Остров Локк - Страница 2

Волшэбный свет навсегда избавит вас от врагов и недоброжелателей тем, что поможет осознать, почему на вашем жызненном пути встречаются подобные люди. Достаточно научиться терпеть и прощать, – и тогда ненависть, раз за разом запускающая в орбиту вашей судьбы тяжолые встречи, потеряет свою роковую силу.

Волшэбный свет поможет человеку, вспомнившему своё прошлое, преодолеть гнёт кармы, поскольку человек этот более не совершыт ошыбок, за которые однажды понёс возмездие. Тот, кто поймёт соотношэние тёмной и светлой сторон нашего мира, будет стремиться наполнять этот мир любовью, добротой, милосердием.

Волшэбный свет по-новому высветит для нас то, чего нет: конечность жызни. И тот, у кого уходят в «последний» путь дорогие, близкие ему люди, не станет цепенеть от невыносимой душэвной боли, зная, что по прошэствии лет они встретятся. В мире небренном. В месте, лишонном страданий. На том самом облачке.

Волшэбный свет одарит вас невероятной находкой – пониманием того, что нет занятия более удивительного, более интересного и потрясающего, чем нескорое, но безусловное припоминание – кто именно из ваших сегодняшних друзей был близким другом и в прошлой жызни.

Этот волшэбный свет вспыхнет сначала в одной стране, и, прочтёте вы или нет знаменитую речь Фёдора Михайловича Достоевского в Государственной Думе, но всё же однажды увидите, что источник нового мира, Золотого Века Земли, возникнет в России.

В небывалую даль отлетит горизонт, ограничивающий ваше сознание, и иным зрением вы увидите мир огромный, сияющий, вечный. Я настаиваю на реальности событий, увиденных мной таким зрением. Да, аббат Солейль, в одиночку восставший против инквизиторского трибунала, встретился с небесным рыцарем, которого звали Глем. (Книга «Серые братья», глава «Магистратские алебарды») Иероним Люпус действительно зрел тень ангела мрака в пыточном подвале (книга «Серые братья», глава «Трон палача»), и так же реально всё произошедшее с ним в посмертии (книга «Адония», глава «Киносарги и Глем») И уж безусловно имело место быть творчество Доминика в мире поющих цветов (Книга «Адония», глава «Солнечный свет»)

Он близится – давайте верить в это! – обещанный мудрецами прошлого Золотой Век Планеты. Уже сегодня мы изжываем наследие тяжких времён. Уже сегодня мы понимаем, что не нужно собирать жывых людей в армии и обучать их убийству. Пусть возвращаются к домам, садам, жонам и детям! По всей планете одновременно. Скоро мы согласимся с тем, что терроризм нельзя победить, борясь с ним. Он сам исчезнет – как только на земле не останется ни одного ребёнка, которого добрые взрослые знакомят с жестокостью, унижением и несправедливостью. Убеждён, это единственная формула решэния данной проблемы: «если хотите избежать встречи с террористом – сделайте его детство счастливым».

Скоро на земле исчезнут болезни. Не будет бедности. Истает преступность. Не останется войск и солдат. Страны перестанут быть государствами, а объединятся в общепланетное Братство.

«…Мы услышым пение ангелов, мы увидим всё небо в алмазах, мы увидим, как всё зло земное, все нашы страдания потонут в милосердии, которое заполнит собою весь мир…» (Антон Павлович Чехов.)

И, если не мечтать об этом, не создавать что-то во имя этого, то зачем тогда жыть?

Владимир Ковалевский, феодосийский писатель;

а перед этим – мастер Том Шервуд, корабельный плотник;

а перед этим – самурай Тагава, стрелок из лука;

а перед этим – брат Люцый, палач инквизиторского трибунала,

а перед этим – писарь Аман, работник дворца фараона.

Ночью мне приснилась крыса. Острое рыльце выставило на меня из серого угла блескучие бусины глаз, и в бусинах этих не было и тени боязни. Колкие нитки усов её хищно подрагивали. Точный знак, что днём будут неприятности, точный.

Продравшись сквозь ватные клочья жутковатого в своей реальности сновидения, я полежал немного, успокаивая летящее в галоп сердце. Потом, поёживаясь, вытолкнул себя из-под тёплого одеяла в прохладу комнаты, сунул руки в рукава халата, ноги – в войлочные туфли и прошлёпал наверх, в кабинет, где хранил оружие, золото, магистратские деловые бумаги и где всегда чувствовал себя уверенно и спокойно.

