Осень - Страница 12

И вот теперь молодой Бенно тоже не стесняется.

– Что ты хнычешь! – восклицает он, сидя на портновском столе. – Очень возможно, что из Йорха – когда перебесится – еще толк выйдет, а не выйдет, так тоже не беда.

Умудренный жизнью старый папаша Кийр усмехается и тому, и этому, и наконец сам вставляет в разговор два-три слова:

– Ну да, вообще-то у него, поганыша, большого изъяна нет, только очень уж он вспыльчивый.

– Кого это ты называешь поганышем, неужели своего кровного сына? – спрашивает мамаша Кийр. – Он же собирается привели тебе из Таллинна целый хутор, то-то будет счастлив, если ему это удастся.

Под окном слышится громкое урчание: Бенно подцепил где-то пса и теперь с ним играет – пес голоден, а у младшего мастера в кармане имеется кое-что из съестного. К кому же собака может быть более расположена, чем к человеку, у которого есть еда в кармане?!

В это время мимо домика портного, прихрамывая, бредет мужчина, имя которого Йоозеп Тоотс. Пишущий эти строки уже запамятовал, куда именно он ковыляет, однако совершенно ясно, что юлесооский хозяин опять становится активным; а может, им движет какая-нибудь старая обида на Кийра? Бенно же, который слывет самым общительным среди паунвересцев мужеского пола, хватает Тоотса за одну полу, собака – за вторую, и таким образом они удерживают его на месте; бывалый солдат Йоозеп Тоотс ничуть не пугается, он лишь смеется своим обычным смехом: хм-хм-хм-пуп-пуп-пуп.

– Нет, зайти-то я зайду, – говорит он, – но в последнее время я что-то не встречаю своего приятеля и бывшего одноклассника Георга Аадниеля. Куда он подевался?

– Поди знай … – Бенно пожимает плечами. И, отгоняя собаку в сторону, добавляет: – Сказал, что поедет в Таллинн.

– Ах вот оно что, – юлесооский хозяин усмехается. Ну да, я уже слышал в паунвереской лавке, будто он поехал туда, чтобы себя … ну, как бы это сказать … себя повесить.

– Повесить?! – Младший отпрыск Кийров таращит глаза. – Дома-то он об этом ни словечком не обмолвился. Вроде бы собирался о земельном наделе похлопотать, мол, как бы заполучить поселенческий хутор. Насколько я знаю, о том, чтобы повеситься, и речи не было. Брехня все это – такой человек себя не повесит, скорее кому-нибудь другому накинет петлю на шею.

– Ясное дело. Черт знает, кто такую ахинею выдумал. Ежели бы Йорх и впрямь захотел себя на сук вздернуть, с чего бы ему ради этого в Таллинн ехать? Нет, нет, у твоего братца живучая и жилистая душа – уж он-то подобной глупости не выкинет; мог, конечно, где и обронить какое-нибудь словцо, просто так, шутки ради. – И, взглянув через плечо, Тоотс спрашивает: – А это ваша собака?

Нет, не их. Да и что они стали бы делать с этакой мохнатой мочалкой. Просто околачивается тут, бродячая. Или, поди знай… Может, это сам Йорх обернулся псом, если не получил земельного надела.

– Хм-хм-хм, пуп-пуп-пуп … Эти слова не мешало бы услышать, какому-нибудь паунверескому сплетнику – вот была бы потеха! А как вообще-то ваши домашние поживают?

– Вполне сносно … когда Йорха нет дома. Но стоит ему переступить порог – никому никакого покоя, поедом всех ест, считает, что все человечество – его враги. Интересно, что он там, в волостном доме, натворил? По слухам, выкинул и вовсе непристойную штуку …

– Ничего особенного там не было. – Тоотс машет рукой. – Твой брательник чуток попринимал солнечные ванны.

– Но он вроде бы разгуливал без штанов во дворе волостного дома? Вы, господин Тоотс, мне хоть и мало знакомы, но вообще-то, между нами говоря, у Йорха, я думаю, не все дома. Будь он на войне контужен, так и сомнений бы не было, но он ведь там словно за спиной старика Боженьки сидел!

– Да-а, – говорит Тоотс, растягивая слова, – такова она, жизнь на белом свете. Но… но… – он вдруг делает жест в сторону большака, – Бенно, посмотри, кто там идет!

– Кто? Где?

– Ну, там.

– Гм … – молодой человек смотрит в указанном направлении, – так это же Йорх, если не ошибаюсь. Нет, не ошибаюсь, он, собственной персоной. Подождем, пусть, подойдет к дому, небось узнаем, с какими барабанами и фанфарами его там, в Таллинне, встречали. Поначалу над ним не стоит подтрунивать не то ничего не скажет.

– А не лучше ли будет, ежели я уйду? – Йоозеп Тоотс закуривает папиросу.

