Ошибка сыщика Дюпена. Том 2 - Страница 88

Через неделю 7 февраля суд вынес решение.

Председатель Дюбарль унылым голосом зачитал:

— Принимая во внимание, что произведение, судя по всему, потребовало от писателя долгого и тщательного труда… что отмеченные отрывки, хотя и заслуживают всяческого порицания, занимают весьма небольшое место по сравнению с размерами произведения в целом… принимая во внимание…

Флобер не слышал продолжения. Это был триумф адвоката. Но и победа его самого, Флобера. И полное поражение господина Пинара, которому, видимо, здорово влетело за провал судилища. (Впрочем, это не помешало тому же прокурору вскоре выступить обвинителем другого литератора — поэта Шарля Бодлера и его книги «Цветы зла». Впоследствии он благополучно занял пост министра внутренних дел.)

— В этих обстоятельствах, — продолжал председатель, — суд снимает с Пиша, Флобера и Пилле выдвинутые против них обвинения и освобождает от уплаты судебных издержек…

Такое решение означало отсутствие состава преступления и закрывало дело Бовари.

Покидая в этот день здание суда, Флобер сказал Жюлю Сенару:

— Никогда еще я не понимал так отчетливо, как сегодня, что в это самое мгновение моя бедная Эмма страдает и плачет в двадцати французских селениях одновременно…

Вскоре издатель Мишель Леви выпустил роман «Госпожа Бовари» отдельным изданием тиражом в 15 тысяч экземпляров. Открывалась книга словами признательности Жюлю Сенару, которому Флобер был обязан выходом ее в свет. В приложении были помещены постановление суда, речи прокурора и защитника, которые во время суда записал стенограф, приглашенный Флобером с оплатой по шестьдесят франков за час.

Однако, несмотря на одержанную в суде победу, нерадостно было у Флобера на душе. «Я так разбит физически и морально после всего этого, что не в состоянии ни шевельнуть ногой, ни держать в руке перо».

Что было делать? Надо возвращаться в Круассе, жить там, как прежде, и постараться натянуть новые струны на его бедную гитару, которую забросали грязью… И что бы ни судачили обыватели, как бы ни реагировали присяжные критики, сколько бы ни клевали охранители нравственности, его дело «дробить камни, подобно рабочему, упрямо, со склоненной головой, с бьющимся сердцем». Его дело «писать, не разводя теорий, не заботясь о составе красок, о размерах холста, о долговечности своих творений», писать «изо дня в день, — как скажет о нем Анатоль Франс, — принося жизнь свою в жертву литературе».

Кольцо вокруг Коммуны сжималось все плотнее. Наступили дни трагической «кровавой недели» — дни агонии.

На улице Ребеваль в Бельвиле еще сражалась одна из последних баррикад.

Рядом с полковником Бено, ее командиром, стоит человек, опоясанный поверх пальто алым шарфом с золотыми кистями — опознавательным знаком члена Коммуны. Это Жюль Валлес — один из ее руководителей, представитель правительства, неистовый журналист.

… Раннее утро, 28 мая, 5 часов. Грохоту на земле вторят раскаты грома — идет дождь, пасмурно.

Версальцы стреляют прямой наводкой. Им отвечают пятьдесят выживших коммунаров, пятьдесят обреченных, едва ли не последних защитников «Красного Бельвиля» — рабочего района, где семьдесят два днг назад занялась заря Коммуны. У них всего одна-единственная пушка. Может быть, это та самая пушка «Братство», что отлита бельвильцами из медных грошей бедняков?

Одно оружие против множества версальских! И тем не менее его огонь доставляет немало неприятностей. Артиллеристы сосредоточены и молчаливы, лица полны решимости. Каждый понимает, что его ждет. Среди канониров Жюлю Валлесу запомнился юноша лет двадцати. На баррикаде это самый молодой, как сама Коммуна, защитник, но, как и она, обреченный на смерть. «Белокурый канонир громко вскрикивает. Пуля попала ему в лоб и пробила черный глаз между его синими». Рухнул последний артиллерист. Пала Коммуна.

