Осень - Страница 3

– Мама! – Лекси тянет мать за рукав. – Чего ты задумалась?

– Ох, дай мне иной раз и подумать немножко. Ведь и ты тоже задумываешься.

– Да, задумываюсь, но сейчас мне скучно.

– Скучно? Иди в старый дом. Там отец и Либле, помоги им.

Правда, отчего бы и не пойти.

Мальчик берет шапку и выходит во двор. Осматривается, разговаривает с собакой, по-умному, как беседовал с собаками и его отец – в свое время. Затем высматривает самую большую лужу и ступает в нее, бродит, смотрит, зачерпнет ли воду голенищем. Во двор въезжает на телеге батрак Мадис, кашляет и выговаривает:

– Парень, парень, что за штуки ты выкидываешь!

А те, там, в старом доме, насыпают полновесные зерна мешки.

– До чего ж велика милость Божия! – Либле вытирает свой слезящийся глаз.

– С чего ты теперь так вдруг это заметил? – Тоотс усмехается.

Да пусть же он, наконец, сам глянет, до чего золотая ржица!

– Да, рожь хоть куда. Небось, Тээле и тебе мешок отвалит.

Ну, он ведь не к тому речь ведет, Кристьян Либле вроде как не цыган.

– Ну да Бог с тобой. Что новенького в Паунвере?

– Новенького хоть отбавляй. В воскресенье в волостном доме сходка…

– Когда там без сходок обходились, – хозяин Юлесоо вновь усмехается. – Небось, Йорх снова выступать будет! Он ведь теперь большой оратор и деятель. Откуда только у него эти слова красивые берутся? Я вот не умею так складно говорить. А он – словно печатает.

– А чего ему не печатать, у него отменная пачка деньжат в банке, и поселенческий надел почитай что в руках.

Попробовал бы поговорить мужик вроде меня. Нет, знамо дело, теперь вроде как все подряд подались в ораторы, какое там, теперь только и есть – сиди в уголке да слушай. Но одно я должен сказать: Йорх Кийр не такой уж дурак. Учитывайте и то, что ума вроде как прибывает вместе с достатком, д-да-а, но он … Нет, ну, хоть бы оно и так, но теперь он все одно вроде как впросак попал.

– В какой еще просак? Ну тебя, Кристьян, опять ты заводишь свои россказни; что с того, что мы с ним в прежние времена были чуток не в ладах, я не люблю пустую болтовню слушать. Я ее уже вдоволь наслушался, так что в ушах гудит.

– Будто бы у меня не гудит. Нет, хозяин, на сей раз это вроде как факт, а не болтовня. Видите ли, эта самая мамзель-портниха не дает Аадниелю ни сна, ни покоя.

– Чего ж она от него хочет?

– Ах, чего она хочет… – звонарь прищуривает свой глаз. – Ну, вы вроде как покумекайте, чего она хочет?

– Откуда мне знать.

– Денег хочет. Дело уже в суде. Послушайте, когда мы в детские-то времена на горке катались, нам вроде как приходилось в горку-то санки затаскивать. А Кийр-барин желает только вниз съезжать, а затаскивать санки вверх это вроде как вовсе и не его работа. И тут… у меня вдруг из памяти вышибло одно слово… Али… али…

– Алименты, что ли?

– Ну да, в аккурат так, и то сказать, вот что оно значит – школьная премудрость, вы сразу словцо выловили. Ну, а я вроде как должен дальше говорить?

– Хватит и того, ежели … это правда.

– Как на духу – правда! Стой, кто-то во двор въехал. Давайте-ка я погляжу.

– Небось, Мадис.

– Нет, Мадис уже раньше заявился; это кто-то из чужих. Аг-га, я ж говорил – кистер! [5]

– Кистер? А этот чего тут не видел? Может, велим сказать, что меня нет дома? Больно уж любит долго поговорить. Лучше бы уж пришел мой школьный приятель Аадниель Кийр, давненько я с ним не встречался.

– Не поминайте на каждом шагу этого старого висельника – не то, глядишь, тоже пожалует. Он теперь в аккурат тем и занят, что скачет по деревне и делает политику. Тут как-то я видел его даже в бор… бор… Ну вот, опять выскочило из головы одно новое словцо, вроде как розгой выбили. Э-эх, стареть я стал, ни на что уже не гожусь. Ну да один черт… дочушка-привереда проживет уже и сама по себе, а нам с Мари вроде как пора уходить куда следует.