Отомкнул замок, отворил дверь, вошёл. Сквозь незашторенные окна виднелось хмурое бесцветное небо, роняющее вялые дождевые капли. Зябко, сумрачно. Холодный камин безмолвно кричит что-то округлой каменной пастью. В ней – пара обугленных поленьев и горка остывшего пепла. Если повезёт, то там, в глубине этой горки можно отыскать живые ещё угольки и раздуть огонь. Тогда не придётся вынимать обе руки из нагретых карманов и клацать кресалом по кремню. Я разворошил золу. Есть! Тускло мигнули две красные точки. Положив на них ком сухого мха и охапку коротко нарубленных веток, я уселся за свой письменный стол и, наблюдая за растущим столбиком дыма, принялся ждать обещанных неприятностей.

На столе белел раскрытый дневник. Я взял перо, соскоблил с него ломкую плёнку засохших чернил, ткнул в чернильницу и вывел: «Бристоль». Потом сегодняшнее число: «Пятое сентября 1777 года».

Счастливым был год для меня. Три семёрки… А вот день будет с нехорошим сюрпризом, уж точно.

Внизу, под расположенным в мансарде кабинетом, понемногу просыпался мой дом. Мэри Бигль, вдова Уольтера Бигля, воцарилась на кухне, и моего лица достигли ниточки аромата свежего кофе. В коридорах послышалось короткое, невнятное слово, и звук этого голоса заставил сладко замереть моё сердце. Из ванной донеслись жестяной стук таза, плеск воды и попискивание: встали дети – Алис, Уильям и Мартин. Прозвенел дверной колокольчик – пришёл угольщик. Снова послышался голос Эвелин. Негромкий утренний рокоток в столовой. Раскрылась дверь (я услышал, как на улице по булыжнику прогрохотали колёса чьей-то повозки) – захлопнулась дверь: дети умчались по своим важным делам. Тишина. Сладкий плен одиночества.

Так заведено: пока я в кабинете, меня не потревожат, никто и ничем. Разве вот это единственное – негромкий одиночный стук в дверь. Я встал из-за стола. Подошёл к камину, положил в расплясавшийся огонь сосновых полешек. Вдоль стены, заставленной шкафами с книгами, прошёл к двери, открыл её. За ней, у лестничных перил притаился лёгкий переносной столик. Чашечка кофе исходит горячим паром. На овальном блюде – жёлтый веер из тонких полосок сыра, два кубика масла, дюжина маслин, листья салата в крупных каплях воды, продолговатый, дышащий паром холмик картофельного пюре и долька лимона. Рядом с блюдом – тарелка с крепко поджаренными бело-рыжими хлебцами. Кружка с водой. Судок с красным соусом. Салфетка из выбеленного хлопка. Нож. Вилка.

Что ж, если ожидать от жизни обещанных сном неприятностей, так уж с комфортом. Я занёс столик в кабинет, запер дверь, опустил ключ в карман, подложил в камин толстую чурку, сел завтракать.

И вот, кажется, началось! Быстрый топоток на лестнице, осторожная возня у двери. В замочную скважину вставляется ключ, хрустят и щёлкают пружинки в замке, открывается дверь. Это мой младшенький, шестилетний Мартин. Кроме меня, только у него имеется ключ, но и ему разрешено входить сюда лишь в исключительных случаях. Если читающий эти строки не очень болтлив, то я признаюсь: Мартин прибегает сюда плакать.

Он входит, человечек с большой круглой головой и тонкими ножками, притворяет дверь, отворачивается к книгам. Следуя негласному уговору, я молча выхожу из кабинета. Проходя мимо, успеваю заметить ссадину на локте, краснеющую сквозь порванный рукав, вспухшую губу и добротный, полновесный синяк.

Внизу меня встречают любовь и тепло. Эвелин, моя милая жена, подходит сказать мне «доброе утро» и наполняет мир теплом своих рук, ароматом волос и светом улыбки. Миссис Бигль, низенькая круглая старушка, спешит за моими уверениями, что завтрак прекрасен. Восьмилетний Уильям, наш с Эвелин первенец, приложив руку к груди, степенно кланяется мне (а кожа-то на костяшках пальцев содрана!). Алис, любимица, пятилетняя маленькая лиса, чистюля, умница, вцепившись ручками в мой пояс, принимается подпрыгивать, стуча деревянными башмачками, задрав ко мне свою очаровательную мордашку.