Оскал смерти. 1941 год на восточном фронте - Страница 1

Пять минут до часа «X»!

Сейчас 22 июня 1941 года. Вместе с командиром батальона Нойхоффом и его адъютантом Хиллеманнсом я стою на гребне невысокого холма на юго-восточной границе Восточной Пруссии. Прямо перед нами простирается равнинная, но пока почти невидимая в предрассветных сумерках Литва. В который уже раз я мельком взглядываю на фосфоресцирующий в темноте циферблат своих наручных часов. Ровно 3 утра. Я знаю, что именно в это мгновение, точно так же, как я, взволнованно всматриваются в свои часы и миллионы других немцев. Все они синхронизированы. Три громадных германских армии совместно с Люфтваффе пребывают в полной готовности к атаке, за которой последует колоссальная бойня. Гигантские сосредоточения неисчислимых рот, батальонов, полков и дивизий залегли в напряженной готовности; с нетерпением дожидаются своего часа «зеро» многочисленные эскадры Люфтваффе — ближние и дальние разведчики, истребители, тактические и пикирующие бомбардировщики…

Четыре минуты до начала вторжения!

Весь Восточный фронт — от Финского залива на севере до Черного моря на юге — изготовился к нанесению сокрушительного удара по России. Удар этот будет нанесен одновременно со стороны Финляндии, Восточной Пруссии, Польши, Карпат и Румынии. Ужасающая стена сплошного огня из всех видов орудий вдоль всего этого фронта протяженностью более трех тысяч километров сметет оборону неприятеля — в этом никто из нас просто не сомневается! Наши победоносные армии, закалившие свой стальной дух на европейских полях сражений, вскоре не оставят камня на камне от линий укреплений русских! Каждый германский солдат полностью осознает огромное значение этой великой, колоссальной кампании. Каждый воин знает, что перед ним простирается страна бескрайних просторов и поистине неисчислимых расстояний, вне зависимости от того, в какую сторону направлено его оружие — на Ленинград, на Москву, на Днепр или на Каспийское море.

Три минуты до начала вторжения!

Я думаю о моих товарищах, военных врачах, находящихся сейчас в Финляндии — там, где рассвет в этот момент уже прорезал тьму своими первыми лучами. Нас же пока окутывает почти непроницаемая мгла глубокой ночи, ночи безлунной и беззвездной — все небесные светила надежно упрятаны низкой облачностью. Постепенно со стороны литовских равнинных полей начинает дуть едва заметный теплый ветерок, и я вдруг ощущаю на своем лице легкую испарину — следствие в гораздо большей степени ужасающего напряжения этих судьбоносных минут, нежели обычной духоты, свойственной летней ночи. В мертвенной тишине наши самые передовые штурмовые подразделения уже беззвучно подбираются к вселяющей невольный трепет пограничной линии. То же самое происходит не только в нашем секторе нападения, но и по всему огромному фронту. В окутывающем нас покрове ночной тьмы это всеобщее боевое товарищество ощущается всем сердцем, почти физически. Это братство охватывает собой каждого из трех миллионов немцев, готовых в этот момент развязать величайший холокост в истории человечества — операцию «Барбаросса». Кто-то невдалеке закуривает, вслед за чем в его адрес сразу же раздается резкий, но приглушенный окрик, и огонек недокуренной сигареты падает на землю и поспешно затаптывается ногой. Вокруг не слышно больше ни слова — лишь изредка можно различить отдельное негромкое клацанье металла, короткий лошадиный всхрап или нервозное биение копытом. Мне кажется, что я уже начинаю различать легкое, едва заметное порозовение далеко-далеко в небе. Я начинаю старательно выискивать хоть что-нибудь, за что можно было бы зацепиться взглядом, на что можно было бы отвлечься от одолевающих меня мыслей. Рассвет все приближается и приближается. В восточном направлении уже становится возможным различить плотные образования се- ро-черных облаков. Неужели эти последние мгновения так и останутся бесконечными?! Я снова бросаю взгляд на часы.

