Остановка. Неслучившиеся истории - Страница 61

– Я отвернусь, – сказал, – скажи, если что.

– Да… Сама пока…

Смотрел в окно. Сразу за ним неубранные былинки цветов. Астры или что там мама сеет каждый год… Темные прямоугольники вскопанных грядок. Дальше – плакучая береза. Еще дальше – пруд. Темнеет на льду тропинка…

Не хотел слышать звуки возни за спиной, болезненное кряхтение, всхлипы. Но слышал, слушал, прислушивался. Равновесие бы не потеряла, не упала.

– Ох… вроде…

– Можно?

– Да.

Повернулся. Мама сидела на кровати, прикрыв ноги одеялом.

– Халат вот… этот… – кивнула на спинку кресла, – дай…

Подал халат, отвел глаза. Взгляд уставился на корешки книг. Диккенс, Диккенс, Диккенс… Собрание сочинений. Тридцать темно-зеленых томиков. Свирин подростком пытался их прочитать. Сначала подряд, а потом те романы, которые советовали родители. «Оливер Твист», «Дэвид Копперфильд», «Домби и сын», «Наш общий друг»… Везде там герои страдают, оказываются на краю пропасти, готовы отчаяться, но на последних страницах обстоятельства складываются так, что они становятся счастливыми и богатыми.

– Готова…

– Молодец, мама. Пойдем, может, поедим? В больнице ведь долго… – Свирину хотелось говорить гладко, уверенно, но фразы рвались на отдельные слова. – Оформление… Давай?

– Надо бы.

Помог ей подняться, повел на кухню. Снова отметил мысленно, что она дышит тихо, неслышно, не как обычно. Сказал ей об этом.

– Да я… не дышу… почти… Спа… спазмы…

Усадил, быстро положил в тарелку риса, кусок курицы. Хлеб достал из хлебницы. Слава богу – нарезка. Не надо возиться.

– Отец, позавтракай, – звал заодно. – Вот мама пришла. Вставай, пожалуйста, поедим. – Отец молчал.

Свирин потормошил его. Глаза приоткрылись, смотрели непонимающе.

– Давай поедим, – повторил Свирин.

– А я не хочу.

Сказано было так, будто Свирин заставляет отца делать что-то отвратительное, чего он не может допустить.

Мама ковырнула вилкой курицу, и вилка выпала из руки на клеенку. Свирин метнулся к столику возле печки, принес нож, порезал кусок.

– Ешь, мама. Силы нужны.

Действительно казалось, что главное – накормить родителей. И тогда слабость сразу пройдет, болезнь испарится, исчезнет.

– Какие штаны у тебя, – сказала мама, – интересные.

– В смысле? – Он обрадовался, что она проявила к чему-то интерес, и сам глянул на свои черные треники.

– Написано там…

И Свирин впервые обратил внимание, что там, на левой штанине, что-то есть. «Brooklyn. EST 1967. Athl».

– Название команды спортивной, – сказал, хотя не был уверен; но надо было объяснить.

– Теплые?

– Теплые, мам, теплые… Отца бы как-то поднять.

– Вале-ерий Петрович, поднимайся, дружок, – позвала мама вдруг крепким и ласковым, нараспев, голосом, и Свирину поверилось, что эти съеденные ею крошечки курицы, несколько рисинок вернули ей силы.

Но нет, договорила она уже с усилием, выдавливая, как и прежде, каждое слово:

– Игорь вку… вкусно так… приготовил… Вставай…

Отец сделал движение, наверное, собираясь подняться, и затих. Мама больше его не окликала.

– Попить бы, – попросила. – Печёт…

Свирин вскочил:

– Чаю?

Она кивнула.

Чайник стоял на печке, был горячий. Заварил пакетик… В последние годы родители чай почти не пили, перешли на цикорий, но сейчас было не до цикория. Да Свирин и не знал, как этот цикорий готовить, где он вообще лежит.

– Вот, мам, – поставил чашку по правую руку.

– О… хорошо… – Отпила немного. – Такая жажда… Где же скорая…

– Еще не много времени прошло. Едет.

