Ошибка - Страница 1

Его спасло то, что он остановился не сразу, а сделал еще три-четыре шага по тропинке. Этими лишними шагами он переменил расположение трех фигур, и зверю, выпрыгнувшему из-за кустарника, теперь надо было принимать новое решение. Они застыли на тропинке все трое — он, его самка и детеныш. Тропинка здесь, на открытом участке, изгибалась крутой дугой, и детеныш, выставив вперед тугой рахитичный живот и покачиваясь на изогнутых ножках, беспомощно стоял на ее пыльной, утоптанной вершине. Зверь был в центре. Крупный, с гладкой лоснящейся шкурой, прижатый к земле в собранный и готовый к прыжку комок. Мужчина стоял по одну сторону дуги, она — по другую, на равном расстоянии от детеныша.

В первое мгновение, когда он обернулся на шум, его охватил страх. Нет, он испугался не зверя. Просто он мгновенно понял, что теперь все зависит не от него, даже не от хищника, а от нее, от самки, которая стояла на тропинке с палкой в руке. Когда он обгрызал кусок дерева у развилки ствола и потом каменным скребком медленно перепиливал сухие жилы, она негодующе взвизгивала и толкала его кулаком в спину. Она хотела есть, а ствол он перерезал не так, как всегда, а значит, и не так, как нужно. Но, когда новая палка взамен разбитой была готова, она успокоилась. Слегка расширяющаяся прямая ветка заканчивалась тяжелой шишкой, а с одной стороны из шишки торчал жесткий обрубок. Такой палкой можно было и нанести удар, и зацепить ветку с плодами. Со временем, когда палка стала гладкой, она любила брать ее в руки.

По этой тропинке они шли гуськом, она впереди, детеныш в середине, и он с палкой сзади. Тот, у кого палка, должен идти сзади и недалеко от группы. Они оба знали это хорошо и никогда не нарушали важного правила. Конечно, лучше, чтобы сзади шел он. Но она тоже достаточно внимательна, а слух у нее даже более тонкий. И когда она остановилась и дотронулась до него рукой, он отдал палку ей, а сам спокойно пошел впереди детеныша.

На самом опасном участке, там, где тропа огибала заросли, самка увидела в кустах что-то съедобное и, не подав никакого знака, остановилась. И вот теперь они трое стоят на тропинке, а в центре между ними сжался для прыжка крупный хищник. Самец понимал, что хищник не бросится на детеныша. Пока живы родители, они будут сражаться за него. Поэтому зверь выберет самку или самца. Теперь все зависит от нее. Ей обязательно нужно первой броситься на хищника. Тогда, подобрав какой-нибудь камень, он устремится на помощь и хищника удастся отогнать. Но вдруг он совершенно ясно понял, что она может принять другое решение ошибочное и роковое для него, даже для всех троих. Ведь без него и самка и детеныш обречены на гибель.

Весь этот ход рассуждения мгновенно пронесся где-то под низким скошенным лбом и исчез, оставив лишь результат — ясное понимание того, что может произойти. Он весь напрягся в ожидании, склонив вперед голову на толстой короткой шее. Но в глубине сознания таилось еще какое-то чувство. Если бы он мог рассуждать и запоминать свои мысли, возможно, он понял бы, что это недоумение. Действуя правильно на всем пути, она, его подруга и мать их детеныша, на самом опасном участке почему-то допустила грубейшую ошибку.

Через несколько сотен тысяч лет самцы в аналогичной ситуации будут утверждать, что им попалась самка, на которую они не могут полагаться и которая может подвести в самый неожиданный момент.

— Я так и скажу: на нее нельзя полагаться, и она может подвести в самый неожиданный момент.

Это он повторял про себя много раз, с тревогой глядя на зеленое табло оповещения. Наконец оно вспыхнуло ярким огнем, и из скрытых в стенах и на потолке мощных динамиков раздался сухой, требовательный голос:

— Встать! Суд идет!

Он поднялся и только тут увидел, что передняя стена закрыта занавесом, как в широкоэкранном кинотеатре. Занавес дрогнул и стал раздвигаться. Открылась передняя панель громадной электронно-вычислительной машины. На него, помигивая, глядели многочисленные разноцветные огоньки, укоризненно кивали стрелки каких-то приборов, а с обеих сторон машины из широких щелей насмешливо высунулись языки бумажных лент.

