Осень - Страница 4

Внезапно дают о себе знать старые, полученные в войнах раны Тоотса. Нельзя сказать, чтобы он судорожно цеплялся за жизнь, но боль есть боль; да еще эта отвратительная осенняя погода, – малейшее волнение считает своим долгом принести с собой новые приступы боли. Несчастный Кентукский Лев беспомощно осматривается; исчезла его блистательная способность с ходу принимать решения, – война съела его нервы. Да, в бою он был бесстрашным, как Вибуане, [7] но тогда жизнь как бы выдала ему аванс, который пришлось выплачивать приступами боли и нервными срывами. Правда, время от времени в Тоотсе поднимает голову его прежний дух, но это случается редко. Обломала судьба нашего бравого парня, а ведь прежде у него хватало шуток на всех и на все.

– Хорошо! – Тоотс несколько оторопело улыбается. Пойду спрошу, можно ли это сделать?

– У кого? – удивляется кистер. – Надеюсь, не у Либле?

– Зачем же у Либле?.. Спрошу у своей жены. Прежде я был тут сам более или менее в курсе всех житейских дел, теперь, она. Как же я могу поступить иначе? Вас, господин учитель, следовало бы сводить на войну, там вы много чего услышали и увидели бы… А я, к примеру, толком и не слышу. Ну так я пойду.

– А это действительно необходимо? – Кистер морщится.

– Ну, скажем … для душевного спокойствия, – Тоотс усмехается, на этот раз уже с несколько виноватым видом. – Вам, досточтимый учитель, разумеется, известно, что хутор Юлесоо стал таким, какой он сейчас есть, именно благодаря усилиям Тээле? Что тут было прежде? Только куча долгов. Вроде выглядело бы странно, сделай я что-нибудь без ее ведома. Разве вы не думаете точно так же?

– Да, весьма похвально, но если по деревне Паунвере поползет слух, что …

– От Тээле ничего не поползет. – Хозяин Юлесоо машет рукой. – Если у нас тут и есть какой-никакой настоящий мужчина, так это бывшая раяская Тээле. Прикиньте сами: если она потом спросит у меня, зачем приходил господин кистер, неужели я должен ей врать? Она этими юлесооскими делами заправляла уже не один год – естественно, что у нее и сейчас есть право голоса.

– Хорошо, хорошо, – духовный муж пожимает плечами, – идите же во имя Господа Бога и выясните, да не оставьте меня с носом. Я уже и так боюсь, как бы Кийр не заварил какую-нибудь кашу. Этот мужичонка большой любитель покуражиться.

– Небось, все будет в порядке. – Тоотс выходит, оставив своего бывшего духовного пастыря в одиночестве возле кучи ржаных зерен, словно бы покараулить, чтобы ее в отсутствие хозяина никто не стащил. В тот момент, когда Тоотс выходит в сени, от дверей отскакивает «нечто» во двор – внезапно, словно пробка, после чего раздается грохот, какой пробка вряд ли может произвести.

– О-го, святые силы! – восклицает Тоотс. – Всего лишь в двух-трех шагах от него в грязной луже барахтается Либле. – Что ты тут делаешь, Кристьян?

– Сами видите, хозяин, – «хрюкает» Либле, – вроде как принимаю грязевые ванны. Но за ради Бога не ставьте свою подпись. Он весь в долгах, словно в шелках. Какой из него плательщик!

– Стало быть, ты подслушивал за дверью?

– Не-ет, ну … – звонарь вначале принимает сидячее положение, затем поднимается на ноги, мокрый и грязный, словно бегемот, даже с усов капает. – Видите ли, – объясняет он, – я не мог иначе; это моя вроде как старая болезнь. Хотите верьте, хотите нет, но я не всегда так делаю, только вот на этот раз вроде как почуял дурное, неведомый голос у меня в нутре сказал, мол, так и так, будь начеку, Кристьян, твоего лучшего друга хотят облапошить. Ну вот, слушал я, слушал и услышал, что он говорил.

– Ох, Кристьян! А ведь я только что клялся всеми пнями и камнями, что ты не подслушиваешь за дверью. Вот видишь, Бог наказал тебя за твое деяние.

– Это горе – не горе, небось мы теперь с Богом вроде как поквитались. – Звонарь отряхивает с себя грязь. – Брр! Никак не пойму, что это у меня за ноги чертовы – видали, поскользнулся и шмяк на пузо, и вот я весь тут.

