Особое задание. Повесть о разведчиках - Страница 5
Одернув гимнастёрку, спрятав волосы под берет, она ушла, молча пожав подполковнику руку.
Ярунин подумал, что был сух с нею, и пожалел об этом, ведь и он, так же как эта девушка, верит, что «Брат» жив.
Вернувшись в блиндаж, Довганюк застал подполковника над картами. Он изучал путь продвижения штаба дивизии и подразделений. По выписке из бюллетеня наблюдений за воздухом, лежащим перед подполковником, на этих отрезках дороги воздушный наблюдатель противника в день передвижения отмечен не был, значит, с воздуха противник не проследил, куда переместился штаб.
— Самолёты шли с запада прямым курсом на этот сосновый лес, где мы стояли, разворачивались над лесом и бомбили, — объяснял Довганюк. — Они шли с явно заданными координатами.
Подполковник вынул портсигар и протянул его Довганюку. Оба закурили, молча попыхивали дымом; не хотелось прерывать молчания, в котором ощущался контакт двух курящих людей, задумавшихся об одном и том же.
Выплыло из дыма большелобое, чисто выбритое лицо подполковника. Он принялся снова подробно расспрашивать Довганюка о всех тех маленьких фактах, из которых составлялось грозное обвинение.
Внезапный грохот прервал их, сотряслась земля над головой, и дверь блиндажа вышибло взрывной волной. Снова самолёты противника бомбили командный пункт.
Капитан Довганюк бросился к телефону. Он приказал соединить его с постом воздушного наблюдения, записывал передаваемые ему данные, переспрашивал, снова записывал. Когда стихло, он положил на рычаг трубку и зачитал Ярунину.
Выслушав Довганюка, подполковник распорядился:
— Приказываю задержать подозреваемого и приступить к допросу.
Он первый вышел из блиндажа, мимо него пробежала группа бойцов с лопатами. Неподалёку бомбой вырыта большая воронка, ближайший блиндаж завалило, обрушились балки, землёй засыпало вход.
В стороне лежал накрытый шинелью раненный насмерть осколком в висок часовой. Винтовка стояла у него в головах, прислоненная к стволу дерева.
Бойцы принялись расчищать лопатами проход к двери. Снова появились над рощей самолёты, яростно забили зенитки. Кто-то крикнул: «Ложись!» Самолёты низко прошли над рощей, строча из пулемётов, пули врезались в древесину, с визгом зарывались в землю.
Четыре дня и четыре ночи отряд Дубяги сидит в засаде. Пасмурно, серо в лесу, часто идёт дождь, он просачивается в шалаш, негде от него укрыться.
Все продрогшие, злые, а злее всех Дубяга, — он исхудал, небритые щёки ввалились.
Круглосуточный пост выставлен над лесом. На высокую сосну у опушки, по зарубкам, сукам, приколоченным планкам карабкается вверх часовой. Тихо раскачивается соска. Часовой стоит на деревянном щите, держась за колючие ветки сосны, и зорко следит за небом. Если покажется самолёт часовой подаст сигнал: дёрнет верёвку — кусок железа ударит в старый, смятый таз, и все тотчас же разойдутся по местам. Но наивно рассчитывать, что самолёт с двумя немецкими диверсантами прилетит из вражеского тыла днём, когда ночи сейчас на редкость темны и благоприятны для выброски.
Потому так зол Дубяга. Его настроение передаётся всем остальным, и только сержант Бутин ничуть не угнетён. Вот он сменился с поста, по обрубленным сукам, планкам, зарубкам, по всей этой сложной многоступенчатой лестнице спустился вниз, одёрнул гимнастёрку и вразвалку, разминая ноги, подошел, лёг у шалаша на срубленные ветки хвои.
— Что это как тихо на передовой? — спрашивает он, озираясь по сторонам, прислушиваясь, словно боясь, не пропустил ли чего, пока стоял на посту, — как перед боем.
По вытоптанной дорожке, от шалаша к опушке леса и назад к шалашу, ходит Дубяга.
День стал заметно короче, а в лесу он обрывается сразу, как только зайдёт солнце. Сумрачно становится, угрюмо, а следом наваливается ночь — тёмная непроглядно.
В засаде четверо. Никто не спит, все на-чеку, нельзя посветить фонариком, чиркнуть зажигалкой. Каждые полчаса сменяются часовые.