Под самым потолком из широкой хромированной полосы выпирали громадные медные буквы «Фемида», а ниже красовались аккуратные эмалированные бирочки с черными надписями: «Блок оценки доказательств», «Блок свидетельских показаний», «Блок перекрестного допроса», «Система анализа вещественных, доказательств» и еще много других табличек, которые он не успел разглядеть.

В середине машины, щелкнув, откинулась крышка и обнажила зубастую металлическую пасть.

— Назовите ваше имя, — бесстрастно приказала машина.

Он назвал свое имя и протянул заявление.

— Назовите характер дела, — распорядилась машина.

— Я о разводе, — растерянно проговорил он, — с женой… На нее нельзя положиться…

— Исковые заявления принимаются в левом нижнем углу, — сообщила «Фемида».

Он увидел, как возле таблички «Ввод исковых заявлений» замигал яркий зеленый глазок и открылись валики, как у пишущей машинки. Только было их два совсем рядом друг с другом. Он поднес к валикам руку, они завертелись и стали втягивать его заявление короткими рывками, как будто они прожевывали бумагу и с трудом проглатывали ее.

— Повторите кратко основную причину развода.

— На нее нельзя полагаться, и она может подвести в любой момент, сказал он слабым неровным голосом.

Машина хитро замигала, раздалось мягкое урчание, и бумажные ленты по бокам стали такими длинными, что начали складываться в хромированные корзины, стоящие прямо на полу.

— В настоящее время причина для развода отсутствует, — сухо констатировала «Фемида». — Вы сообщили, что она может подвести в любой момент. Следовательно, проступок, который служит основой искового заявления, еще не совершен. Ваше дело будет рассмотрено лишь после наступления указанного момента.

Он хотел возразить, но его грубо толкнули, и перед очами «Фемиды» предстал мужчина в коротких брючках и в пиджаке до колен, с большим количеством золотых пуговиц. Одной рукой он держался за пуговицу, а другой указывал на истца.

— Обвинение, — сказал он торжественным голосом, — ходатайствует о незамедлительном рассмотрении дела ввиду его общественного интереса. Семья — основа и база. Основы нерасторжимы, база неприкосновенна. Заявление истца в рамках гражданского судопроизводства преступно и основано на недоказуемых намерениях. Невозможность полагания на члена семьи не есть причина расторжения. Возможность подведения супругой определяется моментом. Момент же определяется усмотрением. Таким образом, подведение возможно остановить на стадии покушения. Следовательно, мотивы истца не мотивированы.

Он говорил еще что-то, но истца и обвинителя обволокло мягкое и липкое облако, и неожиданно обвинитель растаял, а на его месте стояло существо с каким-то неопределенным расплывчатым лицом, но внушительной фигурой. Фигура была облачена в блестящую адвокатскую мантию, а на голове у нее красовалась металлическая каска времен первой мировой войны.

— Известно, что лучшая форма защиты — это нападение, — сказало существо хорошо поставленным голосом. — Отсюда нужно сделать вывод, что, хе-хе, обвинение есть лучший способ защиты. Руководствуясь этим принципом, я позволю себе избрать объект обвинения. Обвинитель для этой цели не подходит, ибо, исходя из правил формальной логики, обвинение обвинителя есть защита. Что касается защищаемого, то нападение на него есть служебная функция адвоката, и она безошибочна.

Адвокат многозначительно ткнул пальцем в потолок, а потом вяло и неохотно опустил палец книзу.

— Однако, — в голосе его зазвучало сожаление, — исполнение служебных функций всегда связано с затруднениями, а часто нежелательно. Поэтому я позволю себе обвинение подзащитного заменить нападением на безошибочность. Ваша электронная светлость, безошибочность — это смерть, а жизнь покоится на ошибках. Что касается судебного процесса, то он начинается из-за ошибки и течет по ошибкам, борется с ошибками, соглашается с ними и заканчивается ошибочным утверждением об отсутствии ошибки в том, что ошибочно именуется безошибочным решением. Говорят, что не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. Это утверждение ошибочно от начала до конца, так как бездельник допускает длящуюся во времени ошибку. А тот, кто делает что-нибудь? Разве может он обойтись без ошибки?