– Да, и впрямь ты весь тут, это я и сам вижу. Ну, а теперь ступай, чертяка, в новый дом, обсохни, согрейся. Такого страшилы я даже и на войне не видел.

– Так и быть, пойду, только с одним уговором: не подписывайте Коротышке Юри бумагу! Не то, черт меня побери и дьявол тоже, я сызнова прыгну в лужу и разлягусь там, в аккурат вроде как в своей постели.

– Не болтай! – произносит Тоотс недовольно. – Пошли скорее!

Тоотс идет впереди, тогда как Либле плетется следом за ним. Увидев звонаря в таком жутком состоянии, батрак Мадис и Лекси громко и злорадно смеются. – Гляди-ка, какой он теперь! – Мадис хихикает в свою огненно-рыжую бороду. – Интересно, где это он побывал?

Тем временем Тоотс, уже войдя в новый дом, сворачивает цигарку и разговаривает с Тээле. Так вот, пусть она теперь скажет, как поступить с кистером?

– Ну как ты его отошлешь без подписи! – высказывает свое мнение молодая хозяйка. – Он же был нашим учителем. Придется подписать.

– Не подписывайте! – Либле вваливается в комнату. Не делайте этого!

– Ишь ты, – ворчливо произносит Тоотс, – опять за дверью подслушивал!

– Да оно вроде как такой сегодня день. – Звонарь усаживается перед топкой плиты. – Так ведь я – Господи помоги! – вам не зла желаю! Я знаю кистера уж не один десяток лет, и я вовсе не говорю, будто он не захочет отдавать свои долги; он просто не сможет их отдать. Таковы эти дела.

В конце концов кистер на свою просьбу, связанную с мелиоративной ссудой, все же получает от Йоозепа Тоотса желаемый ответ, а кто именно подпишет бумагу, муж или жена, не имеет никакого значения – если, конечно, имущество их не подверглось разделу, – потому что и в первом, и во втором случае главенствует право. Именно подписывая документ, Кентукский Лев вспоминает, как он некогда, чуть позже сотворения мира, выпрашивал сам банковскую подпись, или так называемое жиро, у старины Тыниссона, у того самого, с вечно сальным подбородком. Благодарение Господу, теперь Тоотсу уже не приходится совершать такие визиты к соседям! Теперь все дела подобного рода улаживает Тээле, насколько обитатели Юлесоо с ними вообще сталкиваются. Похоже, у них теперь и вовсе никогда не возникает надобности в каких-либо чужих подписях. Рая – хутор богатый!

Господин кистер, уже упавший было духом, обретает желаемое. Обретает его в новом доме, тогда как Либле куда-то исчез, – словно змея в кочку; при всем своем одеянии, от которого идет пар, он удаляется в старый дом, забивается там в какой-то угол, кусает свои усы, дрожит от холода, охает, но не курит: кисет с махоркой промок, как и все прочие вещи, которые хоть выжимай. Звонарь никак не желает – да ему это и не пристало – пребывать в одном помещении с кистером.

Исчезновение звонаря не проходит мимо внимания Тоотса. – Где же наш добрый друг Либле? – спрашивает он у своей женушки.

– Ума не приложу, – отвечает она. – Отсюда он вышел, а куда делся – неведомо.

– Не ушел ли чего доброго, этот дурень домой? Мы еще не закончили работу!

– Пусть он, дьявол, катится куда хочет! – может быть впервые в жизни грубо ругается кистер. – На кой черт он нам нужен?

– И все же … – с какой-то извиняющейся улыбкой Тоотс поднимается со своего места, – он был мне очень расторопным помощником перед войной, когда я оказался в затруднении. Помогал мне и советом, и делом. Как же я могу отбросить, его в сторону, словно треснувший котел, теперь, когда в Юлесоо наведен порядок?!

– Я ведь, вовсе не о том говорю! – Кистер машет рукой, однако не уточняет, что же он, собственно, имел в виду.

Как юлесооский хозяин, так и его жена, понимают, в том дело, едва заметно друг другу улыбаются, но молчат, – кистер, каким бы он ни был, все-таки еще живет в их воспоминаниях как важный, очень важный господин, почитаемый во всем Паунвере.

– Я на минутку выйду, – Тоотс берется за скобу двери, – ты, дорогая Тээле, свари кофе и дай господину кистеру попробовать нашего домашнего вина.