Останкино. Зона проклятых - Страница 125

На смену этой вспышке пришла мысль, которая тревожила и терзала его с той самой секунды, как он увидел уборщика, стоявшего между стеллажами. «А если старик очередная фальшивка Орна? Если весь его рассказ просто очередная западня? Наверняка я узнать этого не смогу. Но можно попробовать сыграть на неожиданности вопроса. Нужно попробовать. Резко и в лоб», — решил Васютин. И тут же спросил его:

— Как ты тут оказался, Петр?

Старик понурился, разом потухнув лицом. Вся его стать внезапно потерялась в складках его серого форменного комбинезона. Тоскливо вздохнув, он по-детски шмыгнул носом и полез за кисетом. Пока Петр проникновенно исполнял свою ароматную табачную сюиту — не проронил ни слова. И лишь со вкусом прикурив всей душой, ответил Васютину:

— Сия история печальная и недостойная. Но раз ты готов для меня сотворить то же, что и для чада своего, поведаю. Я не безбожник, и не из тех, кто неупокоен был. Не изверг, не душегуб, не колдун. Я, Кирилка, слабой души человек, за что и поплатился немалыми страданиями. Да и не один я такой. Все мы, кто у Орна в услужении, единой позорной трусостью определили судьбу свою, да всяк по-разному. Я ведь, чтоб ты знал, крепостным у Николая Петровича Шереметьева был.

— Как… у Шереметьева? — чуть отпрянув от старика, испуганно переспросил Кирилл.

— Ну… Кто у Черкасских был, а я вот — у Шереметьева. В чем невидаль-то? Я ж, мил друг, с 1749 года… Ну, и в летнюю пору направился в лес. В тот год, в 1792-м, памятую, дожди лили, будто кто смыть нас хотел с Божьих глаз долой. А лес-то в Останкине испокон века топкий был, и водицею небесной молодые болотца напитались. Ну, я и сплоховал мальца — провалился и тону. И ни одной живой души, чтоб подмогнула мне чуток. И вот тогда-то я свою судьбу и отыскал — смерти напужался. Да такой страх меня обуял, что себя не помнил, голосил что-то… Может, и звал кого. Аккурат в ту пору, что трясина мне к горлу подступилась, он и пожаловал.

— Кто, Орн?

— Да ну, не… Кабы Орн, так я б из трясины спасся бы непременно. Разом бы выпрыгнул, такую тварь гниющую узрев, — улыбнулся старик. — То посланец его был. Аки дух, весь мерцает. Я уж думал, что смерть предо мною предстала. А он и говорит: мол, желаешь жити? И что я мог тогда ответствовать? А он — так, мол, и так, на земле грешной тебе более не быть живым, но замест того вечно будешь в бренном теле своем обретаться, презрев время и хвори, до скончания времен. Да токмо в пределах боярина Орна и у него в услужении. Я тогда толком и не уразумел сказанного! Согласился, дурень. Дюже сильно смерти убоялся, вот… Да и не жизни вечной я хотел, а ту, крепостную, дожить…

Он прерывисто вздохнул, стыдливо пряча мокрые глаза.

— С тех пор я у беса в услужении, — с горечью добавил он, вновь доставая кисет.

— Понятно… — протянул Васютин, сочувствуя этой простой и страшной истории. — Петр, так, значит, смогу семью свою освободить?! — с утвердительной интонацией спросил он у старика.

— Всей душой своей потерянной верую в сие…

— И как мне это сделать?

— Коли ты их, Кирилка, узреешь, то Орну надобно будет вам троим свободу даровать, — медлил с ответом Петр, скручивая папироску. Васютин заметил, что он стал явно нервничать. Глаза его забегали, да самокрутку он мастерил как-то порывисто, изменив прежним плавным артистичным движениям. С огромным трудом сдержавшись, чтобы не встряхнуть старика, Кирилл решил не торопить его с ответом. Прикурив, тот продолжал молчать, будто в нерешительности.

— То есть Орн не сможет нас не выпустить отсюда обратно в Останкино? — как можно спокойнее спросил Васютин, разрушив затянувшуюся паузу.

— Ежели он вас не выпустит, то ступит поперек закона. А коли он сие содеет, то с пределом его может беда приключиться, да и силы его убудут, вот…

— Почему?

— А как же иначе? Ведь пределы свои он возводил по законам особым, как и кажный строитель жилище воздвигает. А коли нарушит законы, так ведь терем и развалится да жильцов под собой похоронит.

— Ясно, — коротко ответил Кирилл, не спуская глаз с Петра в ожидании его главного откровения.

