Особая примета - Страница 25
Богоев развязал спальный мешок, и, лукаво подмигнув, вытащил из него чехол, а из чехла — крошечную мелкокалиберную винтовочку с оптическим прицелом.
— Вот, никогда не расстаюсь! Полуавтомат, десять патронов в магазине. Взял у немецкого полковника в этих самых местах, там, поюжнее. Выстрела за сто метров не слышно, а бьет — просто уму непостижимо.
Он сбросил полушубок.
— Как пойдете?
— Обойду берег, Нет ли каких-нибудь плавучих средств, как говорят моряки.
Богоев спустился к озеру и исчез в прибрежном сосняке. Петренко остался стоять на вершине, по правде сказать, несколько подавленный окружающим. Уныло, сурово и все-таки величественно было все вокруг. И скала, лежащая на этом месте много тысячелетий, отшлифованная доисторическим ледником, и водный простор, и даже мертвая тундра — все говорило о древности земли. Странно думать, что и двести и пятьсот лет назад все было такое же точно, разве что больше стало мха и меньше воды. История человечества не оставила здесь никаких следов — век за веком природа жила своей собственной жизнью. Неужели только сегодня утром они покинули огромный город со всеми достижениями человеческой культуры?
Постепенно Петренко заметил, что вокруг было не так мертво, как ему показалось сначала. Испуганные самолетом обитатели пустыни успокоились и начали обычную жизнь. Из тундры донеслись звонкие трели кроншнепа, пара нырков — темная уточка и белый селезень — низко пролетели над водой, у самого берега. Аккуратная, в черном галстуке, трясогузка, подергивая хвостиком, забегала по камню. Где-то далеко визгливо кричали чайки.
Петренко встряхнулся и принялся за устройство лагеря.
Солнце село, но долгие северные сумерки еще не сменились темнотой, когда подполковник услышал ритмические всплески воды. Потом дерево стукнуло о дерево — кто-то подплывал на лодке. Петренко тихо свистнул, и голос Богоева ответил:
— Я, товарищ подполковник!
Он плыл вдоль берега, стоя в узеньком долбленом челне и отталкиваясь длинным шестом.
— Ну и глубоко же здесь — у самого берега едва достаю дно...
Нос лодки со скрипом влез на камень, капитан вышел и втащил челн повыше.
— Одну лодку нашел, такая развалюшка, что едва доехал — полна набралась воды, ей, пожалуй, лет пятьдесят. Но прибрать все-таки нужно. А вот и суп!
Богоев нагнулся и поднял из лодки большую черную птицу. Даже в сумраке были видны коралловые красные брови.
— Ого! Глухарь? — спросил Петренко.
— Нет, что вы. Сразу видно южанина. Косач, тетерев. Глухарь будет раза в четыре побольше. А вот вам северный виноград. Подснежная клюква. — Он протянул подполковнику свою шапку, до половины наполненную прозрачными рубиновыми шариками. — До чего крупна! И пропасть же ее здесь, видно, от начала мира никто не собирал. Попробуйте!.. Так разрешите доложить, — продолжал он, когда Петренко набрал полный рот лопающихся, кислых ягод, — этой весной никого тут не было. Снега по гривам порядочно — и ни одного следа, кроме лосиных. И на берегах — ни щепочки, ни уголька. По глади с грехом пополам можно ходить, но туда, к салме, — я чуть не ввалился — пути нет. Видно, всю зиму не замерзало. Значит, все в порядке, только сидеть и ждать. А у вас чайник кипит и консервы согрелись. Вы уж простите, товарищ подполковник, это для первого раза, дальше я буду кухарить... Сегодня переспим в мешке, а завтра днем построим шалашик. Ночью я, с вашего разрешения, прогуляюсь; вон там, за озером, в гривах, очень глухарки кокотали, а на мох, в сосны глухарь пролетел. Нет ли тока? Рассветет — и я вернусь.
Петренко был возбужден свежим воздухом и обстановкой. Он заснул не скоро, зато так крепко, что не слышал, как Богоев вылезал из спального мешка. Однако вскоре проснулся — одному стало холоднее. Он выглянул из-под мехового клапана. Была еще ночь, но небо на северо-востоке побелело, и слабый сероватый свет разлился вокруг. Укутавшись получше, подполковник снова задремал, как вдруг совсем рядом раздался крик, такой оглушительный и внезапный, что он привскочил в своем мешке.
— Эр-р-р-ре-ке-ке-ке-ке!.. — прогоготал дикий, отчаянный голос над самой его головой.
Петренко быстро встал на колени и схватился за пистолет, напряженно всматриваясь в темноту. Вот какая-то тихая возня в камнях неподалеку, шорох, шелест... И опять, но уже где-то далеко, в тундре — такой же гогот, издали похожий на барабанную дробь, и за ним странные звуки, будто вавакал огромный перепел. Что за чертовщина? Кто это перекликается? Вдруг в каком-нибудь метре от его лица на камне появилась крупная белая птица, такая белая, что он хорошо рассмотрел ее в темноте. Она яростно ударила крыльями и дико, торжествующе загоготала, залилась...
