Особый отдел - Страница 7

– Типун тебе на язык! – мнительный Цимбаларь даже по дереву постучал. – Ты мне лучше другое объясни. С высоты, так сказать, прожитых лет. Почему образованные, состоятельные и неглупые люди верят в сатану?

– Ты убеждён, что они и в самом деле верят, а не выпендриваются?

– Убежден. Видел бы ты их лица! Ну прямо молодогвардейцы какие-то! Глаза горят, сердца стучат. А как они пели! Душой пели, а не глоткой.

– Тебя самого это завело?

– Ничуть. Плеваться хотелось.

– Хорошо, а в православной церкви ты бывал? На Пасху или под Рождество?

– Случалось. Я, между прочим, в отличие от некоторых, крещёный, – это был намёк на детство Кондакова, совпавшее с безбожными временами.

Но тот даже ухом не повел, задавая следующий вопрос:

– Постарайся припомнить: благодать во время службы на тебя снисходила?

– Скука снисходила, – признался Цимбаларь. – И ничего больше.

– Значит, не подвержен ты стадным инстинктам и в посторонних авторитетах не нуждаешься. Сам себе и бог, и сатана. Как говорится, самодостаточная личность. А другие к кумирам тянутся. Загодя себя к пастве причисляют, то есть к стаду. И таких, между прочим, большинство. Их тоже понимать надо. Люди издревле сообща жили, а такие, как ты, становились изгоями.

– Да я совсем не это спрашиваю! – осерчал Цимбаларь. – Зачем поклоняться сатане, если есть Христос, Мухаммед или этот… как его… Сёко Асахара? Можно ведь преспокойно молиться днём, в приличном месте, а не нюхать собачье дерьмо в ночном лесу.

– Полагаю, что причиной тому другой инстинкт, свойственный одним лишь людям, – ковыряясь спичкой в ухе, произнёс Кондаков. – Даже и не знаю, как его поточнее назвать. В общем, дух противоречия… Ты советские времена помнишь?

– Почему бы и нет? Я ведь не молокосос какой-нибудь. – Цимбаларь подкрутил несуществующий ус.

– Было тогда такое явление – диссидентство, а проще говоря, инакомыслие. Я не про тех граждан говорю, которые на кухне под водочку власть хаяли, а про настоящих диссидентов, не боявшихся открыто высказываться. Святые люди! Ни на какие компромиссы не соглашались. Себя гробили и детей своих губили. Свободы требовали, демократии, общечеловеческих ценностей, частной собственности. В лагеря шли, в психушки. И вот по прошествии полутора десятков лет, когда уже и дух советской власти выветрился, многие из них поют ту же песню, только наоборот. Не надо, дескать, нашему человеку никакой свободы, а тем более демократии. Чуждое это всё. Давай соборность, давай авторитарность. Долой фальшивые западные ценности, прочь частную собственность. Некоторые даже в коммунисты записались, хотя четверть века назад даже слова такого слышать не могли. И это при том, что в своё время их и печать, и общественность, и комитет крепко потрепали. Не парадокс ли это?

– Есть люди, которым нравится быть вечно гонимыми, – сказал Цимбаларь. – Особый вид мазохизма.

– А я считаю иначе, – возразил Кондаков с видом Сократа, проповедующего свое учение черни. – В человеческом обществе всегда существует какой-то процент тех, кто не согласен с действительностью, какой бы она ни была. Ведь чёрную мессу служили ещё в те времена, когда за это сжигали на кострах. И Лютер пёр на католическую церковь, рискуя головой. Про наших доморощенных инакомыслящих я лучше умолчу. Слишком длинный список получается. От князя Всеслава до графа Толстого. Ни в волчьей стае, ни в коровьем стаде оппозиционеров не бывает. А в человеческом сообществе они не переводятся. Знать, нужны для чего-то.

– Вместо пугала, – проронил Цимбаларь.

– Не скажи. Законы мироздания суровы, но целесообразны. Наверное, в том, что все одинаково думают и в одну сторону смотрят, есть какая-то опасность. Такое единомыслие до добра не доведёт, особенно в лихую годину. Вот и заложила природа в человека ген противоречия, дабы всегда в запасе имелись те, кто способен повести филистёров по новому пути. Уверен, что если сейчас восторжествовал бы сатанизм, некоторые маги, магистры и рыцари незамедлительно переметнулись бы в христианство. Так сказать, назло господствующей тенденции.

– Возможно, ты в чём-то и прав, но сатанизм – это уже крайность. Тут не оппозицией пахнет, а клиникой… Сами своего сатану придумали и сами же ему поклоняются.

