Остров на птичьей улице - Страница 5

Мы слышали свистки и топот полицейских, взбегавших по лестнице, чтобы никому не удалось пробраться на крышу. Потом услышали шаги людей, спускавшихся по лестнице во двор. Плакал какой-то ребенок и звал маму. Полицейские-евреи кричали по-немецки:

— Всем спуститься вниз!

А потом они начали искать. Переходили из цеха в цех и искали тех, кто спрятался. Пришли и на склад. Мы слышали, как они переговаривались. Затаили дыхание. Я крепко держался за папу. Обнял его и один раз даже пощупал, на месте ли пистолет. Он был там.

Они начали разбрасывать тюки. Откуда они знали? Наверно, кто-то донес. Может быть, думал, что таким путем спасет свою жизнь. Доносчики — они как немцы. И даже еще хуже. Потому что немцам никто не верит. Знают, что они — убийцы. Да они и сами не скрывают этого. На своей униформе носят череп со скрещенными костями. Но тот, кто доносит, — он разговаривает с тобой и улыбается, как обычно, и лишь потом, когда никто не ожидает, он предает и выдает тебя. Он верит, что благодаря доносам продлит свою жизнь. Как немцы, которые верят, что выиграют войну. Они еще заплатят за все то зло, которое причинили. И доносчики тоже. Только доносчики заплатят раньше. Барух говорил мне, — а он знал, что говорит, — что всех доносчиков немцы убьют еще до того, как проиграют войну. Ведь они у них в руках.

Когда они нашли нас, мне пришла в голову смешная мысль. Я подумал: «Хорошо, что Снежок остался дома». Как будто он тоже был еврей, которого поймали, с побоями спустили во двор и поставили в ряд.

Они били Баруха. Один из полицейских ударил и моего отца. Отец обернулся и посмотрел на него, и полицейский отступил назад. Отец не поднял на него руку. Но все-таки после этого они спустили нас вниз вежливо, и Баруха тоже не трогали.

Мы были из последних, кого спустили во двор. И тогда папа с Барухом начали ссориться из-за меня. Впрочем, это была не ссора, а спор, он просто был похож на ссору. Потому что каждый из них стоял на своем и был уверен, что он прав. Времени не было. Они должны были решить все как можно быстрее. По плану Баруха папа должен был выйти одним из первых, без меня. Сразу. Конечно, его тут же пошлют направо. Барух возьмет меня и выйдете последними. И тогда нас пошлют налево — старика и ребенка. Они не разделяли людей на плохих и хороших. Так делают только на небесах.

— Ты знаешь, где находятся развалины дома № 78 по нашей улице? Я его там спрячу, а ты потом заберешь, — прошептал Барух.

Это были развалины, оставшиеся после первых бомбежек в начале войны. Я хорошо знал это место. Папа тоже знал.

— Как ты его там спрячешь?

— Положись на меня.

— Если кто-то пожертвует жизнью, чтобы спасти моего сына, так это буду я!

— Ты можешь ради него погибнуть, если тебе так хочется, — рассмеялся Барух.

На самом деле он не смеялся. Он притворялся, что ему смешно. Я слишком хорошо знал, как он смеется на самом деле. Это было совсем иначе. Но он сказал отцу, что тот не может умереть ради меня, потому что мне нужен живой отец. Живой отец на долгие годы, пока я не вырасту. Живой отец после войны. Но папа не хотел его слушать. У него был другой план. Впрочем, не совсем план. Он просто решил идти вместе со мной. Понятно, что его пошлют налево, вместе с Барухом. И тогда, в дороге, при первой возможности мы убежим. Или с площади, откуда отправляют на вокзал. Или выпрыгнем из вагона. У папы была пила, перепиливающая сталь, и молоток, которые он спрятал под пальто. Я видел также, что по дороге из склада он прихватил клещи. Полицейский тоже это видел. Папа с Барухом опасались, что он донесет.

Еще некоторое время они спорили, что делать со мной.

— Ты пойдешь первым, — упорствовал Барух, — обычно они сначала отправляют оставшихся в их домах. Так это было в прошлый раз. Ты сможешь сразу же выйти оттуда и по крышам пробраться к дому № 78.

— Невозможно, — сказал отец, — по дороге надо пройти три улицы.

— Ну и что? Ты не можешь подняться и спуститься? Ты просто зря упрямишься. Не хочешь делать то, что тебе говорит старший.

— Я не могу смириться с мыслью, что ты погибнешь, спасая моего сына, — сказал отец.

— Ты это говоришь серьезно? Ведь это для меня самый лучший вариант — погибнуть ради кого-то. Я все время думал, как бы мне умереть, чтобы от этого кто-то выиграл. Да еще тот, кого я люблю. Ты просто хочешь помешать мне сделать самое лучшее, что я еще могу сделать в жизни. Постыдился бы.

