Острое чувство субботы. Восемь историй от первого лица - Страница 30

Бьянка с её злейшим недругом, кардиналом Фердинандом, уже давно делали вид, что подружились, и частенько трапезничали за одним семейным столом. Вот и в тот вечер после охотничьих забав кардинал приглашён был на угощение, и, дабы выказать особенную любезность, герцогиня, говорят, собственноручно приготовила его любимые пирожные.

Но Фердинанд, будучи якобы не в духе, невзирая на слишком настойчивые уговоры невестки, даже не прикасался к лакомству. Тогда Франческо Медичи, подсмеиваясь над братом: «Что ж, дескать, боишься всего на свете?», сам тут же отведал кушанье. И Бьянка, бледнея, немедленно тоже взяла себе кусочек. А вскоре оба они катались по полу, сжигаемые изнутри адскими мучениями, крича и умоляя позвать врача, но люди кардинала по его указанью встали у дверей, дабы не допустить ничьей помощи.

Уже на следующий день Фердинанд Медичи сделался великим герцогом Тосканы. Тело его несчастного брата, накормленного ядом из рук обожаемой жены, упокоилось в церкви Сан-Лоренцо, пусть земля ему пухом. А прах самой Бьянки Капелло похоронили в неизвестном месте и отовсюду, со всех дворцов сбили и стёрли торжественные вензеля с её именем.

Нынче утром, проходя безлюдной, тихой Пьяццеттой, я подумал, а может ли случиться так, что мой любимый Сан-Теодоро вдруг устанет вздымать копьё и оно уткнётся в землю, злодеяния останутся без наказаний, а внимательное божеское око с печальным разочарованьем отвернётся от нас?

Если так произойдёт, догадаемся ли мы сами об этом, или же подсказкой нам будет то, что вся Лагуна захлебнётся высокой водой, даже серебристые главы Сан-Марко скроются в подводной темноте и только рыбы смогут ими любоваться? Один Бог знает.

У меня же пока имеется последняя подсказка и путеводная примета, когда я в утренних сумерках прохожу над спящими каналами: если я приду и постучу точно в назначенный час, то хозяйки будут ставить тесто и в их домах начнётся правильный день.

Я родился в такси. В нашем городе в те годы поездка на такси была редкой, малодоступной роскошью. Заведомо невыгодных клиентов водители игнорировали, как лиственный мусор на обочине.

Но отец сказал надменному таксисту, что в случае чего может расшибить ему башку. Опыт расшибания голов у отца уже имелся, как и отсиженный за это срок. Благодаря такому обстоятельству моя мама успела родить не на пыльном асфальте улицы Советской, а на заднем сиденье автомобиля «Волга».

Когда мне было три месяца от роду, отцу вдруг захотелось понянчить сыночка, он взял меня на руки и вышел на балкон. Мы жили на четвёртом этаже панельной пятиэтажки. Был воскресный день. Пока отец нянчился, он успевал одновременно отхлёбывать из бутылки «Жигулёвское», прикуривать папиросу и громко обмениваться впечатлениями о погоде с соседом, который стоял под нами, на балконе второго этажа. К счастью, сосед в ту минуту пива не пил и руки у него были свободны. Поэтому, когда отец меня выронил, сосед не проявил особых чудес ловкости — он просто поймал запелёнатую вещь и сказал три слова: «Вот это класс».

Не знаю, как тот полёт повлиял на трёхмесячный организм. Скорей всего, никак. Зато всю жизнь, почти регулярно мне снится один и тот же сон: я выпадаю из чьих-то родных небрежных рук, лечу вниз, готовый убиться, но кто-то чужой внезапно ловит меня и прижимает к себе.

Незадолго до того как отца посадили в очередной раз, в семье было два счастливых момента, совпавших с двумя покупками — швейной машины «Подольск» и застеклённого полированного серванта. Обе вещи привезли из комиссионного магазина и поставили на почётные, раз и навсегда отведённые места. Мне запомнилось, как отец сипло дыхнул на полировку, протёр запотевшую дверцу рукавом и твёрдо пообещал: «Ну, вот теперь поживём».

Мама говорила, что полёты снятся, когда человек растёт.

