеткой дерева, затем Зорич медленно повел луч вдоль годичного кольца, и возникали почти кинокадры идущих рядом Анны Керн и поэта. И Маша тихо произнесла фразу из письма Пушкина к той, кому были посвящены вдохновенные строчки: «Я помню чудное мгновенье».
Маша читала письмо по памяти, вслух, что еще более усиливало впечатление от сменяющихся кадриков на телеэкране: «Пишу вам, мрачно напившись… — Так в самом начале пишет Пушкин одно из своих писем Анне Керн. — Все Тригорское поет «Не мила мне прелесть ночи», и у меня от этого сердце ноет… Каждую ночь гуляю до саду и повторяю себе: она была здесь — камень, о который она споткнулась, лежит у меня на столе, подле ветки увядшего гелиотропа, я пишу много стихов, — все это, если хотите, очень похоже на любовь, но клянусь вам, что это совсем не то. Будь влюблен, в воскресенье со мною сделались бы судороги от бешенства и ревности, между тем мне было только досадно…»
И тут в новых клетках-кадрах Пушкин стал приближаться к ним. Он явно шел к дереву. Было явственно видно его лицо — и счастливое и взволнованное…
Маша вдруг ойкнула и, теряя сознание, качнулась, выпустила из рук чемоданчик. Зорич, подхватив ее, едва удержал, а чемоданчик, кувыркаясь по лестнице, полетел вниз, шлепнулся о землю…
Хрупкая «машинерия» не только разладилась, она поломалась. И казалось, что печаль Маши не сравнима с печалью Зорича, который ее утешал, уверяя, что удастся все наладить, удастся исправить.
Несколько последующих дней, когда Зорич разбирал машинерию, исследуя размеры бедствия, присутствующая при этом Маша с горечью говорила о том, что многое может остаться неузнанным, ведь Зорич мог увидеть здесь и Антона Антоновича Дельвига, давнего друга Пушкина, который навещал его в Михайловском, и ведь они наверняка гуляли по этим аллеям. Волшебный аппарат Зорича мог проверить, был ли здесь Дельвиг, хмурый человек в очках с маленькими стеклами…
Зорич еще надеялся, что ему быстро удастся привести в порядок «машинерию», вот только бы достать паяльник и несколько лабораторных измерительных приборов, чтобы проверить состояние панели, ламп накаливания, прогрева…
Маша обещала организовать поездку с очередным автобусом экскурсантов в Псков, где, возможно, Зоричу удастся позаимствовать все необходимое в местном институте. «Там, кажется, даже есть и радиозавод», на худой конец, в каком-либо приличном телеателье что-то подходящее найдется… Но в ожидании этой оказии Зорич решил привести в порядок свои обрывочные записи, которые он иногда делал по ночам. Маша тем временем строила планы, она говорила о том, что Зоричу нужно, кроме Михайловского, побывать и в Болдине, а еще непременно съездить и в Ясную Поляну и там попробовать в имении, где также сохранились старые деревья, открыть новые, неведомые нам черты облика Льва Николаевича Толстого. Ведь чуть больше семидесяти лет отделяет нас от того времени, когда Толстой жил в яснополянских местах, большей частью безвыездно в течение многих десятилетий, и деревья могли стать летописцами… А еще Маша говорила о том, что отныне ей будет трудно жить в Михайловском, бывать в парке, беседовать здесь с экскурсантами — ей все время будет казаться, что сквозь деревья на нее смотрят глаза Пушкина и его близких. И еще смущало одно признание Маши:
— Нам с вами, Стасик, уже давно за тридцать, но вы оказались по-настоящему счастливым человеком, у вас наступил звездный час, а у меня его нет и быть не может… Я только истолкователь чужого жития, чужих мыслей и чувств… И, простите, скажу самое сокровенное: я была счастлива с вами… Но я сама неосторожно разрушила счастливые часы…
Стасику приходилось ее утешать:
— Много, очень много в моей жизни было «поломок»…
В школьные годы он увлеченно занимался на станции юных техников при Дворце пионеров. Он почти без экзаменов был принят на биофак, а затем очутился в лаборатории «контакт с растениями» как «одаренный человек, получивший диплом с отличием». Но это ничего не значило; и первый год, и второй год ему поручали лишь составлять питательные растворы, мыть лабораторную посуду и в редких случаях подменять других мэнээс, а порой даже старших научных… Над ним часто подшучивали, но только одна Валери-Ка понимала его…
В лаборатории он превратился в ходячее справочное бюро. Со временем, когда возникали затруднения в каком-либо опыте, он смущенно предлагал выход, который оказывался кстати, оказывался подходящим, и это считалось уже в порядке вещей. Иногда его хвалили, но чаще давали новую и новую работу. И только однажды Александр Александрович Дупленский, второй старший научный сотрудник лаборатории, попросил у шефа закрепить Зорича за ним. Ширяев давно уже считал Стасика «своим» и сумел это отстоять, пообещав выделить Стасику самостоятельный участок работы и «дать диссертацию»…