Ошибка сыщика Дюпена. Том 2 - Страница 14

В третьем акте, когда Сеян произнес слова о том, что он принял решение и готов убить тирана, в публике, которая по словам Т. Готье, состояла в основном из «бакалейщиков», поднялся свист. Раздались крики: «Негодяй». Пришлось опустить занавес. Это был провал.

Сирано оставалось одно — мужаться. Ибо только мужество, как учил один из любимых его авторов — Демокрит, делает ничтожными удары судьбы. А их становилось все больше.

За провалом спектакля последовало запрещение пьесы. Кардинал Мазарини заявил, что это опасное еретическое сочинение, содержащее нежелательные намеки и сатиру.

Неудивительно, что покровитель Сирано, давно уже тяготившийся больным, раздражительным и капризным поэтом, не чаял избавиться от своего подопечного, ставшего для всех притчей во языцех. Не упустил случая в этот момент нанести новый удар и старый враг Скаррон. В комедии «Дон Яфет армянский» он изобразил тщеславного, высокомерного дворянина, одержимого манией величия, явно намекая тем самым на амбицию Сирано и его претензии «казаться большим вельможей».

Неизвестно, чем бы кончилась для Сирано история с его пьесой. Вполне могло дойти до суда и даже до тюрьмы. Но все случилось по-иному.

Однажды вечером освистанный поэт брел во дворец своего покровителя. Когда он проходил мимо одного из особняков квартала Марэ, с крыши на него упала балка.

Была ли это случайность? Или преднамеренное убийство?

Такова последняя загадка короткой жизни неудачника Сирано де Бержерака.

Впрочем, так ли уж загадочна его гибель? Вскоре после этого случая разнесся слух, что таким способом иезуиты свели, наконец, счеты с ненавистным им атеистом и бунтарем. Да и сам Сирано, умирая, в полубреду, обвинял в своей смерти именно их — отцов-иезуитов.

Таким методом — убийство из-за угла — тогда часто расправлялись со своими противниками и врагами. Тех, кого не удавалось убрать с помощью «несчастного случая», подстерегала чаша с ядом.

Разве не таинственно завершилась жизнь великого Мольера? Недаром Лангранж — актер его труппы отметил в своем знаменитом «Регистре» — одном из немногих достоверных источников сведений о комедиографе: «о его смерти толковали разное». Обстоятельства и причина кончины создателя «Дон-Жуана» и «Тартюфа» — комедий, разящих святош-рясоносцев, и по сей день не вполне ясны.

Известно, что и у Мольера было немало заклятых врагов. Один из них, самый свирепый, — некий Борбье д’Окур, скрывшись под псевдонимом Рошмон, требовал в своих статьях вскоре после премьеры «Дон-Жуана» сожжения на костре создателя «богохульной» пьесы. Он обвинял автора комедии в том, что тот «смеется над религией и проповедует вольномыслие». И напоминал, что римский император Август казнил шута, насмехавшегося над богом Юпитером, а император Феодосий писателей, подобных Мольеру, бросал на растерзание зверям.

Призыв расправиться с драматургом-атеистом не пропал даром. Так, по крайней мере, считает известный современный французский режиссер Жан Мейер. В своей книге «Мольер» он высказал предположение о том, что великий драматург и актер погиб насильственной смертью — он был отравлен. Вот почему современники и «толковали разное» о его смерти.

Как не могли простить Мольеру вольнодумства и насмешек над церковниками, так не простили этого и его литературному собрату Сирано де Бержераку.

За свою жизнь он претерпел немало ударов от своих врагов. Однако главными и самыми опасными оказались не те, что встречались с ним лицом к лицу со шпагой в руке. А те, лица которых скрывал монашеский капюшон и которые предпочитали действовать из-за угла. Они и нанесли последний злодейский удар.