Донесение о немецких диверсантах принесла старуха Никитична. Её послал через линию фронта Пётр Семёнович, которому поручено наблюдение за школой диверсантов. А сведения эти добыл разведчик «Сокол», проникший в немецкую школу.
«Сокола» Дубяга видел всего один раз перед его вылетом. В тот день капитан Дубяга впервые прибыл сюда в армию, может быть, потому так накрепко врезалось ему в память всё, что тогда он видел.
Ярунин и «Сокол» сидели рядом на скамье, вполголоса разговаривали. В избе чадила коптилка. Слышно было, как за перегородкой плакал хозяйкин ребёнок, скрипела раскачиваемая люлька.
Немцы пристреляли большак, с нарастающим воем пролетали над крышей снаряды и рвались за деревней.
Подполковник инструктировал разведчика. «Сокол», ленинградский студент, не в первый раз отправлялся на задание во вражеский тыл, но сейчас он уходил надолго, и его задание было сложнее, требовало большей смелости, предприимчивости, чем прежние.
Он спустится в тылу врага за Ржевом, сожжёт или закопает парашют и пройдёт назад по дорогам мимо немецких часовых в Ржев. Документы его исправны — он возвращается домой из Ельни, потому что закрылась пекарня, где он работал. На нём поношенное гражданское платье, в руках узелок с сухарями.
На западной окраине Ржева под видом школы связи обосновалась школа немецких диверсантов. Пётр Семёнович получил приказ неотступно следить за школой. К Петру Семёновичу направлен «Сокол».
Как отчётливы эти последние минуты прощанья! Взгляд умных глаз подполковника, крепкое его рукопожатие, сдержанная сердечная взволнованность, — вот то пристанище, к которому не раз будет мысленно обращаться из вражеского стана разведчик.
Долго тянется в лесу тёмная, сырая ночь. Вдалеке обшаривают небо бледные прожекторы, где- то в стороне застрекочет в воздухе самолёт и стихнет. Уже пятые сутки отряд сидит в засаде.
На шестой день засады утром прискакал комендант штаба. Он спешился и побежал на-» встречу Дубяге, придерживая кобуру с пистолетом. Едва выслушав его, Дубяга вскочил на свою лошадь, уже осёдланную с зари, и вылетел из лесу.
Когда он вернулся, по сапогам его, по животу лошади сползали серые хлопья пены, фуражка Дубяги сбилась на затылок, чёрные кольца волос слиплись на лбу. Он вынул из полевой сумки блокнот и в седле написал донесение подполковнику Ярунину:
«Сегодня на рассвете патрулями обнаружены в лесу, восточнее 4 км нашей засады, два парашюта.
Немедленно приступаю к прочёске леса, дорог и прилегающих населённых пунктов…».
Лошадь жевала удила, запрокидывала назад голову, мешая писать.
Дубяга приказал сержанту Бутину итти с донесением к подполковнику, а бойцам — снять пост и приступить к прочёске леса. Весь день он не слезал с седла, рыскал с отрядом бойцов по лесу, по дорогам.
К вечеру небо очистилось. Казалось, солнце сегодня дольше обычного задержалось на небе. Дубяга ехал один. С трудом шла лошадь по бревёнчатому настилу, выстроенному на топком участке дороги, спотыкалась, соскальзывала тонкими ногами в щели между брёвнами.
По этой дороге могут пройти немецкие диверсанты к артиллерийским складам армии.
Там, где кончался настил, вышел из-за кустов часовой замаскированного контрольного поста, откозырял и приветливо заулыбался. Дубяга проехал мимо, потом повернул лошадь назад.
— Почему документы не проверяете? — крикнул он часовому.
— Я, товарищ капитан, ведь знаю вас.
— Ты меня знай, когда с поста сменишься, а сейчас ты часовой и все для тебя одинаковы.
— Есть, — сказал часовой.
Дубяга проверил, известно ли часовому, кого он должен задержать, какие документы на руках у этих двух человек, одетых в форму советских военнослужащих. Убедившись, что часовой правильно проинструктирован, Дубяга поехал дальше.
Перед поворотом дороги старый шлагбаум был вздёрнут вверх и нелепым журавлём торчал из дали. Сразу за поворотом начиналось сожжённое село: голые трубы, вздыбленные от пламени железные кровати, искалеченная домашняя утварь. Одичавшая кошка с голодным блеском в глазах бесстрастно прошла мимо. В тёмном проёме окна уцелевшей части дома трепетали от ветра клочья занавесок, они казались одушевлёнными на этом пустыре.