– Никогда оно так… не тянулось… Всё не хватало… торопилась… а эти дни… Бесконечно… И ничего не могу…

Да, мама действительно всегда чем-нибудь занималась. Даже телевизор смотрела штопая или картошку при этом чистила, горох, фасоль лущила; в последнее время с удовольствием пришивала к носовым платкам кружевные ленточки. В общем, находила дело. И вдруг… Именно вдруг – еще в сентябре, когда Свирин приезжал сюда в прошлый раз, была бодрой для ее почти восьмидесяти, на его просьбы посидеть, отдохнуть даже сердилась; помогала спускать в подпол кули с картошкой, ящики с луком, чесноком, готовила, посуду мыла, а теперь – вот… И это не просто болезнь, которая пройдет, от которой возможно оправиться без следа. Это…

Мама сидела сейчас перед ним словно помолодевшая – глаза, давно блеклые, выцветшие, были черны, кожа на лице разгладилась, щеки румяные. Но что-то зловещее было в этом преображении.

– А собаке-то, – встревожилась она, – собаке дал?

– Нет пока. Не до нее.

– Дай… Она… на хлебе одном… Полбулки кидала… Там, – мама слабо качнула головой в сторону холодильника, – колбаса… ливерная… подкроши…

– Я знаю, знаю, – перебил Свирин. – Не трать силы.

Намешал Чиче похлебки из риса, кусочков потемневшей, заветрившейся ливерной колбасы, хлеба, теплой воды. Вынес. Заодно покурил, глядя на огород.

Он лежал чистый, прибранный, готовый к зиме, снегу, который весной растает, напитает землю, и мама с отцом позовут соседа Володю с мотоблоком, чтоб вспахал деляну под картошку, сами будут ковыряться, налаживать грядки, сеять морковку, редиску, перенесут из избы в теплицу ящики с рассадой помидоров, перца, капусты. Как все эти тридцать лет. Обязательно. Иначе не может быть. Не может!..

– Да где же они? – первое что услышал Свирин, когда вернулся. – Нет машины?

– Нет, мам. Еще рано.

– Да как же рано?.. Не могу больше… совсем…

Свирин посмотрел на часы. Ругнул себя, что не отметил, во сколько ушла фельдшерица. Но уже точно около часа назад. Ехать из города минут сорок. Но ведь пока она дошла до своей работы, пока те собрались…

– Может, позвонить в скорую? – предложил.

– Да конечно… конечно, звони… сынок… Не дотерпим ведь… Критическое… состояние, скажи…

И снова гудки, снова «в целях повышения качества», снова «Алло!».

Свирин стал объяснять, что час назад вызвали скорую, врач вызвала, родители в критическом состоянии.

– Так ведь отказ же поступил, – сказали в телефоне.

– Что? В каком смысле?

– В прямом. Позвонила бабушка, – опять это «бабушка»! – и отказалась.

– Никакого отказа не было! Я все время рядом с мамой. Никакого отказа! Срочно нужна помощь. Срочно! Они умирают, понимаете!

– Вы не кричите, молодой человек. Поступил отказ, что я могу сделать…

У Свирина плыло перед глазами. И в голове рвалось. Будто череп раскрыли и выдергивали мозг.

– Мы не отказывались… У вас, – вспомнил, – разговоры записываются. С какого номера был звонок с отказом?

– Мы не имеем права раскрывать данные.

– А не ехать к тяжело больным имеете?

– Молодой человек, я уже вам сказала…

– Так я сейчас подтверждаю вызов. Пожалуйста, окажите срочную помощь больным. – И Свирин четко произнес адрес.

– Заказ принят, – последовал сухой ответ; но главное – «принят».

– Что там? А? – как только положил телефон на стол, стала спрашивать мама: – Игорь, что?

Свирин объяснил. Мама заплакала. Ему хотелось ее успокаивать и не получалось. Сполз на стул, сгорбился. Потряхивало, ноги под коленями стало крутить. При чем здесь ноги? Не бегал, не ходил почти, с чего им ныть? Но вслед за ногами и руки заныли, и в боках. В голове продолжало рваться… Вот так и теряют здоровье, вот так и дряхлеют. Не постепенно, а… Слово, подходящее слово!.. А из-за обстоятельств, таких вот ударов.

Да, это удар. И он, Игорь Свирин, оказался к нему не готов. Всё думал, что родители вечно будут пусть не молодыми, но… но не такими вот.

– А ты чего? Галь? – приподнялся отец на локте. – Чего?

– Не хотят… нас… в больницу, – захлебываясь сухими рыданиями, ответила мама.

Что-то детское было в этом. Детская такая обида. И неудивительно – и ребенок слаб и беззащитен, и старый человек.

– Мама, мама, не надо, – попросил Свирин, тоже сбиваясь на рыдания. – Сейчас приедут. Увезут. Вылечат. Капельница, лекарства… Не надо, мам… Сейчас я еще раз. – Схватил телефон.