Основы истинной науки - Книга 2-я СОСТАВ ЧЕЛОВЕЧЕСКАГО СУЩЕСТВА, ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ. И. А. Карышев - Страница 37

Со времени Лавуазье химия развилась как наука масс; можно сказать, что теперь ей остаётся построиться как науке скоростей. Поэтому мы видим, что при настоящем положении физики мы будем более точны и будем находиться ближе к истине, если назовём «материю продуктом силы», чем, придерживаясь старых учений, скажем, что «сила есть свойство материи».

Нельзя отвергать, что химия сделала громадные успехи, развиваясь только как наука масс. Закон определённых пропорций, закон кратных отношений, самое понятие о химической эквивалентности, - естественно выведённые из этих двух основных законов, - всё это совершенно независимо от всякой идеи о движении.

Химики, с весами в руках, проследили все элементарные соединения простых тел и определили шкалу их насыщения. Затем явилась аналитическая химия, основанная сначала на изучении жиров, а потом на анализах алкоголей и эфиров; тогда обнаружилось, что весы недостаточны для того, чтобы проследить за такими сложными явлениями, а, между тем, те теории, которые химик создаёт, приложимы, по-видимому, только к частицам, находящимся в покое. Закон замещений резюмирует собой успехи органической химии. Этот закон, казалось бы, по крайней мере, не предполагает никаких частичных движений, но едва ли представляется необходимость разъяснять, как недостаточно было бы такое воззрение на химические явления. Процесс образования частиц нельзя сравнивать с кладкой камней здания; если мы желаем рельефно себе представить его, то должны представить вихри, встречающиеся и проникающие друг друга, причём элементы этих вихрей переходили бы при встрече в новое подвижное равновесие.

Притом это вовсе не гипотезы. Обратившись к фактам, мы увидим, что химическое действие производит работу, а работу производят массы, движущиеся с известной скоростью. Почти все наши машины приводятся в движение горением угля, т.е. химическим процессом.

Мы до сих пор не нашли средства для измерения химической работы; можно измерять её только косвенно, через посредство теплоты или электричества; мы умеем судить о химическом действии по внешним его проявлениям. Но для того, чтобы познать самое химическое действие, распознать его сокровенную природу, -необходимо было бы дать точную меру не только молекулярных масс, но и молекулярных скоростей. Когда в нашем распоряжении будет и то, и другое то увидим, что из химии исчезнет всё странное и непонятное, и мы в состоянии будем объяснить себе различные соединения и вытекающие из них материальные свойства. Тогда воздвигнется здание молекулярной механики, которая будет обнимать все явления природы, одна общая динамика будет царить вместо настоящих астрономий, физик и химий.

Вот какое описание природы неорганической материи даёт нам современная физика. Руководствуясь настоящим воззрением, можно отчасти понимать все явления, сопровождающие материю, проникать в сущность самых явлений и находить разъяснения тем результатам и следствиям, которые являлись до тех пор нам непонятными и загадочными. Учение это даёт ясный и правильный взгляд на природу вещества, на вес, на притяжение, на тяготение и на сродство тел.

Но!!... мы видим, что на нас уже подымается целая гроза со стороны неумолимого позитивизма; нас обвиняют во том, что наша теория ненаучна, что мы вне науки. Позитивизм не допускает даже эфира, а мы уже пошли гораздо дальше: мы доказали невесомость некоторых материй, признали движение причиной существования материи, предположили оболочки в каждой частичке весомого вещества; близки к признанию единства материи и к тому, чтобы свести все явления природы к движению, - к одному движению.

Своё первое veto накладывает Льюис словами Огюста Конта в своей «Философии Наук». Он говорит: «К чему же и в физике для объяснения явлений теплоты, света, электричества, магнетизма употреблять гипотезы без надлежащих предосторожностей и предполагать жидкости и эфиры невидимые, неосязаемые, невесомые и нераздельные от вещества, которому они сообщают свои качества? - Уже самый факт, что существование этих пресловутых жидкостей, по своему существу, не подлежит ни отрицанию, ни утверждению, показывает, что они не подлежат положительной проверке. Вы могли бы точно так же допустить существование элементарных духов Парацельса, ангелов и гениев».

