Останкино. Зона проклятых - Страница 123

Поняв, что конец его семьи определен и очевиден, даже если долго оттягивать его, Васютин впервые почувствовал себя виновником их гибели. В этот момент предохранители его сознания звонко щелкнули, на время подарив ему покой. Обведя бессмысленным взглядом зал супермаркета, он понуро поплелся в отдел «празднований и торжеств», бесстрашно и равнодушно ступая по плиткам «дороги Орна». Он шел, уставившись себе под ноги и сам того не понимая, зачем-то считал шаги самым краешком сознания.

Вдруг что-то яркое привлекло его внимание. Кирилл остановился, не торопясь почесал нос и неуклюже присел. Начал ощупывать запекшееся кровяное желе, распластанное на полу. Это продолжалось пару-тройку минут, пока он изрядно не испачкал руки склизким несвежим человечьим соком. Посмотрев на перемазанные ладони, он медленно поднялся. В эти секунды сознание стало возвращаться к нему. Когда он полностью распрямился, то был прежним Васютиным. Он стоял рядом с кровавой лужей и смотрел на нее в упор, не отрываясь, как делал это последние двадцать часов.

А когда поднял глаза от пола… Лицо сыщика исказилось судорогой, словно его ударили током, а из искривленного рта вместе с брызгами слюны вылетел хриплый короткий крик. Прямо напротив него, по другую сторону от липкого бордового пятна, в узком промежутке между стеллажами, стоял человек. Мужчина. Весьма преклонных лет. Левой рукой он придерживал деревянную швабру, на которую было надето жестяное ведро. Правой рукой старик сжимал мокрую тряпку. Седые волосы до плеч были заплетены в косу. Крупное рыхлое лицо, нос картошкой, большие карие глаза…

Несколько секунд Васютин и долгожданный незнакомец в упор смотрели друг другу в глаза. В эти мгновения от них обоих исходили тяжелые густые потоки высших эмоций, которые так же схожи с каждодневными обыденными эмоциями, как человек — с насекомым. От этих потоков воздух между ними стал тяжелеть и уплотняться, превратившись в клубящееся подобие знойного летнего марева.

Первым заговорил старик:

— Долгие лета! Ты ли, мил человек, по доброй воле сюда явился, чтоб семью вызволять?

От этих слов Васютина бросило в жар. Пока незнакомец не раскрыл рта, Кирилл безумно боялся понять, что это банальная галлюцинация.

— 3-здравствуйте! — начал он, заикаясь. Подойдя к старику прямо через кровавую лужу, он сказал вибрирующим голосом:

— Вы правы, это я. Кирилл меня зовут.

— А меня Петром крестили. Долгонько ж ты мешкал, почитай, без малого сутки.

— Так вы… что… в смысле… двадцать часов меня ждали?!

— Да не, поболее. Годков сто двадцать, как пить дать, Кирилка.

— Как это… Я не понимаю, почему сто двадцать?

— Обожди, опосля скумекаешь, — ухмыльнулся старик. Он снял со швабры ведро и бросил в него тряпку.

— Боязно мне было, что без тряпки да швабры ты меня и не признаешь.

— Извините за вопрос, — медленно подбирал слова опешивший от происходящего Васютин. — А почему вы сами не подошли ко мне? Зачем было двадцать часов ждать?

— Да коли я тебя более века ждал, что мне кручиниться о двадцати часах? Да и место тута пригодное, чтоб от глаза дурного схорониться.

— От Аристарха?

— Сей вопрос не главный. Перемолвку нашу держи в строгом секрете, тебе ж с того удача прибудет.

Васютин кивнул:

— Я тебе подсоблю маленько с твоею бедою, а ты уж не подведи… ни меня, ни Олю с Женькой, — продолжал Петр.

— Сделаю все, что необходимо. Клянусь!

Эндорфин, серотонин и адреналин побежали по венам Кирилла жарким потоком, от чего он с трудом дышал.

— Да у меня до тебя, мил друг, просьба малая будет. Угости табачком старика!

Васютин растерянно округлил глаза и стал смущенно шарить по карманам, прекрасно зная, что курева у него нет.

— Петр, брат, а я ж не курю, прости, — с горечью в голосе ответил он.

— И слава Богу, раз не куришь, а для меня чуток махорки-то припас, поди. Ты в штанах-то пошукай исправней, чай, чего и отыщется.