В прошлом, скрываясь of агентов, Валлес не раз изменял внешность. Прибегнул к маскараду и теперь. Он еще заранее сбрил бороду и несколько изменил прическу. Из-за этого даже случилось недоразумение, чисто случайно не кончившееся для него трагически. На улице Суффло инсургенты, не признав в нем хорошо известного всем Жюля Валлеса, приняли его за шпиона и чуть не поставили к стенке. Сейчас, увидев себя в зеркальной витрине магазина, он поразился: на него смотрело бледное, как у священника, лицо неумолимого мстителя. Оно выдавало его, особенно глаза — воспаленные, сверкающие ненавистью. Пришлось надеть синие очки. Теперь он совсем неузнаваем. Лишь костюм на нем прежний, купленный еще в начале марта, пропахший порохом и дымом, пробитый версальской пулей.

Немногим инсургентам удалось избежать неминуемой гибели. Версальские солдаты, полиция рыскали повсюду, осматривали кварталы и подвалы, с подозрительными не церемонились. То и дело в разных местах раздавались хлопки одиночных выстрелов — палачи творили расправу над пленными. Потом их цинично приговорят к смерти «заочно». От рук карателей погибло гораздо больше, чем в дни боев на парижских улицах. Могильщики не поспевали выполнять свои обязанности.

Еще большее число упрятали за решетку. Оттуда их отправят — одних на эшафот, других — на каторгу.

И все же кое-кому удалось спастись. Не все двери захлопывались перед побежденными. С помощью друзей тайно покидали Париж. Уходили под видом чиновников с фальшивыми документами, в платье священника и в форме жандармского полковника, под видом торговцев и врачей. Уходили, изменив до неузнаваемости внешность — опасались не только шпиков и добровольных осведомителей, но и провокаторов, негодяев, еще недавно выдававших себя за сподвижников, а теперь открыто перекинувшихся на сторону победителей.

С Лионского вокзала женевским экспрессом уезжали в Швейцарию, с Северного на брюссельском поезде— в Бельгию, а оттуда в Англию.

Особенно упорно полиция разыскивала Жюля Валлеса.

Что же стало с ним после того, как он покинул последнюю баррикаду? Газеты победителей не раз сообщали, что «чудовище — Валлес» расстрелян, что он погиб смертью труса. Называли даже точно день и час. «Пари-Журналь» сообщил, что Валлеса расстреляли 25 мая в шесть часов вечера. Его якобы арестовали и опознали. Он будто бы пытался бежать, бросался и хватал за горло офицера, командовавшего взводом карателей. «Но два удара прикладом по голове оглушили его. Он покачнулся, но только под градом пуль рухнул на землю и уже больше не встал. Он был расстрелян в упор». Критик газеты «Фигаро» Эмиль Блаве, ликуя по поводу гибели «интеллектуального выродка», который в своей газете «Глас народа» «раздувал ненависть и ярость», предрекал, что «ужасающая физиономия этого мрачного субъекта будет пригвождена к позорному столбу истории».

Слухи о Валлесе, один невероятнее другого, ползли по Парижу. А между тем бывший член Коммуны был жив. И в то время, когда газеты расписывали его гибель, он в шапочке санитарного врача, в больничном фартуке и белой повязке с красным крестом занимался уборкой трупов на улицах: ему удалось даже получить санитарную повозку. Он выдает себя за заведующего перевязочным пунктом.

Не раз его допрашивали: кто он, откуда, как фамилия? Но Валлес прекрасно исполнял свою роль, сохраняя хладнокровие.

Впрочем, однажды его узнал директор лазарета. Но, к счастью, все обошлось. Не желая больше испытывать судьбу, Валлес решает укрыться у секретаря Сент-Бёва, если только удастся добраться до него.

Он направляет свою повозку, запряженную расковавшейся хромоногой лошаденкой, по пустынной улочке Эпрон.

Квартал давно взят, и «красные штаны» попадаются здесь редко. Его путь лежит к гостинице пассажа Коммерс. Здесь он отсиделся, пока схлынула первая волна преследований. Через два дня перебрался на улицу Сен-Сюльпис, где надежный друг укрыл его. Целых три месяца, забившись в свою дыру, он ждет случая, чтобы проскользнуть меж пальцев у полиции. Сделать это нелегко — агенты начеку. В каждом подозрительном им мерещится неуловимый Валлес. Усердствуя, они то и дело шлют донесения. Полицейский комиссар сообщает в префектуру из Арраса, что Валлес проехал через город.