Остров проклятых - Страница 4

– Но должны ли мы отбросить наше прошлое, дабы обеспечить себе будущее? – Чак выкинул окурок в морскую пену. – Вот в чем вопрос. Скажи мне, Тедди, что ты теряешь, подметая пол? Правильно: пыль. Крошки, привлекающие муравьев. А как насчет серьги, которую она потеряла? Считать ее тоже мусором?

– Кто это «она»? И откуда «она» вдруг взялась, Чак?

– В каждой истории присутствует она. Разве нет?

Вой мотора сменил тональность, палуба дернулась под ногами, и, по мере того как паром стал заходить с западной стороны острова, обрисовались очертания форта на вершине южной скалы. Пушки отсутствовали, но орудийные башни хорошо просматривались. Земля простиралась до подножия холмов позади форта, и где-то там, подумал Тедди, сливаясь с пейзажем, высятся стены, а за утесами западного побережья должна находиться больница «Эшклиф».

– У тебя есть девушка, Тедди? – спросил Чак. – Или ты женат?

– Был. – Тедди увидел картинку: на него, обернувшись, смотрит Долорес во время их медового месяца, ее подбородок почти касается голого плеча, и видно, как играют плечевые мышцы. – Она умерла.

Чак отстранился от перил, шея его порозовела.

– О господи.

– Да ладно, – сказал Тедди.

– Нет-нет, – протестующе поднял перед собой ладонь Чак. – Как же… я ведь про это слышал. Не понимаю, как я мог забыть. Это случилось пару лет назад, да?

Тедди кивнул.

– Господи, Тедди. Я чувствую себя идиотом. Правда. Извини.

Новая картинка перед глазами. Долорес со спины: что-то напевая, она уходит по коридору в его старой армейской рубашке, а потом сворачивает в кухню, и на него обрушивается знакомая тяжесть. Чего бы только он сейчас не сделал – даже поплавал бы в этой воде, – только бы не говорить о Долорес, о том, как тридцать один год она жила на этой земле и вдруг – пуфф! Исчезла, словно и не существовала. Утром, когда он уходил на работу, была. А вечером, когда вернулся, уже нет.

Но это как со шрамом Чака – история, которую надо рассказать, чтобы двигаться дальше, иначе она будет постоянно между ними возникать. Как? Где? Почему?

Долорес ушла два года назад, но в его снах она неизменно оживала, а по утрам ему иной раз казалось, что она хлопочет на кухне или пьет кофе на крыльце их многоквартирного дома в Баттонвуде. Мозг играл с ним злые шутки, что правда, то правда, однако Тедди давно свыкся с этой логикой – в конце концов, пробуждение сродни появлению на свет. Ты вылезал на поверхность, не имея за спиной никакого шлейфа, и потом еще долго моргал и зевал, собирая по крупицам свое прошлое и складывая осколки в хронологическом порядке, прежде чем храбро войти в настоящее.

Куда жесточе были ассоциации с женой, которые вроде бы алогичный перечень предметов или свойств мог вызвать в его голове в одно мгновение, подобно вспыхнувшей спичке. Поди угадай, что окажется провокацией в следующий раз: солонка на столе, походка незнакомки на оживленной улице, бутылка кока-колы, след губной помады на стакане, декоративная подушка?

Но из всех спусковых механизмов ни один не выглядел менее логичным, если говорить о смысловых ассоциациях, и не разил больнее, если иметь в виду эффект воздействия, чем вода, текущая из крана, барабанящая с небес, в виде лужи на тротуаре или, как сейчас, раскинувшаяся на многие мили вокруг.

– В нашем жилом доме случился пожар, – начал Тедди. – Я был на работе. Четыре человека погибли. Включая ее. От дыма, Чак, не от огня. Так что боли перед смертью не было. Страх? Наверно. Но не боль. Это важно.

Чак еще отхлебнул из фляжки и снова предложил ее напарнику. Тедди помотал головой:

– Я завязал. После пожара. Ее это, знаешь, напрягало. Солдаты и копы слишком много пьют, говорила она. Так что… – Он почувствовал смущение Чака, как оно его тяготит, и добавил: – Со временем научаешься тянуть лямку. У тебя нет выбора. Это как со всем этим дерьмом на войне, правильно?

Чак кивнул с отрешенным лицом и легким прищуром – ушел в воспоминания.