– Почему же лучше? Правда, он ни ко мне, ни к вам особой симпатии не питает. Но мы и без того сразу увидим, с какими козырями он оттуда, от больших господ, возвращается. Имейте в виду, если он громко сопит, это не предвещает ничего хорошего.

Аадниель Кийр подходит ближе и – по-видимому, он уже увидел Тоотса, да и Бенно тоже, – намеревается зайти во двор с другой стороны, обогнув дом.

– Э-гей, приятель! – окликает его Бенно. – Куда это ты спешишь? Иди к нам!

– Чего ты разорался? – доносится с большака.

– Вовсе я не разорался. Иди сюда и расскажи, как в Таллинне решилось.

– Тьфу, – фыркает Георг Аадниель. – Я едва на ногах стою. Зайдемте в дом, я там все и расскажу, ежели есть что рассказывать. Здравствуй, Йоозеп! Заходи – у меня в кармане двадцать капель «вакханалиуса», выпьем-ка его с сахарной водицей. Уф, уф, ноги мои до того устали, что хоть прямо в грязь ложись не сходя с места. Входите!

– Идем, идем, раз приглашают! – торопит Бенно Тоотса. – Братишка, как видно, в сравнительно хорошем настроении. Не исключено, что ему повезло.

– Можно и войти. – Тоотс пожимает плечами. – Интересно послушать, какие такие добрые известия привез Аадниель, или же какую – как говаривал он сам в прежние времена – весть.

Собеседники входят во двор, тогда как Георг Аадниель уже плетется в дом. Если он не валяет дурака, то, похоже, и впрямь сильно устал.

– Ну так здравствуй, юлесооский законный хозяин! – посмуглевший путешественник кладет руку на плечо Тоотса, когда тот входит в дом. – В кои-то веки я и тебя повидаю.

– Меня? – Йоозеп усмехается. – Меня можно повидать в любое время, а вот тебя что-то нигде не было видно. Я только что услышал от Бенно, будто ты ездил в столицу.

– Да, – Аадниель устало опускается на стул, – это святая истина, по меньшей мере на сей раз этот недоносок сказал правду. Именно из Таллинна я сейчас и приехал.

И что же хорошенького он там услышал?

– Хорошенького! – Йорх качает головой. – Кто тебе сказал, будто я там мог услышать непременно хорошенькое? Садись, дорогой Йоозеп, это разговор длинный. Только дай мне чуточку перевести дух; даже сердце стучит, словно с цепи сорвалось.

– Ты, Йорх, назвал меня недоноском, – вмешивается в разговор младший брат, – в таком случае разреши этому недоноску спросить, не ты ли привел с собою этого страшного пса?

– Какого еще пса? Что ты несешь!

Пусть подойдет к окну и поглядит.

Георг Аадниель – хотя он и смертельно устал – подгоняемый любопытством, тащится через силу к окну.

– Да я в жизни не видал такого страшилища. – Он мотает головой. – Даже и во сне не видал.

Вот как. А он, Бенно, уже подумал было, что брат привел пса в подарок домашним.

– Помолчи, Бенно! – ворчливо обрывает сына старый глава семьи. – Пусть Йорх рассказывает, что он видел и слышал там, в дальних краях.

– Да что я мог там увидеть и услышать, – Георг снова садится на стул, – гонять кулаком ветер да решетом воду носить можно и здесь, в Паунвере, с тем же успехом, что и в Таллинне. Ик!

Только теперь, по тону школьного приятеля и по распространившемуся в помещении запаху перегара, Тоотс замечает, что Аадниель слегка подвыпил. Вдобавок к этому его платье порядком помято, волосы слиплись сосульками, а обувь испачкана, словно ею месили грязь.

– Выходит, ты так ничего и не узнал? – робко спрашивает мамаша Кийр.

– Ничегошеньки! – Сын откидывается на спинку стула. И после недолгой паузы добавляет: – Там и впрямь, была добрая дюжина капитанов и больших господ, но какой мне от этого толк? Разговор у всех один и тот же: пусть я принесу бумаги, документы; мол, такие вопросы, как выделение поселенческого надела, должны первоначально рассматриваться в местном самоуправлении. Сами же они только взвешивают принятое решение и, если найдут, что все в порядке, тогда утверждают. И все время на языке у них одно и то же, словно бы я требую для себя этот причитающийся нам надел и за свои военные заслуги! Объяснял я, объяснял, что дело обстоит вовсе не так, что этот надел пошел бы моим родителям за их погибшего сына; но ничего поумнее в ответ не услышал. Нужны бумаги, документы, доверенность, я уж не помню, что еще. И когда они мне, вдобавок ко всему, начали разъяснять, что у них среди претендующих на землю чуть ли не десять категорий или очередей, то в моей голове и вовсе все смешалось. Ох уж эти хождения и хлопоты! Да и в помещениях там до того жарко, что вся шкура взмокла. Добрых слов и вежливости хоть отбавляй, а правды и справедливости и того, чтобы вникнуть в положение человека, – этим и не пахнет. Ик!