Ошимское колесо (ЛП) - Страница 4

– И мы всё ещё направляемся в оазис?

Шейх харкнул – похоже, местные переняли этот обычай у верблюдов.

– Иногда Аллах посылает нам знаки. Иногда они написаны на песке, и нужно быстро прочесть их. Иногда они в полёте птиц, или в брызгах крови ягнёнка, и нужно быть мудрым, чтобы понять их. А иногда неверный падает на тебя в пустыне, и надо быть глупцом, чтобы не прислушаться к таким знакам. – Он глянул в мою сторону, сжав губы в тонкую линию. – Оазис находится в трёх милях к западу от того места, где мы тебя нашли. Хамада – в двух днях к югу.

Многие люди решили бы передать мои предупреждения в оазис. Я почувствовал громадное облегчение оттого, что Малик аль Хамид не один из них, иначе прямо сейчас я не мчался бы прочь от того, что грядёт, а находился бы в трёх милях от этого, пытаясь убедить дюжину шейхов покинуть оазис.

– А если все они умрут?

– Ибн Файед всё равно услышит один голос. – Шейх направил своего верблюда вперёд. – Мой.

Спустя милю я заметил, что мы движемся на восток, хотя Хамада в двух днях пути к югу. Я снова подъехал к шейху, оттеснив его сына.

– Мы больше не едем в Хамаду?

– Тахнун сказал, что к востоку есть река, которая доставит нас в безопасное место.

Я повернулся в седле и уставился на шейха.

– Река?

Тот пожал плечами.

– Место, где время течёт иначе. Мир треснул, друг мой. – Он протянул руку в сторону солнца. – Люди падают с неба. Мёртвые не лежат спокойно. А в пустыне есть изломы, в которых время убегает от тебя, или мчится с тобой. – Снова пожатие плечами. – Расстояние между нами и той опасностью, о которой ты говорил, будет увеличиваться быстрее, если мы поползём по тому пути, чем если побежим в любую другую сторону.

Я слышал раньше о таких штуках, но никогда сам не видел. На Бреммерских Склонах в Ост Рейхе есть пузыри медле-времени, которые могут поймать человека и отпустить спустя неделю, год или век, и мир постареет, пока он всего лишь моргнёт. А ещё есть места, где человек постареет и обнаружит, что в остальном христианском мире прошёл всего лишь день.

Так мы и ехали, и возможно встали на эту так называемую реку времени, хотя ничто об этом и не говорило. Наши ноги не мчались, наши шаги не покрывали по семь ярдов за раз. Могу сказать лишь, что вечер наступил намного скорее, чем ожидалось, и ночь упала, словно камень.

Наверное, я крутился в седле раз сто. Если б я был женою Лота, то соляной столб встал бы уже на границе Содома. Не знаю, чего я ждал – демонов, кишащих на дюнах, нашествия плотоядных скарабеев… Я вспомнил красных викингов, которые, кажется, вечность назад преследовали нас в Ошиме, и почти ожидал, что они вот-вот покажутся на гребне дюны с топорами наготове. Но, какие бы страхи ни рисовались мне, на горизонте никаких угроз упрямо не прослеживалось. Я видел лишь усиленный по приказу шейха арьергард ха'тари.

Шейх заставил нас передвигаться глубоко в ночи, пока, наконец, фырканье животных не убедило его, что пора остановиться. Я сел, потягивая воду из бурдюка, пока люди шейха умело и споро ставили лагерь. Со спин верблюдов сняли и разложили огромные шатры – верёвки привязали к достаточно длинным плоским кольям, которые могли держаться в песке. Развели костры из верблюжьих лепёшек – их собирали и запасали во время путешествия. Под навесами у входов в шатры повесили лампы, в которых горела нефть – для шатра шейха лампы были серебряными. Распаковали котлы, открыли кувшины с припасами, и даже поставили маленькую жаровню над масляной топкой. Воздух наполнился запахом специй, который отчего-то казался даже более чуждым, чем дюны и странные звёзды над нами.

– Режут барана. – Махуд тихо подошёл сзади, отчего я подскочил. – Отец тащил их сюда всю дорогу, чтобы произвести впечатление на шейха Калида и остальных на встрече. Пошли людей, говорил я, пусть приведут овец из Хамады. Но нет, он хотел попотчевать Калида хамидской бараниной, говорил, что тот почувствует разницу. Баран после пустыни жилистый, жёсткий, но у него есть свой аромат. – Говоря это, он смотрел на ха'тари. Сейчас они пешком патрулировали залитые лунным светом пески, изредка мелодично перекрикиваясь. – Отец хочет задать тебе вопросы о том, откуда ты явился, и кто дал тебе то роковое послание, но этот разговор будет после еды, ясно?