– Так уж повелось, – выдохнул Тедди.

– Ну да, – не сразу отозвался Чак. Он был все еще красный от смущения.

Причал возник, словно в результате светового трюка, издали такая полоска жевательной резинки, крошечная, серенькая.

После объятий с унитазом Тедди ощущал обезвоженность организма, а еще некоторую усталость от разговора. Он хоть и научился тянуть лямку, а все же нет-нет да и выбивался из сил. За левым глазом поселилась тупая боль, как будто к веку кто-то приложил ложку. Пока трудно было сказать, побочный ли это эффект от обезвоживания, первые признаки обычной головной боли или намек на кое-что похуже – одну из тех мигреней, которые терзали его с юношеских лет и порой достигали такой силы, что он переставал видеть левым глазом и свет превращался в градопад раскаленных гвоздей, а однажды (слава богу, лишь однажды) на полтора дня он оказался частично парализован. Эти мигрени, по крайней мере в его случае, никогда не приходили в разгар напряжения или работы, только потом, в минуты покоя, после падения снарядов, после окончания погони. Пика же достигали в базовом лагере или казармах, ну а в мирное время – в мотелях или в машине по дороге домой. Как Тедди уже давно успел усвоить, хитрость заключалась в том, чтобы не сбавлять обороты и сохранять концентрацию. Пока ты бежишь, они тебя не настигнут.

– Что-нибудь слышал про это место? – поинтересовался он у Чака.

– Психбольница. Вот все, что я знаю.

– Для невменяемых преступников, – уточнил Тедди.

– Иначе нас бы сюда не направили, – сказал Чак.

Опять эта сухая ухмылочка.

– Как знать, Чак. Ты не производишь впечатление стопроцентно уравновешенного человека.

– Может, пока мы здесь, я забронирую себе кроватку на будущее. Пусть подержат.

– Неплохая мысль.

Мотор ненадолго заглох, пока паром разворачивался вправо вместе с течением, а затем снова затарахтел. Перед ними теперь было открытое море, а паром кормой подплывал к причалу.

– Насколько мне известно, они применяют радикальные подходы, – сказал Тедди.

– Красная зона?

– Нет. Просто радикальные. Есть разница.

– В последние годы она стирается.

– Бывает, – согласился Тедди.

– А эта сбежавшая пациентка?

– Про нее я мало что знаю, – сказал Тедди. – Прошлой ночью она слиняла. Ее имя записано у меня в блокноте. Остальное, надеюсь, они нам расскажут.

Чак оглядел бескрайнее водное пространство:

– Куда ей деваться? Поплыла домой?

Тедди пожал плечами:

– Наверняка их пациенты находятся в плену разных иллюзий.

– Шизофреники?

– Почему нет. Сомневаюсь, что ты здесь увидишь обычных монголоидов. Или какого-нибудь типа, которого пугают трещины в асфальте, или беспробудную соню. Насколько я мог понять из дела, тут настоящие психи.

– И сколько из них, по-твоему, придуриваются? – спросил Чак. – Меня это давно занимает. Помнишь «восьмерок»[1] на войне? Сколько из них, как ты думаешь, были действительно психами?

– Был у нас, в Арденнах, один тип…

– Ты был в Арденнах?

Тедди кивнул.

– Однажды он проснулся и заговорил задом наперед.

– Слова?

– Предложения. Например: «Крови следы тут, глядите, сержант». А вечером, сидя в окопе, он охаживал себя по голове камнем. Методично так стучал. Мы офонарели и даже не сразу поняли, что он выцарапал себе глаза.

– Иди ты.

Тедди покачал головой, словно сам себе не веря.

– Через несколько лет мне рассказал один парень, что в госпитале для ветеранов в Сан-Диего вместе с ним был слепой, который говорил задом наперед. Его разбил паралич, и врачи не могли установить причину. Парень сидел у окна в инвалидном кресле и весь день разглагольствовал про свой урожай зерновых. А вырос он, между прочим, в Бруклине.

– Да, когда парень из Бруклина считает себя фермером, это, пожалуй, тянет на восьмую статью.

– Я тоже так думаю.

На причале их встретил Макферсон, помощник смотрителя заведения, достаточно молодой для своей должности, с длинноватыми, не по уставу, блондинистыми волосами. В его движениях сквозила томная грация, которая у Тедди ассоциировалась с техасцами либо с лошадниками.