Осталось две минуты!

Мои мысли помимо воли вдруг обращаются к Марте, каким-то неведомым образом связывают меня с ней. Наверное, она будет спать — так же, как горячо любимые жены и матери миллионов других мужчин, находящихся сейчас на этом необъятном фронте. Они не знают ничего о том, чем мы занимаемся в данный момент, не знают ничего о том, какие опасности поджидают их мужей и сыновей в ближайшие несколько часов, несколько месяцев, а может так статься, и несколько лет. Для них эта ночь — такая же обычная, как и тысячи других, и это именно то, чего нам так хотелось бы… Нам же — наступать! Нескончаемой чередой будут меняться названия населенных пунктов и имена отдельных людей. Некоторым посчастливится уцелеть, другие же будут увековечены в памяти каждого из нас. От одних останутся лишь смутные воспоминания, а другим суждено стать частью истории. Кому что уготовано, мы не знаем. Деревни будут разорены, города — разрушены. Насмерть перепуганные люди будут стоять по обочинам дорог с широко распахнутыми от ужаса и растерянности глазами. Поля сражений вдоль этих же дорог будет легко определить по огромным захоронениям погибших в них. И эта страшная война начнется, как только окружающая нас ночь уступит место первым лучам восходящего солнца.

Одна минута до часа «зеро»!

Мы не можем думать ни о чем другом, кроме как о том, что произойдет в следующую секунду-другую. Напряженность момента достигает такого предела, что дыхание многих вокруг становится в буквальном смысле слова затаенным. Мы ждем, наши лица застыли в своей окаменелости, пульс же, напротив, колотится как бешеный. Кажется, что вместе с нами в этом нечеловеческом напряжении застыл весь мир…

Почти внезапно тишина взрывается мгновенно возникшим — как будто из ниоткуда — могучим, ужасающим ревом тысяч и тысяч артиллерийских орудий. Их залпы настолько многочисленны и плотны, что слились в восприятии всех в один непрерывный оглушительный стон. Вспышки выстрелов сразу же превращают предрассветную мглу в «день». В это мгновение истины, раскалывающее жизнь на мир, оставшийся в прошлом, и войну, ставшую теперь настоящим, наша артиллерия «заговорила» вдоль всего более чем трех- тысячекилометрового фронта с такой поразительной слаженностью, как будто ее орудия были приведены в действие неким единым для всех них электрическим синхронизатором. Орудия всех калибров бьют практически прямой наводкой по передовым линиям обороны русских. Снаряды летят в стан врага прямо над нашими головами с низким, тяжелым и леденящим кровь гудением. Этому жуткому утробному звуку начинают вторить еще более неисчислимые пулеметы и автоматы. Если бы не драматизм происходящего, то звук их выстрелов на этом фоне больше всего напоминал бы безобидную трескотню детских игрушек. Русские наконец отзываются ответным огнем. Мы отчетливо слышим чуть менее утробное завывание их тяжелых снарядов, уносящихся над нашими головами в ночь за нами. Однако по мере того, как наводка большинства немецких орудий постепенно переносится на самый передний край вражеской обороны, интенсивность их огня превращается во всепоглощающее «крещендо». Вслед за столь массированной артподготовкой туда устремляются наши передовые штурмовые части, а их уже обгоняют «пантеры», изрыгая из себя огонь и сметая все на своем пути.

В считаные минуты весь Восточный фронт оказывается объятым всепожирающим пламенем!

18-я пехотная рота 3-го батальона все еще залегает в своих окопах, дожидаясь отдельного приказа к наступлению: особенность нашей задачи состоит в том, чтобы поддержать передовые наступательные силы в любой критический момент в том месте, где оборона возьмет над ними верх. Время от времени предрассветный сумрак немного оттеняет ослепляющий огонь артподготовки, и тогда из наших окопов становится видно, насколько стремительно происходит продвижение немецких штурмовых частей в глубь обороны противника. От Москвы, которая является для нас сейчас главной целью, мы отделены пока почти двумя тысячами километров русской земли.