И Эдмон Ростан прав. Исторический прототип его героя прожил трудную и короткую жизнь: Сирано умер тридцати шести лет в 1655 году. Он был бунтарем-одиночкой, трагической фигурой, одним из тех, по словам М. Горького, «немногих, но всегда глубоко несчастных людей, на долю которых выпадает высокая честь быть лучше и умнее своих современников».

Такова нередко бывала участь тех, кто шел впереди века, пролагал новые пути, был первооткрывателем в литературе и науке. Они часто оставались непонятыми и неоцененными. Умирали в безвестности. И лишь века спустя возвращались к потомкам, встречаясь с ними на страницах своих не признанных при жизни творений.

Безвестным умер и Сирано де Бержерак. На его надгробии не высекли похвальных слов и лестных фраз. Враги, ликуя, полагали, что «демон храбрости» побежден навсегда и сама память о нем безвозвратно канет в Лету — реку забвения. Прошло время — самый строгий судья. Оно не оправдало их надежд. Книга неудачника и мечтателя о путешествии в Иной свет стоит ныне в ряду шедевров мировой литературы. Творчество Сирано де Бержерака оказало влияние на развитие философской повести. Таковы, например, «Микромигас» Вольтера или «Путешествия Гулливера» Свифта. Но не меньшее, а, пожалуй, гораздо большее влияние Сирано де Бержерака на научно-фантастический роман.

Сегодня мы, люди эпохи полетов в космос, которую провидел мятежный поэт, вспоминаем о нем с восхищением. Но и с болью за его несчастную судьбу. И высекаем на его могильном памятнике слова Эдмона Ростана:

Многие события занимали парижан в середине сороковых годов прошлого века. Но, пожалуй, никто не интересовал их так, как господин Дюма. Его успех, говорил В. Гюго, больше, чем успех, это триумф. Его слава гремела подобно трубным звукам фанфар.

Какой новый исторический роман собирается подарить читателям волшебник слова, этот «Александр Великий», как называли его друзья? Чем порадует их неутомимый труженик? А он действительно трудился в поте лица. И если бы не завидное здоровье, а главное, если бы не увлечение, с каким Дюма выполнял свою титаническую работу, даря читателям по нескольку романов в год, — он давно бы иссох от непосильного труда. Дюма умел отдаваться работе весь, писал по двенадцать часов в сутки. Казалось, день и ночь в нем горит неугасимый огонь творчества. Бывало так, что, едва проснувшись, еще в постели, он хватался за перо: необходимо было тут же записать возникшую в его воображении сцену. А взяв перо в руки, он уже не мог его отложить — оно словно само скользило по бумаге. Один за другим большие голубые листы покрывались размашистым, красивым почерком. На глазах таяла бумажная стопа на столике с письменными принадлежностями, стоявшем около кровати. Кипа голубой бумаги — на ней он писал романы, розовая — для пьес, желтая — для стихов.

В ночной рубашке, с гривой нерасчесанных после сна курчавых волос, Дюма напоминал в эти минуты могучего льва. Он не любил, когда ему мешали во время работы. Но коль скоро кто-нибудь из друзей оказывался рядом, писатель, поздоровавшись, продолжал трудиться, умудряясь при этом вести беседу. Или просил: «Посидите минутку, — у меня как раз с визитом моя муза, но она сейчас уйдет!» — и продолжал работать, громко разговаривая с самим собою. То же можно было наблюдать и в кабинете, где он обычно писал за простым деревянным столом.

Смеющийся, гневный, плачущий, сверкающий глазами, размахивающий как шпагой пером, Александр Дюма в момент работы являл собой живописное зрелище. Но вот последний росчерк, и с возгласом «Виват!» Дюма вскакивал из-за стола. Это означало, что закончена очередная глава и что писатель доволен собой— он славно поработал. А потом небольшая передышка, наспех проглоченный обед, и снова за стол. Дюма не мог себе позволить долгих перерывов в работе не только потому, что от этого зависело его материальное положение — он вечно нуждался в деньгах, но из-за того, что читатели с нетерпением ждали его новых книг.