Основания логики и метафизики - Страница 1

Девятнадцатый век представляет относительно метафизики два совершенно противоположных течения. Первая его половина отличалась таким увлечением метафизическими началами, подобное которому едва ли можно найти в истории мысли. Система возникала за системой, одна глубже и величественнее другой. Казалось, мысль проникла во все тайны бытия и всё свела к высшему, вытекающему из разума единству. И вдруг на этой высоте произошёл поворот. Мысль приняла обратное движение. Метафизика была отвергнута как негодный хлам; единственным источником познания признан был опыт.

Люди, знакомые с историей развития человеческого мышления, не могли сомневаться в том, что эта новая односторонность будет столь же недолговечна, как и первая. Легкомысленные поклонники настоящей минуты могли считать исключительный эмпиризм последним словом науки и видеть в метафизике отжившую точку зрения, окончательно сданную в архив; для более глубокого и основательного взгляда это было не более как временное увлечение, за которым должна была последовать новая реакция. И точно, эта реакция теперь наступает. Чистый эмпиризм дал всё, что он мог дать. Оказалось, что не только он совершенно не способен свести к единству противоположные явления мысли и материального бытия, не только в области внутреннего опыта он приводит к полному извращению явлений и последовательно к отрицанию самой логики, но даже в той сфере, где он празднует величайшие свои победы, в области материальных явлений, он сам не может обходиться без метафизических начал, и вместо отрицания приводит к их подтверждению. Понятия о материи, о силе, об атомах, о потенциальном и деятельном состоянии, о законе как владычествующей в мире необходимости, суть понятия метафизические, и опытная наука не только их не отвергает, а напротив, полагает их в основание всех своих выводов.

При таких результатах немудрено, что мыслители различных народностей и направлений начинают обращаться к метафизике, ожидая от неё высшего объединения человеческого знания. Это – знамение времени, в нём выражается сознание недостаточности односторонней точки зрения и требование исхода. До сих пор, однако, это сознание остаётся одним чаянием. Для того чтобы оно стало научным началом, необходимо, чтобы сама метафизика сделалась положительной наукой, имеющей свои вполне достоверные основания и свои совершенно твёрдые пути. Недостаточно говорить о необходимости метафизики; необходимо представить её как неотразимый факт. Материалы для этого научного построения существуют в изобилии, их доставляет история философии в своём всемирном развитии. Но необходимо эти материалы разработать, отделить в них существенное от несущественного, прочное от преходящего, и свести их к единству, согласному с современными требованиями.

Такова неустранимая задача, которая предстоит современным философам, задача, без исполнения которой мысль не подвинется ни на шаг. Но как приняться за разработку метафизики, не утвердив предварительно логики на непреложных началах? Метафизика представляет развитие логических определений на основании логических законов, она вся держится на логике. Казалось бы, относительно последней между людьми, стоящими на твёрдой научной почве, не должно существовать разногласия. В самом деле, возможна ли какая-нибудь точная и достоверная наука без твёрдых логических оснований? Будем ли мы отправляться от фактов и путём наведения восходить к общим началам, как в опытных науках, или, наоборот, исходя от общих начал, нисходить к частностям путём вывода, как делает математика, всё это будут логические операции, верность которых зависит от правильного сознания и приложения логических законов. Логика есть первая и основная наука, дающая закон всем остальным. И эта наука может быть исследована совершенно точным и достоверным образом, ибо предмет её даётся непосредственным самосознанием мысли, которая, познавая вещи, сознаёт при этом свои способы действия и свои пути. Всякое приобретённое человеком достоверное знание служит живым выражением логических законов, а потому с первого взгляда может показаться, что тут для сомнения нет места. А между тем на деле мы видим не то. Именно эта основная наука подвергается таким разноречивым толкованиям и таким изумительным искажениям, как никакая другая. Формально она не отвергается, как метафизика, но по существу она отрицается всей школой чистых эмпириков. Ибо что такое учение всей английской школы, с Миллем и Бэном во главе, как не отрицание всякого логического начала и низведение разума на степень чистой бессмыслицы? Когда положение, что две величины, равные третьей, равны между собой, выводится из привычки, приобретаемой ежедневным опытом, то что же остаётся для логической деятельности? Разум не только перестаёт быть деятельной силой и превращается в чистую доску, он становится просто нулём. Внешние впечатления, получившие фиктивную самостоятельность под заманчивым прозвищем факта, таинственным образом сходятся и расходятся в пустой среде, именуемой человеческой мыслью, и производят бессмысленные сочетания, которые в силу привычки укореняются и воспроизводятся в других подобных же случаях. При таком полном отрицании всякого разумного начала, то есть начала, вытекающего из разума как такового, мудрено ли, что все логические действия получают совершенно превратный вид? Сама математика выдаётся за науку, получающую свои начала из опыта и действующую путём наблюдения вырабатывающихся из опыта умственных представлений, между тем как в действительности в ней нет ни единого опытного начала и все её действия чисто умозрительные. Эмпирическая логика, отвергающая всякий умозрительный элемент, в сущности, есть отрицание логики; иными словами, это – теория глупости. Вундт справедливо заметил, что ассоциацию представлений, не руководимых никаким разумным началом, в том виде, как она является у эмпириков, лучше всего наблюдать в бреду сумасшедшего.

Не многим выше стоит и немецкая школа. И здесь вытекающее из реализма стремление придать логике значение естественной науки, основанной на фактах, ведёт к извращению истинного её характера. Фактическая сторона, которая не что иное как явление логической, получает неподобающий перевес над последней; нередко призывается на помощь физиология, вмешательство которой тут совершенно неуместно; внутренний опыт уподобляется внешнему; наконец, разум подчиняется воле и тем лишается присущей ему самостоятельности, между тем как истинное отношение состоит в подчинении воли разуму, а не наоборот. При таких превратных понятиях о существе разума и его действиях, логические исследования немецкой школы, начиная с Тренделенбурга и кончая Зигвартом и Вундтом, представляют большей частью только цепь неверных выводов. С трудом можно отыскать в них какое-либо точное и достоверное положение. Вместо ясности мысли водворяется египетская тьма. Что же удивительного, если тьма водворяется и в других науках, заимствующих свои начала из логики?

При таком положении вещей остаётся перестроить логику заново. Но как к этому приступить? Где найти твёрдые точки опоры, когда относительно самых коренных начал в логике господствует полнейшее разноречие, и наибольшее согласие устанавливается именно в том, что всего более удаляется от истины?

К счастью, логика заключает в себе начала, в которых нельзя сомневаться, и которые известны давным-давно. Мы имеем и специальную науку, математику, основанную чисто на законах логической необходимости и дающую совершенно точное и достоверное знание. Стало быть, возможность достигнуть в этой области точной и достоверной истины для нас не закрыта. Не требуются даже те многосторонние исследования и те искусственные приемы, к которым прибегают учёные, старающиеся уловить связь внешних явлений. Начала и приемы мысли даются нам непосредственным самосознанием, и результаты их показывают, чего мы этим путём можем достигнуть. Для логических исследований нужно только взглянуть ясным и непредубеждённым взором на то, что мы делаем, не внося сюда посторонних соображений и не сбиваясь с толку теориями, которые сами должны найти своё оправдание в логике.