Может быть, это и правда, но про какого-нибудь другого человека. Потому что, несмотря на летательные сны, в тринадцать лет я перестал расти — вообще перестал. Так и остался на вид подростком, учеником шестого или седьмого класса. Меня даже не взяли в армию из-за недостаточного роста и веса. Кому это понравится, если тебя в любом возрасте называют мальчиком? Поначалу сильно доставало, потом я привык.

Наш дом стоял в окружении бараков, построенных до войны. Одно время я был уверен, что жить в бараках достойны только очень специальные люди. И у меня вызывали острую зависть их специальные романтические возможности — носить в бидонах воду из уличной колонки и ходить на улицу в общий туалет.

К тому же так совпало, что в этих бараках обитали два главных человека моей жизни. Первым человеком была Полина, вторым — Натан Моисеевич.

Сначала про второго. Соседи по двору дружелюбно обзывали Натана Моисеевича «жидом на колёсиках». Он ездил в инвалидном кресле-каталке, которое постоянно ломалось. Раза два я замечал с балкона, что Натану Моисеевичу не удаётся взъехать на своё барачное крыльцо, и оба раза я сбегал вниз, чтобы ему помочь. Помогать было приятно, но в то же время как-то неловко. Не хотелось, чтобы во дворе это кто-нибудь увидал.

Потом он позвал меня в свою берлогу. Там странно и вкусно пахло горелым шоколадом, не было ни одного полированного серванта, но стояли целые утёсы из книг.

Я спросил, почему его называют жидом. Он сказал, что это не совсем справедливо. Правильнее будет сказать: вечный жид. И пояснил, что быть вечным жидом — это вроде наказания для человека, который в своё время из вредности отказался помочь Христу. Тут я его по-пионерски строго перебил:

— А разве бог есть?

— Есть, конечно. Только он сам об этом часто забывает.

Вот как раз от вечного жида, я потом узнал самые потрясающие тайны. Но сейчас не буду забегать вперёд.

О Полине я мог бы говорить бесконечно, но мог бы и смолчать под любыми пытками, потому что это моя пожизненная возлюбленная. Хотя любовь у нас немного необычная. Чтобы это понять, желательно знать сказку про Снежную королеву. Там мальчика по имени Кай похищает высокая белоснежная женщина — прямо на улице зимой. И тогда Герда, его подружка, вся такая преданная и правильная, отправляется вызволять Кая.

Мы с Полиной посмотрели этот фильм (в одном кинотеатре и двух домах культуры) не менее шести раз. И пришли к выводу, что Герда здесь явно третья лишняя. Нет, она, конечно, героически верная подруга и всё такое, спасибо ей. Но похищенного Кая, совершенно не требовалось вызволять. Точно так же, как и меня. А то, что Полина была вылитой Снежной королевой, разглядел бы даже слепой.

Мы не ходили по улицам вдвоём, а встречались, как тайные агенты.

Она ни разу не согласилась прийти ко мне домой в отсутствие матери. Говорила: «С ума сошёл? Так будет неприлично». Поэтому свидания мы устраивали в бараке, в её комнате, когда отец и мачеха Полины уходили на работу. Во время свиданий мы всегда делали что-нибудь такое, чего нельзя было видеть никому. Например, ложились на диван, обнимались и дышали друг другу рот в рот.

Кроме того, мы вели секретные разговоры.

Мне нравилось говорить об ужасающе далёком будущем, а ей — только о прошлом. Я начинал: «Вот представь. Допустим, через тридцать лет. Это какой уже год будет?..» Она брала карандаш, бумагу в клетку и складывала столбиком: «Ого. Две тысячи двенадцатый. Следующий век. Таких годов-то не бывает».

Ей было глубоко наплевать на следующий век: ну что там может быть интересного? Сплошная техника и дизайн. Она считала, что, окажись я в две тысячи двенадцатом году, я стал бы там дизайнером. Это ещё куда ни шло. А ей самой пришлось бы ходить на работу куда-нибудь в сберегательный банк. Такую нелепость я тоже не мог вообразить. Полина мечтала только о старинном прошлом.

Весной на ближнем пустыре случилось счастье в виде заезжего цирка-шапито. Каждый вечер я перелезал через оградку, составленную из металлических сеток, типа кроватных, заныривал под брезентовый полог военно-защитного цвета и ни разу не был пойман.