Принявшись безнадежно ощупывать бессчетные карманы войсковых штанов, Кирилл переменился в лице. В одном из них, пониже колена, про существование которого он даже не помнил, что-то лежало.

— Да откуда ж это?.. — недоуменно бормотал он, вынимая из него… нет, не пачку сигарет. И не упаковку табака для самокруток. Не веря своим глазам, он извлек из кармана маленький, свернутый в трубочку холщовый кисет.

— Вот, благодарствую, Кирилка, уважил, уважил! — заулыбался Петр. Васютин протянул находку Петру, и они чуть соприкоснулись руками. Сомнений не было — старик был живым человеком.

Ловко выхватив из нагрудного кармана серого рабочего комбинезона небольшой листочек, он запустил пятерню в кисет, ухватив порцию ароматного крепкого табака, сноровисто, в три движения, смастерил пузатую папироску, лизнул ей бочок, заклеил, чуть покрутил в грубых коротких пальцах и, шумно понюхав, отправил в рот, чтобы секунду спустя, прикурив от спички, глубоко затянуться, выпуская дым через ноздри и блаженно щурясь.

Наблюдая за артистичным курительным ритуалом Петра, Кирилл суетливо думал, с каких вопросов ему начать. Поняв, что их безумно много, решил задавать лишь самые важные.

— Ты, брат, лихой, в сем вертепе и недели не пробыл, а у Орна побывал. Удал, удал, — ехидно улыбаясь, начал Петр, сплевывая мелкий табак. — Супротив тебя и сравнить-то нет некого. А что за диковина округ тебя, ты докумекал? Али все это сном дурным представить хочешь?

— Конечно, я кое-что понимаю, но вы, как мне кажется, здесь очень давно. Я свои версии даже и озвучивать не стану. А только об одном прошу… — Васютин шумно сглотнул, наскоро вытирая рукой неожиданные нервные слезы. — Вы мне только скажите… Что с моими?

— Сей же час и доложу, пошто мешкать-то, — с готовностью отозвался старик. — Живы, оба здесь.

— Они вместе? — чуть слышно спросил Кирилл.

— Нет, порознь, но лиха с ними не стряслось. И забрать их отсель возможно, да и самому с ними уйти. Если сдюжишь, понятно дело.

— Что надо, что?! — выпалил Васютин, бледнея.

— Это я тебе опосля открою. Так надо! — строго сказал Петр. — А сперва я до тебя правду донесу, чтоб ты народившейся слепой скотине не уподоблялся. А то так и напортачить недолго.

— Спасибо, Петр. Что я могу для вас сделать, чтобы отблагодарить?

— Помочь можешь, скрывать не стану. А как — опосля, мил друг, как и уговорились.

— Петр, вы меня еще раз простите за вопрос. Кто вы такой?

— Ну, вот… Давай-ка с первого вершка к последнему, по порядку. Про Орна ты малость знать обязан, коли сам к нам пожаловал, а не с бесовской оказией.

— Да, знаю, что в истории осталось. И легенды, немного…

— Так, ну тогда слухай. Я коротенько, без излишков. Задумал Орн, с нечистым якшаясь, обряд справить, чтоб жить вечно и власть невиданную к тому же иметь. Для обряда того он перстень колдовской заполучил. Убил купцов, что его государю в дар везли. И дитятку в жертву принести удумал. А Пелагея, что тебе ворота открыла, ему того не дозволила. Она уже тогда покойницею была, мученицей за веру православную, и силу имела могучую. Утопила она Орна в осташковском болоте. И вот что за штука с ним после того приключилась. Половину обряда-то он справил, да и перстень при нем был, когда он погибель свою в болоте встретил. И поболе того… Был он первым чернокнижником и дьяволопоклонником во всей земле. И колдовством своим дюже укрепился. А посему хоть и говорили, что сгинул он бесследно, но все то брехня. Орн живым остался в бренном теле своем, кое два обличия имеет. В одном из оных ему возможно среди людей появиться. Да только обличие то — мертвец смрадный, гниющий, но живой. А потому, коли осмелится он так показаться — изничтожат его смертные, да и муки адские терпеть он станет от этой плоти мертвой. А вот другое обличие, ему даденное, таким его представляет, каким он перед смертью по земле ходил. Молодой, статный. Но в нем он к живым показаться не может, только в своих пределах дозволено ему таковым быть.

— Петр, а что это за пределы? Где мы сейчас? — не удержавшись, перебил его Васютин.