– Разве с богами иначе было?

– Иначе. Если говорить о Боге-отце, то его придумали для пользы дела. Чтоб дикий народ в рамках держать. Не убей, не укради, не возжелай и так далее! Весьма разумно. Не уцелеет племя, если все подряд начнут убивать, воровать и греховодничать. А сатанисты, наоборот, вопреки здравому смыслу действуют. Проповедуют разврат, ритуальные убийства, кровосмесительство, осквернение святынь. Это уже не дух противоречия, а патология какая-то.

– Ну не знаю… – похоже, что доводы Кондакова иссякли. – Ты лучше Достоевского почитай. Авось и найдешь для себя ответ.

– Это вряд ли. При Достоевском жизнь совсем иная была. Тихая, дремотная. Из Москвы в Питер неделю ехали. Ни тебе Чикатило, ни товарища Ежова, ни Басаева.

– Хватало всякой дряни и в те времена. Только масштабы, может быть, иные были… Вспомни Джека-Потрошителя или Сергея Нечаева, которого тот самый Достоевский в своих «Бесах» изобразил. Но даже такой матёрый пессимист, как Федор Михайлович, искренне полагал, что спустя век, то есть примерно в нашу с тобой эпоху, жизнь будет слаще мёда. Вот и дожили. – Кондаков помахал списком сатанистов.

– Ладно, – Цимбаларь припечатал ладонью по столу так, что бутылочка клея, как назло не закрытая, опрокинулась прямо на служебные бумаги, – надоела эта пустая болтовня. Христиане, коммунисты, сатанисты… Давай лучше своё собственное общество учредим.

– Какое? – поинтересовался Кондаков, убирая от края стола все хрупкие и валкие предметы.

– Общество противников всех обществ. Никаких сборищ, никаких программ, никаких контактов между членами, а главное, никакой деятельности.

– И как же в такое общество вступать?

– Исключительно мысленно!

– Мысленно я уже во многих обществах состою, – с грустью признался Кондаков. – В калифорнийском клубе миллиардеров, в британской ассоциации охотников, в редколлегии журнала «Плейбой», в американской киноакадемии, в отечественном совете безопасности, в европейском союзе виноторговцев, а когда меня начальство сильно допекает, ещё и в «Аль-Каеде».

Этот пространный мартиролог несбывшихся мечтаний прервало треньканье внутреннего телефона.

– Слушаю, – ответил Кондаков и сразу покосился на Цимбаларя. – Да, у меня сидит… А кто его спрашивает? По городскому… Женщина… Не представилась… Ну соединяй, ежели так.

– Привет, Саша!

Голос, долетевший сюда из неведомой дали, действительно был женским, а главное, очень-очень молодым. Бывают, конечно, молодые голоса и у немолодых женщин, но тут сомневаться не приходилось – столь искренне и наивно могут говорить лишь юные, не истерзанные жизнью создания. Вот только каким образом эта девочка раздобыла телефонный номер, известный лишь весьма узкому кругу лиц?

– Привет, Саша, – повторила юная особа. – Почему молчишь?

– Здрасьте, – ответил Цимбаларь. – А кто это, если не секрет?

– Угадай с трёх раз.

– Баба-Яга, Анна Каренина, мать Тереза, – ничего более остроумного в голову Цимбаларя почему-то не пришло.

– Эх ты, а ещё оперативник, – мягко пожурила его девушка. – Я Люда Лопаткина.

– Какая, пардон, Люда? – не расслышал Цимбаларь и прикрикнул на дежурного, имевшего моду подслушивать чужие разговоры: – Положи трубку, сучара!.. Нет, это я не вам, Людочка. Есть тут некоторые любопытствующие.

– Ты майора Свища в виду имеешь? Он ведь, кажется, сегодня дежурит…

Эти слова окончательно поставили Цимбаларя в тупик. Назвать дежурного не по фамилии – Свешников – а по кличке, употреблявшейся исключительно сослуживцами, мог лишь человек, хорошо осведомлённый о жизни особого отдела.

– Люда, а вы случайно не шпионка? – вкрадчиво поинтересовался Цимбаларь.

– Дырявая у тебя, Саша, память, – незнакомка рассмеялась. – Я та самая Люда, которая работала секретарем у полковника Горемыкина. Вы меня за глаза ещё Метатроном звали. Ангелом божьего лица. Потом я поступила в юридическую академию и перевелась в экспертно-криминалистический центр.