Папа рассмеялся. Барух тоже смеялся. Они обнялись. Потом папа наклонился, чтобы успокоить меня.

— Не бойся, Алекс, все будет в порядке.

На этом спор прекратился. Немцы облегчили ситуацию. Они не делали селекции. Подошел поляк-компаньон и шепнул Баруху:

— Хотят уничтожить всех.

Я снова заволновался. Ведь я не смогу вернуться и взять Снежка. Он, конечно, устроится, — успокаивал я себя. У него будет достаточно времени прогрызть дырку и удрать. Да и, кроме того, в нашей квартире достаточно места для такого маленького зверька. И он, конечно, найдет шкаф с продуктами.

И тогда полицейский, который нашел нас и которого папа немножко припугнул, шепнул что-то немцу. Немец улыбнулся и велел отцу отойти в сторону. Барух с силой толкнул меня вперед, и мы вышли вдвоем. Немцы и в самом деле не делали селекции. Все стояли на улице единой толпой. Барух посадил меня на плечи, и через головы людей я увидел в воротах отца. Он отдал немцу клещи. Немец спрятал их. Что-то сказал. Папа отдал молоток. Он его тоже спрятал. Тогда папа что-то сказал, и немец рассмеялся, Когда немец смеется, это не всегда добрый знак, но во всяком случае, он не поднял руку на отца.

Они обыскали его и нашли за ремнем пилу. Я знал, что если найдут пистолет, его убьют на месте Мое сердце билось так сильно, что я чуть не задохнулся. Но они больше ничего не нашли. Хотя и искали в нужном месте, я это видел. И тогда они приказали всем встать в ряды по три человека. Папа еще не вышел на улицу, он был во дворе фабрики с другой группой людей. Немцы, по-видимому, решили отправлять нас двумя большими группами. Наша группа тронулась в путь. Я начал кричать:

— Папа! Папа!

Но Барух крепко сжал мои руки и попросил меня замолчать. И папа остался со второй группой.

Мы пошли вперед. Рядом с нами, в нашей тройке, шла санитарка Рахель. Барух все время разговаривал со мной. Он сказал мне множество вещей, которые я должен был запомнить. Когда мы поравняемся с домом № 78, я должен буду побежать в сторону ворот. Я хорошо знал этот дом, его фасад, смотрящий на улицу пустыми окнами. Внутри не было ничего целого — только разрушенные стены, куски висящих полов и обломки труб. Он подтолкнет меня в нужный момент. Он заверил меня, что папа придет за мной. Или убежит сейчас, или придет немного позже. Может быть, через два-три дня. Во всяком случае, я должен оставаться на месте, сколько смогу. Может быть, даже месяц. И даже целый год.

— Ты умный мальчик, — говорил он, — и ты справишься. Если они и вправду решили всех уничтожить, то и детям не спастись. Может быть, и тебе, особенно теперь, когда у отца забрали инструменты, придется туго.

Потом он сказал мне одну вещь, которую я и сам знал: в разрушенном доме есть узкий пролом, ведущий в подвал. Очень узкий. Только ребенок может протиснуться внутрь.

— У папы было еще что-то, — неуверенно сказал я.

— Я знаю, — ответил Барух. — Мы видели, что полицейский заметил, как твой отец взял клещи. Это у меня.

— Как папа получит его назад? — с волнением спросил я.

— Ты ему отдашь, — сказал Барух и повесил на мое плечо рюкзак. Я не сказал ни слова.

— Ты знаешь, что делать, Алекс?

Я кивнул головой.

— Беги прямо к пролому и постарайся забраться как можно глубже. Не бойся. В сумке у тебя есть фонарь.

Как видно, Барух давно обдумывал план моего побега. Я это понял гораздо позже. В те минуты я ни о чем таком не думал. Он продолжал говорить. Пытался научить меня, как устроить мой быт. Как добывать продукты. Но я ничего не слышал. Только видел отца, стоявшего в воротах, и немца, заносившего руку. И все время думал о пистолете, который сейчас лежал в рюкзаке Баруха, висящем на моем плече. И вдруг он меня толкнул. Я побежал изо всех сил. Я хорошо бегал. Полицейский бросился за мной. Барух побежал за полицейским. И вдруг полицейский упал. Не знаю, почему, но я думаю, что Барух подставил ему ногу. Потом услышал громкий болезненный крик. Это не был голос Баруха. В это время я добежал до ворот и побежал по обломкам развалин. Прямо ко входу в подвал. На улице послышались выстрелы. Я протиснулся в узкий проход. Еще до того, как нас выслали, мы никогда не прятались в подвале. Мы только иногда залезали в щель, но не глубоко, а оставались около пролома, на свету.