Осквернители (Тени пустыни - 1) - Страница 15

_______________

* Один, два, три, четыре и т. д. (детская армянская считалка).

И он с благодушной улыбкой разглядывал застывшие фигуры сидящих на помосте.

- А шашлыку-то целая арба. Эй, штурман! Эй, Зуфар! Иди сюда! крикнул он в сторону двери. - Э, Тюлеген, друг, что у тебя, наконец, происходит? И что это за конспиративное сборище на базе шашлыка?

Ашот произнес слово "конспиративное", очевидно, без умысла, но сомнение затуманило его взгляд, и он, пряча смущение, взял сам с мангалки две палочки шашлыка и поискал глазами место на нарах.

Через порог переступил Зуфар. В низкой шашлычной он казался очень высоким. Нос с горбинкой, толстые губы, крошечные усики, острая бородка делали его похожим на батыра Равшана древних дастанов. Только форменная фуражка с золотым шитым "крабом" была совсем неуместна.

- Валяй, Зуфар, дружище! Целая арба шашлыка! Всем хватит! - сказал с набитым ртом Ашот и хихикнул.

- Куда вы? - вдруг озлился Хужаев. - Шашлычная закрыта. Нет шашлыка. Понятно! За-кры-та!

- Здравствуйте, товарищ Хужаев, я вас... - смущенно заговорил Зуфар, - вы мне... я к вам...

Он явно не ожидал встретить такого ответственного работника, как Хужаев, здесь, в шашлычной. Но то, что произошло дальше, удивило и потрясло и его и Ашота. Хужаев буквально завизжал:

- Что? Кого? Меня? Да как вы смеете! Да вы знаете, кто я? Да кто позволил?

Он покраснел, вспотел. Из горла у него вырвались неразборчивые звуки.

- О! О! Лаять - тоже ремесло. - Обиженно Ашот кинул шампур с недоеденным шашлыком обратно на мангалку, вытер тщательно руки грязнейшим полотенцем и, сделав под козырек, повернул к выходу. - Пошли, Зуфар! Оказывается, зоотехникам и штурманам шашлык не выдается... Графьям и только избраннейшей публике...

Молодой штурман растерянно озирался. Он тоже обиделся.

- Нельзя! Сказано, нельзя! - никак не успокаивался Хужаев. Он подскочил к Зуфару и, тыкая ему пальцем в грудь, кричал: - Нельзя, нельзя! Не забывайтесь! Очистить помещение!

Ашот совсем не расположен был вступать с Хужаевым в пререкания, даже из-за шашлыка. Он боялся наговорить лишнего... Он и так уже успел брякнуть что-то вроде: "От дурака и сова улетит". Длинный язык укорачивает жизнь. Оставалось стиснуть зубы и покорно удалиться. Но тут же, полный изумления, он воскликнул:

- Сардар? Здесь?

Остолбенело Ашот застыл перед помрачневшим, прятавшим под кипенно-белой папахой свое рябое лицо туркменом. Оно было полно высокомерия и спокойствия, только шрам, рассекавший от уголка глаз до бороды всю щеку, предательски побагровел.

- Здравствуй, лошадиный доктор, - пробормотал сардар в полной растерянности. - По-прежнему коней, баранов лечишь?

Но Ашот все еще не преодолел своего волнения.

- Ты, ты? Ты теперь? Разве теперь? - Лицо его посерело.

- А ты... Кхм... бараний доктор теперь в Хазараспе? - Шрам на щеке сардара посинел.

- Да, а ты? Ну, как твой быстроногий? Здоров?

- Напрасно ты только его лечил. Скоро проклятая пуля красноармейца пресекла его жизнь... э... ой...

Первое удивление прошло, и на смену ему родились подозрение и испуг.

- Значит... пуля... - проговорил Ашот, - значит, ты...

- О творец! - пробормотал сардар.

- Час от часу не легче! - вырвалось у Ашота.

Но туркмен уже не смотрел на зоотехника. Он сверлил глазами лицо Зуфара. Нижняя челюсть сардара отвисла, по подбородку, бороде тонким красным ручейком струился почти кровяной сок шашлыка.

А Зуфар, не веря глазам, тоже смотрел на сардара, похожего, как две степные черепахи, на утонувшего калтамана Овеза Гельды.

Но между ними уже втиснулся Хужаев. Положив руку на плечо Ашота и повернув лицо к побагровевшему сардару, он, торопясь и спотыкаясь, заговорил:

- Вождь племени, так сказать... Сардар Овез... э... так сказать... э... отошел от... оставил заблуждения... э... порвал, так сказать, с... теперь на советской работе. Руководитель охраны колхозов от калтаманов. Хороший организатор.