— А тепереча внемли мне, что тебе сотворить надобно, чтоб семью свою узреть, — понизив голос, произнес старик и выдохнул глубокую сизую струйку через ноздри. Васютин весь подался вперед, не заметив, как судорожно сжались его кулаки. Чуть помедлив, Петр продолжил: — Узреть ты их не в силах. А все оттого, что очи твои не имут силы проникнуть за покров колдовства, коим Орн скрыл родню твою. Да и прочих тоже… «Раб зрительного нерва, все сходится», — мелькнуло в голове у Кирилла сквозь нечеловеческое нервное напряжение, сковавшее его разум.

— И… что? — просипел он, про себя умоляя старика не молчать.

— А то, что доколе очи твои, Господом даденные, при тебе будут, до той поры не прозреешь.

— И… как же?.. — пробормотал Васютин, медленно осознавая смысл сказанного.

— А чтобы прозреть… чтобы увидать, что истинно происходит округ тебя… — неуверенно начал Петр, испытующе глядя на него. И наконец-то сказал одним выдохом: — Надобно тебе, мил человек, очи свои умертвить.

Инстинктивно отшатнувшись, Васютин замер. Время опять потеряло для него свои привычные очертания, предоставив в его распоряжение секунды, способные вместить часы, недели и годы.

Логически он сразу же понял старика. И это понимание враз разрубило Кирилла, вдоль и пополам, как властный тяжелый топор рубит беззащитную одинокую щепку.

— Очи свои умертвить?! — недоуменно переспросила левая половина Васютина.

— Ну да… а что тут неясного? — ответила ей правая. — Ослепить себя надо, чтобы Женьку с Олей найти! Вот что… — недовольно пробурчала другая половина.

— Как ослепить??! — истерично взвизгнула левая часть расчлененного подполковника.

— А как ослепляют, а? Глаза выкалывают, вроде так…

— Выколоть себе глаза собственными руками??!! — в ужасе дернулась левая половина, будто пыталась броситься прочь от жуткого приговора.

— А как же еще? Вряд ли кто-нибудь поможет, — угрюмо сказала правая.

— Нет… Нет!!! Должен быть другой выход, другой!

— Нет другого… И ты это прекрасно знаешь! А если бы и был, то что? Искать его будем? Или Женьку с Олей спасать?

— Но… я же… я же не смогу! Просто не смогу, и все!

— Не сможешь — погубишь их. И что потом? На кассы? Чтобы там, на том свете, ненавидеть себя целую вечность, представляя, как они сгинули здесь? Чего молчишь, отвечай!

— Я не могу, нет!!! Только не это! — зашлась в истошном крике левая половина.

— Ну… Не сможешь ты — смогу я. А ты в сторонке постоишь… — уверенно прервала ее панику правая.

— Глаза выколоть всегда успеем, — дрожащим голосом произнесла левая. — Сначала обязательно надо поискать другие варианты. Это просто разумно! А вдруг этот старик заодно с Орном? И все это просто уловка? Откуда ты знаешь?

В ее вопросах бессильно трепыхалась надежда, словно ослабевшее пламя на конце догорающей лучины.

— Я не знаю, но это единственный шанс. Единственный! Других не будет, и ты это понимаешь не хуже меня! — одернула ее правая.

— Безумие!!! Безумие слепо верить этому полотеру! Зачем ему надо помогать спасти Олю с Женькой? Ты об этом не подумала? Просто ответь мне, зачем?!!

— Не знаю… Да и какая разница? Если не поверим ему, верить будет больше некому. Так и сгнием здесь все втроем.

— Погоди, но… но ведь можно ждать их у кассы. А когда они появятся, что-нибудь придумаем!!

— И что же мы придумаем? Прекрати нести чушь. Мы зря теряем время! Глазами придется пожертвовать, это ясно, — жестко сказала правая половина и отвернулась от левой, не желая заразиться ее страхом.

— Не смей отворачиваться! Не бросай меня! — взмолилась та, заливаясь хлынувшими слезами, полными жалости к себе.

— Ладно, ладно, успокойся, — нехотя обернувшись, произнесла правая. — Ты, конечно, так и должна себя вести, ведь ты и есть инстинкт, ты замешана на страхе, в этом твоя суть, — смягчившись, сказала она. — А я… я воля. Я нередко была слабее тебя, уступала. Но сейчас, прости… я не уступлю. Не тот случай. От нас сейчас не жизнь Васютина зависит. Да и сама по себе она ему больше не нужна. Жизнь тех двоих — вот что в наших руках. Так что ты уж извини, но придется подчиниться.