– А знаешь, Либле, что я сделаю, когда ты отправишься куда следует? Ясное дело, в том случае, ежели проживу хотя бы на четверть часика дольше тебя. Я залезу на колокольню Паунвереской церкви и ударю в колокол… в честь твоего погребения. Ты столько лет бухал в этот инструмент… надо же и мне в кои-то веки… глядишь, Йорху Аадниелю снова будет о чем поговорить. Несколько минут назад я сказал, что не люблю пустой болтовни, но иной раз… Силы небесные, куда же подевался наш кистер? Об одном тебя прошу, Либле, будь благоразумным и вежливым. Пусть меня называют хоть Иаковом, хоть Иудой, [6] но он, этот чертов кистер, все же был моим… моим… Ну, теперь ты мне помоги – уже и я становлюсь забывчивым. – И, опуская наполовину наполненный мешок, Йоозеп добавляет. – Похоже, я тоже стареть начинаю. Еще эта осень … Да, теперь я многое понимаю лучше, чем прежде – помнишь ли? – только вот никак не могу до конца смириться с этой своей вялостью – я есть и меня нету, но я все же есть.

Либле ни слова не отвечает, лишь поднимает палец – он чуть было не сморкнулся на милость господнюю, отличное зерно!

– Идет!

– Кто?

– Да кистер же. Истинно говорю вам, хозяин, я постараюсь быть вежливым. А ежели и скажу какое слово, так окажите милость, постучите меня по спине, есть эдакая порода людей – глупеют как раз со спины. Один из них вроде как я, а второй… сейчас войдет в дверь. Буду вежливым, ежели Бог поможет.

Но прежде кистера успевает каким-то образом войти в старый дом маленький Лекси. – Кистер идет! – выпаливает он, запыхавшись, лицо его покраснело, палец – во рту. – Пусть себе идет, – бросает отец через плечо. – А ты с ним поздоровался?

В это самое мгновение дверь распахивается, и в помещение входит тот самый, о ком шла речь.

– Хе-хе, хе-е, здравствуйте. Бог в помощь! Смотрите-ка, сколько отменного зерна юлесооские поля стали давать! – И заметив Либле, кистер добавляет: – Видали, и ты, Кристьян, тоже здесь! Что ты тут делаешь?

– Вроде как чуток подсобляю хозяину.

– Это похвально, помогай, помогай. Но больше всего меня радует, что ты сегодня трезвый.

– Когда же это я был нетрезвым? – Единственный глаз звонаря – настороже. Во рту – дурной вкус, он, Либле, не любит этого мучителя церковного органа.

Однако кистер и внимания не обращает на ерничанье звонаря. – Йоозеп, – произносит он вкрадчивым, словно подмасленным, голосом, – я хотел бы тебя на пару слов. – Это можно, – с готовностью отвечает хозяин Юлесоо.

– А «здрасьте» ты сказал? – пристает к нему Лекси.

– Оставь меня в покое, малыш! – Тоотс мягко отстраняет сына. – Иди себе с Богом во двор, дай взрослым поговорить. – И обращаясь к кистеру: – Прошу, будьте так добры!

– Нет, не здесь, – кистер пощипывает свои усы и бросает кислый взгляд в сторону Либле. – Выйдем во двор, там и переговорим.

– Ну, ежели я тут вроде как лишний, – Либле вскидывает свою волосатую физиономию, – так лучше я сам выйду наружу – дите поменьше, на ногу полегше.

– Ничего себе дите! – кистер усмехается вслед уходящему Либле. – Повидал я таких деток и – раскусил. Детки эти такого сорта: если ты сегодня тут кашлянешь, так завтра в Паунвере раздастся пушечный выстрел. Это дите все разнесет по округе, все, что увидит и услышит. Но нашего с вами разговора Либле знать не должен. Однако не стоит ли он, нечестивец, тут за дверью?

– Ну нет! – Тоотс поглаживает усы. – Какой ни есть, но человек он, можно сказать, честный. Подслушивать за дверью не станет.

– Ну и слава Богу, – кистер переходит на полушепот, у меня к вам (вам!) просьба. Собственно говоря, это чистая формальность, но надо и формальности выполнять, не так ли? Дело вот в чем: я предполагаю получить небольшую земельную ссуду. Ваше имя сейчас многого стоит – не подмахнете ли вы мое заявление? Нет, нет, Господь упаси, я оплачу все сам, только вот эта формальность. Они там все такие педанты, что дальше некуда. Скажу вам правду, Йоозеп. Я уже ходил к Кийру, он предложил мне кофе, но в подписи отказал. Теперь прошу вас, дорогой Йоозеп, сделайте это вы – во благо своего старого школьного наставника. Мне ссуда необходима, и я в этом случае не поступаю необдуманно. Вы прекрасно знаете мой участок, он нуждается в мелиорации. Вот эта бумага.