— Фу ты, бесова тварюка, это же, должно быть, белая куропатка. Сколько их здесь!..
Теперь уже с разных сторон и расстояний откликалось реготание белых петухов, но сосед Петренко, видимо, разглядел его и убежал под скалу, в мох, где исступленно заливался, хлопал крыльями, вавакал... А вот — и тоже со всех сторон, точно в серебряные трубы, затрубили журавли... Удивительно! Правда, страна непуганых птиц! Подполковник успокоился и заснул под этот весенний концерт.
Когда он проснулся, было совсем светло, ярко пылала заря и все гудело, словно где-то неподалеку клокотал, булькал и шипел огромный кипящий котел.
Вот эти звуки знакомые — это тетерева токуют. Петренко вылез из мешка, поеживаясь от легкого утреннего морозца. На побелевшей от инея тундре творилось что-то невообразимое. Бормотание, чуфыкание, курлыкание многих десятков голосов; хлопали крылья, темные точки непрерывно подскакивали в воздух и опять падали вниз. Петренко взял бинокль: батюшки мои, да тут их добрая сотня! Чудесная оптика приблизила к нему больших иссиня-черных птиц с красными бровями и хвостами лирой. Одни, замерев на кочках, с вытянутыми вдоль земли шеями, поднятыми, распущенными хвостами и раскинутыми крыльями, самозабвенно бормотали, другие дрались, взлетая в воздух, как петухи, или таская друг друга за шеи, третьи гоняли побежденных противников... Петренко не был охотником, но невиданное зрелище захватило его, он не мог оторваться от бинокля и не слышал шагов за спиной. Богоев окликнул его. Петренко обернулся. Капитан стоял перед ним красный, веселый, в расстегнутом полушубке, с трудом удерживая в протянутой руке двух огромных глухарей, связанных ивовым прутиком за орлиные бледно-зеленые носы.
— Ой-ой-ой! Вот это добыча!
— Ну и ток! Никогда не видал такого. Побольше двух десятков слетелось, дерутся! Жаль, что снега в сосняке порядочно, побоялся наследить, прошел только краем тока, по воде. А то бы можно еще к двум-трем подойти. Впрочем, куда их? Пересилил свою жадность, бросил. И то полные сапоги воды набрал. А тут-то что делается?! Вот косачей навалило!
— Да, я уже давно любуюсь.
— Видимо, со всей округи собрались. Что значит — нетронутый ток. Тут ведь никто и никогда не стрелял! И все-таки смотрите, где токуют — на самой воде, туда ведь и не пройдешь, да и шалаша не поставишь. А вот сюда-то посмотрите!
Богоев указал назад, на воду.
Пять огромных белых как снег птиц виднелись почти на середине озера. Петренко навел бинокль — лебеди! Они то плавали, красиво изогнув длинные шеи и парусом приподняв маховые перья, то вдруг начинали купаться, разбрызгивая воду ударами могучих крыльев.
— Ну и край! Здесь поневоле станешь охотником.
— Конечно. Я в десять лет уже рябцов силками ловил. Мой ведь дом недалеко — вот в эту сторону, — он указал к югу, — каких-нибудь полтораста километров. Если бы не война, наверное, так бы и остался рыбаком и охотником.
— А при чем война?
— Как же? Пошел партизанить, потом попал в армию, окончил школу и здесь же воевал лейтенантом.
— Да сколько же вам было?
— Начал войну шестнадцати, кончил — двадцати. Чего я тут не насмотрелся! В сорок втором году я был в отряде полковника Палли — ходили по финским тылам. Вот человек был! Прирожденный воин. Любил говорить: «Я, говорит, финн, но не белофинн». Не любил их — страшное дело. На той стороне — у финнов, значит, — родной брат его служил, тоже полковник и тоже отрядом командовал. Не знаю точно, что там у них были за счеты. Только между нами шел разговор, что этот брат в восемнадцатом, что ли, году повесил жену нашего полковника, коммунистку, — она работала в подполье и попалась. Она, значит, погибла, а полковник сидел в тюрьме, потом бежал в Советский Союз. В общем — верно не скажу, но охотились они друг за другом — эти братья... Один раз, значит, мы его прихватили с небольшой группой шюцкоров на хуторе. Перебили всех, только он один и ушел — на лыжах. Гнались — не догнали, а он старше нашего полковника. Ох, тот ругался, что упустили, — полковника-то самого с нами не было. «От меня бы, говорит, ни за что не ушел». Майор — доктор наш — спрашивает: «Неужели стали бы стрелять в брата?» — «Сдался бы, так не стал стрелять; только он мне не сдастся, знает, что немедленно повешу. И он меня повесит, если поймает».