Ошибка сыщика Дюпена. Том 2 - Страница 4

Новоиспеченный властелин призвал его заботиться о душе, бросить обжорство. И как бы опасаясь, что старый фигляр примет его совет за продолжение их былой игры, поспешил опередить его:

Удар был, прямо скажем, сокрушительный, но Фальстаф стойко перенес его. И это несмотря на то, что вместо почестей и славы, на которые он так рассчитывал, ему предстояло проделать путь в тюрьму Флит. Но как бы мы теперь сказали, Фальстаф оказался на высоте. Блеск успеха меньше шел ему, чем то достоинство, с которым он принял эту катастрофу. «Мистер Шеллоу, я должен вам тысячу фунтов», — все, что он сказал в эту роковую для него минуту. Правда, в глубине души он еще надеялся на благородство своего боевого приятеля Гарри и пробормотал что-то о том, что за ним «еще пришлют сегодня же вечером». Но нет, за Фальстафом не прислали ни в этот вечер, ни в следующий. С этого дня—9 апреля 1413 года — звезда «толстого рыцаря» закатилась навсегда. Старость наложила на него свою неизгладимую печать. Он сразу заметно как-то сдал под бременем лет: седая борода, опавшие икры и разбухший живот, сиплый голос, короткое дыхание (следствие одышки), двойной подбородок — все это стало еще явственнее бросаться в глаза.

Однако сэр Джон не хотел сдаваться на милость времени. Дряхлеющий ухажор, не желавший покориться годам, затеял однажды интрижку в Виндзоре с провинциальными кумушками. Но, увы, стал лишь их игрушкой и был зло наказан и осмеян за свое легкомыслие.

Времена Фальстафа миновали, ушла эпоха «старой веселой Англии», эпоха рыцарства и бескорыстия. Главные роли теперь распределялись между «железными людьми», дело которых было «творить историю». «Ими правило Время, — говорит один современный английский автор. — Их воспламеняла идея Чести. Фальстаф смеялся над Честью, бросал гордый вызов беспощадности Времени». Он верил в счастье (всегда ставил в игре на нечетные числа — «счастье их любит»), в простое человеческое счастье и очень надеялся умереть как честный человек. Ради чего готов был даже покаяться, если бы только одышка не мешала ему прочесть молитвы.

Из всех «железных людей» самым худшим оказался его прежний идол — Генрих V, который в 1415 году затеял войну против Франции.

Его рыцарей вели закованные в латы вельможи. А в арьергарде маршировали наши старые знакомые— прапорщик Пистоль, капрал Ним и Бардольф, которого, впрочем, скоро повесили за ограбление церкви. Перед тем как выступить в поход, они собрались утром на улице около Истчипа. Пистоля провожала Нелль Куикли, обретшая, наконец, в нем своего повелителя. Здесь их и догнал паж Фальстафа. Он принес недобрую весть, сообщил, что его господин совсем расхворался. Это подтвердила и Куикли, которой было невмоготу смотреть, как бедного рыцаря трясет ежедневная перемежающаяся лихорадка. Она тут же поспешила к больному в его комнату в «Кабаньей голове». Верная старой дружбе, за ней последовала и вся компания. К несчастью, пришли они слишком поздно. Их старый дружище Фальстаф, их неугомонный сэр Джон уже переселился в мир иной.

Скончался толстый рыцарь, по словам хозяйки трактира, «между двенадцатью и часом, как раз с наступлением отлива». Она была свидетельницей последних его минут. Благодаря ей известно, что, умирая, сэр Джон бормотал слабеющим языком «про какие-то зеленые луга». Зеленые луга старой, любимой Англии рисовались в его гаснущем сознании. Рассказала миссис Куикли и о том, что, холодея, Джон Сладкий Херес проклинал вино и, как утверждал паж (Куикли это отрицала), — женщин, называя их воплощениями дьяволов с мясом и костями.

Если же говорить об истинной причине смерти сэра Джона, то главное все же было не в этом. Его свело в могилу предательство друга. «Король разбил ему сердце», — воскликнула в простоте душевной Куикли. И она была права. Каковы бы ни были недостатки сэра Джона, он был способен на благородные чувства. Фальстаф умел по-настоящему любить и страдать, у него было сердце, способное разбиться.

Так в начале 1415 года умер Джон Фальстаф— Джек Фальстаф для друзей, Джон для братьев и сестер и сэр Джон для всей Европы.

Двести лет имя его пребывало в забвении: современники не сумели оценить, потомки забыли. Едва ли не первым о нем вспомнил два столетия спустя писатель Теофиль Готье. В книге «Гротески», посвященной забытым французским поэтам, восстанавливая справедливость, автор писал о Сирано де Бержераке, что он «заслуживает быть названным гением, а не забавным безумцем, каким видели его современники». В своем эссе Т. Готье набросал портрет человека незаурядного ума и исключительного мужества, как его называли— «демона храбрости», так и оставшегося отважным неудачником и в жизни и в литературе.

Церковники люто ненавидели этого борца с невежеством. А их подручные — критики никогда не переставали травить вольнодумца, без устали квакали, сидя в своей тине, выполняя в литературе, как писал Т. Го-тье, обязанности присяжных оскорбителей.

Сирано де Бержерак опередил свою эпоху на столетие, стал великим предтечей открытий нашего времени. Это звучит, быть может, удивительно, преувеличением, но об этом пишут многие современные, в частности, французские авторы. Они отмечают, что Сирано де Бержерак, «объединяя в своей фантасмагории поэтическую изобретательность с наукой, ушел от пут своего времени, создав один из удивительнейших шедевров мировой литературы».

Портрет трагического бунтаря, философа и острослова, набросанный Теофилем Готье, пробудил интерес к забытому литератору. И все же широкой публике писатель Сирано де Бержерак по-прежнему был мало известен. Вполне возможно, что о нем сегодня вспоминали бы лишь специалисты истории литературы, если бы образ его не заинтересовал драматурга Эдмона Ростана.

Забытый писатель семнадцатого века воскрес на подмостках парижского театра Порт-Сен-Мартен 28 декабря 1897 года.

Еще накануне премьеры героической комедии Э. Ростана «Сирано де Бержерак» газеты оповестили о предстоящем событии. Критики в один голос расхваливали пьесу, предрекая ей небывалый прием. Их предсказания оправдались. Больше того, шумный успех превзошел все ожидания. Громкими аплодисментами зал проводил в конце четвертого акта Сирано, ринувшегося в бой со словами вскоре ставшей знаменитой песенки:

В один миг Сирано де Бержерак приобрел известность и славу, которой так упорно, но тщетно добивался при жизни. Весь Париж, а следом и вся Франция узнала и полюбила вояку и поэта Сирано, рожденного «с солнцем в крови», неисправимого романтика и вечного неудачника. Полюбила с его огромным носом, длинной шпагой и непокорным духом.

С тех пор романтический облик театрального Сирано, нарисованный драматургом, заслонил образ подлинного писателя семнадцатого века. А между тем многие стороны жизни исторического прототипа героя Ростана остались неосвещенными в его комедии, а отдельные факты были намеренно изменены. Некоторые даже считают, — например, французский писатель Жан Фрести, — что литератор XVII века «очутился в шкуре комического персонажа, не напоминающего даже отдаленно настоящего Сирано». Другой автор пишет о том, что Сирано де Бержерак «имел основания ожидать, что завоюет славу своими философскими и научными концепциями, опередившими его время на сто лет, а между тем она досталась ему из-за чувствительного сердца».