Мы видим, что Эмиль Сеже уже оправдывается в заключении к своей «Современной Физике», - он говорит: «Нам могут заметить, что мы недостаточно строго разбирали явления, что иногда мы выражались утвердительно, когда следовало, по правилам позитивизма, выражаться с сомнением, что мы недостаточно сильно упирали на оговорки, которые нам приходилось делать. Мы не станем и оправдываться в таком заслуженном упреке. Было бы, может быть, лучше, если бы мы оставили в тени некоторые вопросы и ограничились достоверными фактами. Да извинят нам некоторые отважные предположения: бесспорные результаты, нами полученные, слишком важны и их не могут компрометировать несколько смелых (но вполне научных и логических) гипотез».

«Нет, - говорит Джон Стюарт Милль, в своей «Системе Логики» (стр. 20), разбирая эфирные гипотезы, - сколько-нибудь осторожный мыслитель не может допустить (?), чтобы гипотеза могла бы быть принята за непреложно истинную только потому (?), что она объясняет все известные явления (?)».

А. Секки даже совсем не признаёт никакой гипотезы в этом учении, до того все делаемые заключения он считает близкими к истинным выводам науки. Он говорит (стр. 11): «Единственное мое желание было популяризовать те теоретические взгляды, которые, благодаря более серьёзному изучению явлений, с каждым днём всё более и более входят в сознание мыслящих естествоиспытателей. Развиваемые мною взгляды есть ничто иное, как прямой вывод из работ учёных, составляющих славу нашего века, каковы, например: Мейер, Сеген, Джуль, Томсон, Грове, Гирн, Ламе, Муанью, Тиндаль, Клазиус, Дюма, Кантони, Фузиньери, Зантедески, Бичио, Турацца, Грэхем, Бунзен, Фуко, Депре и пр., и пр., которые в небольшой промежуток времени так много сделали для развития, разъяснения и утверждения механической теории теплоты. Уже один этот факт, не говоря о бездне других, ясно показывает, что в смысле научного прогресса нашему веку не в чем завидовать прошлым эпохам, даже в самые цветущие их дни».

«Я старался, - говорит А. Секки, - насколько возможно, не вводить в книгу своих личных мнений и позволял себе делать это лишь там, где научные пробелы, остающиеся в естествоведении, за недостатком или невозможностью наблюдений, давали мне право сделать некоторые дополнения к работам и теориям других учёных. Позволяю себе думать, что такой образ действий ни в каком случае не может быть назван произвольным обращением с научным материалом».

Мы закончим этот научный спор словами Тиндаля, сказанными им в Лондонском Королевском Обществе: «Строго говоря, без участия воображения все наши сведения о природе ограничились бы одной классификацией фактов, из которых можно было бы заключить только о совместности их существования и порядке следования друг за другом. Конечно, мы знали бы о смене дня ночью, одного времени года другим и т.п., но сила, эта душа вселенной, была бы изгнана из области наших представлений; отношения причин к их действиям рассыпались бы в прах, а вместе с этим рухнула бы и самая наука, главная цель которой состоит в установлении связей между различными частями природы и исследовании её, как одного организованного целого».

«Наконец, - говорит Броди, - физические исследования, кроме своих многочисленных преимуществ, показывают нам истинную цену и научную роль воображения, этой чудесной способности, которая, будучи предоставлена самой себе, без всякого постороннего контроля, уносит нас в непроходимые дебри ошибок и заблуждений, но, руководимая строгим опытом и трезвым размышлением, делается благороднейшим атрибутом человека, источником поэтического гения и могущественным орудием открытий, без помощи которого Ньютон никогда бы не изобрёл своих «флюксий» (дифференциального и интегрального исчисления), Дэви не разложил бы металлов, земель и щелочей, а Колумб не пустился бы в отдалённейшие поиски за „Новым Светом“».