– Да. – По крайней мере, так у меня будет время состряпать подходящую ложь. Если я расскажу правду о том, где я был и что видел… ну, это вывернет им желудки, и они пожалеют, что поели.

Махуд и ещё один из сыновей уселись возле меня и принялись курить, передавая друг другу прекрасно выточенную длинную трубку из морской пенки. Судя по вони, они жгли в ней мусор. Я отмахнулся от трубки, когда они предложили её мне. Спустя полчаса я расслабился и лёг на спину, слушая ха'тари вдалеке и глядя на блестящие звёзды. В Аду очень быстро определение понятия "хорошая компания" сводится к "не мёртв". Впервые за целую вечность я чувствовал себя уютно.

Через некоторое время толпа у котелков поредела, и череда слуг стала заносить в самый большой шатёр результаты своего труда. Прозвенел гонг, и братья вокруг меня поднялись.

– Завтра мы увидим Хамаду. А сегодня будем пировать. – Махуд, тощий и угрюмый, выбил свою трубку на песок. – Сегодня я не встретился в оазисе со многими старыми друзьями, принц Ялан. Мой брат Джамин должен был встретиться со своей невестой. Хотя мне кажется, с этим он бы повременил, по крайней мере на день-другой. Будем надеяться, что в твоих предупреждениях есть смысл, иначе мой отец потеряет лицо. И ради наших братьев в песках будем надеяться, что ты ошибся. – С этими словами он пошёл прочь, а я поплёлся за ним следом в светящийся шатёр.

Я наклонился, откинул полог, закрывшийся за Махудом, и замер, мгновенно ослеплённый светом пары десятков фонарей с колпачками. Песок покрывал роскошный широкий шёлковый ковёр с изумительными красными и зелёными узорами. Там, где можно было ожидать стол и стулья, лежали коврики поменьше. Семья шейха аль Хамида и приближённые сидели вокруг центрального ковра, уставленного серебряными тарелками с горами еды: жёлтые, белые и зелёные горки ароматного риса; миски фиников и оливок; маринованные, сушёные и сладкие полоски верблюжьего мяса, сильно поджаренные над открытым огнём и усыпанные пыльцой пустынной розы; дюжины других блюд с кулинарными изысками.

– Садись, принц, садись! – Шейх указал на моё место.

Я вздрогнул, заметив, что половину сидящей за столом компании составляли женщины. Причём, прекрасные юные женщины, одетые в нескромное количество шёлка. Элегантные запястья прятались под впечатляющим количеством золота блестящих браслетов, а тщательно выделанные серьги спускались каскадами из множества лепестков, прикрывая обнажённые плечи, или собирались во впадинках между ключицами.

– Шейх… я и не знал, что у вас есть… – Дочери? Жёны? От своего невежества я захлопнул рот и сел, скрестив ноги, куда он мне указал, стараясь не тереться локтями с темноволосыми виде́ниями по обе стороны от меня, каждая из которых была соблазнительной, как суккуб, и каждая потенциально – смертельная ловушка.

– Ты не видел, что среди нас ходят мои сёстры? – Удивился один из младших братьев, чьё имя мне не запомнилось.

Я открыл рот. Это были женщины? Под кучами ткани у них могло быть по четыре руки и рога́, я бы и не заметил. Я благоразумно не позволил отвисшей челюсти издать ни звука.

– Мы закрываемся и ходим, чтобы ха'тари были довольны, – сказала девушка слева от меня – высокая, стройная, элегантная и вряд ли старше восемнадцати. – Этих пустынных людей легко потрясти. Если они приедут на побережье, то, должно быть, ослепнут, не зная, куда деть глаза… бедняжки. Даже Хамада – это уже для них слишком.

– Зато они бесстрашные бойцы, – сказала женщина слева от меня, возможно одного со мной возраста. – Без них пересечь бесплодные земли было бы сущей пыткой. Даже в пустыне есть опасности.

Напротив нас ещё две сестры делились наблюдениями, поглядывая в мою сторону. Старшая засмеялась во всё горло. Я отчаянно уставился в её подведённые тушью глаза, стараясь не смотреть в сторону полной покачивающейся груди под воздушным шёлком с россыпью блёсток. Мне была отлично известна репутация либанской аристократии – будь то вездесущие принцы, редкие шейхи или сам калиф: все они с легендарным рвением оберегали своих женщин, и из-за малейшего страстного взгляда готовы были кровно мстить столетиями. Что они сделали бы с человеком, который обесчестил девицу, оставалось на волю воображения.