- Здорово! - воскликнул Ашот. Он все еще не мог прийти в себя от изумления. - Пригласили волка защищать барашков!

Он оглянулся. Он искал поддержки у Зуфара, но еще больше растерялся, увидев его лицо: желваки ходили под скулами, глаза застыли, точно увидели опасную гадину. Зуфар пятился к двери, сжав крепко кулаки и пригнувшись в позе кулачного бойца, готового к отпору.

- Что с тобой, друг? - недоумевал Ашот.

А его самого вежливо, но решительно теснил к двери Хужаев.

- Говорю вам - шашлыка нет... Понимаете русский язык, товарищ Арзуманян... шашлыка нет...

Дверь захлопнулась за спиной друзей, и они очутились на ярком солнце. Ашот, зажмурившись, стоял несколько мгновений неподвижно, собираясь с мыслями.

Сардар Овез Гельды! Жестокий, подлый... Его отлично знали все от Аму-Дарьи до Каспия... Чуть ли не единственный туркмен, которого сумели вовлечь в лоно православной церкви в конце прошлого века миссионеры из Петербурга. Его нарекли Николаем, дали паспорт на фамилию Котова, увешали грудь царскими медалями. Отщепенец, он жил близ Ашхабада всеми презираемый в своей одинокой юрте. Никто знаться с ним не желал. А в 1918-м, в страшный год английской интервенции в Закаспии, он вынырнул вдруг из неизвестности под старым именем Овеза Гельды и сделался очень нужным, очень полезным самому командующему английским оккупационным корпусом генералу Маллесону. И тут всем сделалось ясно, что Николай Котов, он же Овез Гельды, служил не только в царской охранке, но и в британской разведке, что он двоил. При англичанах Овез Гельды ходил в карателях и расстреливал, а когда англичан выгнали, ушел на север за железную дорогу разбойничать в пески Каракумы. Кто его не знал в Хорезмском оазисе! Разве не проливали в каждой семье слез по убитому отцу или сыну, по уведенной в пустыню жене или дочери? И разве сам Ашот мог забыть?.. От одного вида рябой физиономии Овеза Гельды у него засаднили старые шрамы на руках и спине. Свирепо тогда овезгельдыевские молодчики скрутили его колючим волосяным арканом. Долго на его лице не заживала кожа, после того как его волочили по песку и колючке. Долго каждый раз, начиная бриться, он поминал крепким словцом сардара Овеза Гельды. Ашот был молод и красив и, между нами говоря, любил свою молодость и красоту. И он, наверное, гораздо спокойнее перенес бы свое приключение, гораздо меньше ненавидел бы свирепого Овеза Гельды, если бы не царапины и ссадины, которые так долго пришлось залечивать и которых он так стеснялся. Он тогда ходил в женихах и ужасно боялся, что Лиза его разлюбит. Слишком уж шипы колючки исполосовали физиономию.

Молодость!

Ашот Арзуманян не был героем. Он и не считал себя героем. Он имел мирную специальность зоотехника и, попав прямо со школьной скамьи в пустыню к скотоводам, меньше всего думал о подвигах. Он мечтал написать ученый труд о гельминтах, - есть такой паразит овец. Джунаидовские калтаманы внушали ему страх. Да и кто их не боялся? Хивинцы говорили о Джунаиде с не меньшим ужасом, чем о кровавом Тамерлане. Но столетия прошли с той поры, как Тамерлан разрушил и распахал под ячмень цветущую столицу Хорезма Ургенч, а всего десятилетие отделяло от погрома Хивы бандитскими шайками Джунаида.

Нести зоотехнические знания в пустыню, а не сражаться с калтаманами Овеза Гельды хотел Ашот. Но Ашот имел задиристый характер. С горячностью молодого петуха он лез в драку. Он не переносил, когда обижали слабого. Жители пустыни полюбили горячего армянина, и их любовь спасла его. Однажды он приехал на далекие колодцы в тот момент, когда Овез Гельды учинял жестокую расправу над скотоводами из рода бендесен. Бендесенцы не желали платить налоги какому-то чемберленовскому наймиту Джунаид-хану. Хватит! Есть у них своя советская власть, и они хотят жить спокойно. "Ладно, сказал Овез Гельды, - клянусь, я покажу вам спокойную жизнь!" Впервые тогда Ашот видел пролитую человеческую кровь. Ашот не мог позволить, чтобы истязали женщин и детей. С тоненькой плеткой кинулся он на обвешанного маузерами Овеза Гельды. Ничьей жизни, конечно, Ашот не спас. Но его безрассудство поразило страшного сардара. Он подарил ему жизнь и приказал лечить своего любимого коня.