Ороборо: Изгоняющий кошмары (СИ) - Страница 23

Он отстранённо размышлял о людях в целом и о себе и Чонине в частности. Пытался представить, что обычно делают люди, когда живут вместе. Кёнсу почему-то казалось, что жизнь людей в таком случае скучная и пресная. Нельзя же всё время думать только о работе и семье. Или можно?

Кёнсу медленно помешал ложкой какао и признал, что тогда он сам мало отличается от прочих людей, потому что тоже живёт работой. Другое дело, что работа частенько преподносила сюрпризы и острые ощущения, адреналин. Хотя бы в случае с Чонином адреналина хватало. Получалось даже больше нормы, потому что Чонин оставался для Кёнсу загадкой. Обычно Кёнсу легко разбирался в «мишенях» и быстро приспосабливался к ним, хорошо ориентировался в мотивах и привычках.

С Чонином это не работало. Если поначалу Кёнсу грешил на его внезапную слепоту, то теперь объяснить непредсказуемость и непонятность Чонина слепотой было невозможно.

Чонин просыпался, принимал душ и шёл танцевать. Прерывался на обед — не всегда, но всё же — и опять возвращался к танцам. Потом душ и сон. И всё заново. Танцы Чонин иногда разбавлял визитами в агентство и выступлениями. Порой Кёнсу читал ему по вечерам, но эти случаи легко по пальцам пересчитать. Фактически Чонин всё время танцевал.

Кёнсу достаточно потёрся в коридорах агентства, говорил с господином Шином и прочими сотрудниками, так что знал, что в прежние времена Чонин снимался в кино, выступал в качестве модели, танцевал и пел. Сейчас кино и модельная сфера ему не грозили — они не для слепых. Чонин мог бы петь, но это оправдывало себя лишь в записи, а вот для шоу и выступлений не годилось, поскольку Чонин уже не настолько хорошо владел своим лицом. Его мимика оживала лишь во время танца. Танцор и хореограф от Бога — так о нём говорили, не уставая поражаться той лёгкости, с которой он продолжал танцевать на сцене даже сейчас.

И только Кёнсу знал, чего Чонину стоила эта кажущаяся «лёгкость». Он даже пошерстил в сети научные работы на эту тему, хотя так и не понял до конца механизм восприятия мира ослепшими людьми. И этот механизм отличался в случаях врождённой слепоты и приобретённой. Впрочем, Кёнсу отлично помнил, как Чонин «пробовал» сцену перед выступлением и сколько времени уходило на то, чтобы заучить клочок пространства, где предстояло танцевать. Иногда Чонин перестраивал танец из-за сцены, и это было непросто сделать, но он делал.

Многие люди, будь они на месте Чонина, давно сдались бы, столкнувшись с такими трудностями в количестве. Но Чонин не сдавался и продолжал танцевать, как бы трудно ему ни приходилось. Это вызывало ещё большее восхищение.

Чонин всё время танцевал, и это было единственной постоянной вещью в том, что касалось Чонина. И только.

В этом ключе Кёнсу и размышлял — о себе и о Чонине. Сейчас Кёнсу жил вместе с Чонином. Постель он решил пока держать в скобках, к тому же, это случилось всего один раз, и далеко не факт, что всё повторится. Так вот, Кёнсу жил вместе с Чонином и заботился о нём, проводил с ним больше времени, чем кто-либо ещё. Это отличалось от обычной работы Кёнсу. Ещё ни разу он не проводил с «мишенью» так много времени, никогда не был настолько близок к человеку, которого предстояло убить, никогда не пытался жить с «мишенью» в одном и том же ритме. Не то чтобы Кёнсу это беспокоило, но озадачивало в некоторой степени, потому что порождало новые привычки.

Кёнсу старался просыпаться немного раньше, быстро ополаскиваться в душе и бежать готовить завтрак с неизменным какао или горячим шоколадом. А ещё он привык следить за Чонином и улавливать те мгновения, когда Чонину требовалась помощь. И это медленно, но верно становилось частью его натуры. Он постоянно напоминал себе, что это заказ. Постоянно напоминал себе пункты плана и инструкции заказчика, прокручивал в голове то, что ему требовалось сделать в итоге с Чонином, но определённый порядок действий всё равно становился привычкой.

Кёнсу пришёл к выводу, что на его месте должен быть человек, испытывающий к Чонину ненависть. Спустя минуту Кёнсу отмёл этот вывод, потому что ненависть Чонин и Чип просекли бы сразу. Этот тандем поддавался немного лишь в тех случаях, когда Кёнсу шёл на поводу у искренних порывов своей души. Всякий раз, когда он искренне хотел помочь Чонину, тот либо делал крошечный шажок навстречу, либо не мешал хотя бы. И каждый раз, когда Кёнсу пытался действовать по расчёту или схитрить, Чонин превращался в монолитную стену, о которую Кёнсу при желании мог до бесконечности расшибать себе лоб. Чип был «стенкой» поживее, зато с зубами. Как показала практика, пёс не ленился пускать зубы в ход, лишь бы был повод.

Ненависть не годилась, но Кёнсу помнил и слова наставника — нельзя сближаться с «мишенью». Существовала условная граница, которую запрещалось пересекать. Дилемма в нынешнем задании заключалась именно в том, что Кёнсу просто не мог выполнить заказ без пересечения этой границы. Он долго думал об этом и пришёл именно к такому окончательному выводу. Примерил ситуацию на себя и понял, что он не станет доверять человеку, который не доверяет ему самому. Доверие по умолчанию предполагало взаимность, иначе никак. И это всё осложнялось слепотой Чонина. Слепота делала обычные способы бесполезными и требовала безусловной искренности от Кёнсу во всём. Не будет искренности — не получится выполнить заказ.

Тупик. Безнадёжный. И Кёнсу не знал, как ему поступить. Впервые он столкнулся с подобным за всё время работы в конторе. Для такого задания требовалось быть беспринципным, ни во что не верить и ни во что не ставить весь мир. Требовалось быть бездушным подонком. И любой среднестатистический человек считал убийц именно такими. Другое дело, что Кёнсу был профессионалом. Он убивал, потому что это его работа. Его этому учили, ему платили деньги, как любому служащему в любой компании. И он как раз прекрасно знал, что беспринципные убийцы подвизались в иной сфере и жили недолго. Потому что беспринципность — это хорошо, быть может, но беспринципность порождала недоверие, внушала страх всем вокруг, а страх вёл к ненависти и неприятию, и дарил кучу врагов, готовых воткнуть нож в спину. Они и втыкали. С охотой. И избежать этого нельзя, потому что у беспринципных людей нет друзей. Друзья им не нужны вовсе. Да и кто захочет дружбы человека, который ни во что не ставит ни мир вокруг, ни прочих людей? Никто.

В конторе, насколько помнил Кёнсу, работал один такой тип. И контора сама же от него избавилась, потому что — беспринципность. Ни одна организация не может существовать долго и надёжно, если не станет придерживаться принципов. Отсутствие принципов — проблема для бизнеса.

У Кёнсу же принципы имелись. Частично — собственные, частично — от наставника, частично — от конторы. И он никогда не считал себя преступником. Он просто не был человеком. Или был, но не таким, как большинство людей.

— Какие планы на сегодня? — тихо спросил он, когда Чонин устроился за столом и прикоснулся к кружке с какао.

— Обычные.

Чонин ничего больше не сказал, но немой вопрос повис над столом.

— Если не возражаешь, я отлучусь до обеда по личным делам.

Чонин пожал плечами, допил какао и исчез за дверью зеркальной комнаты вместе с Чипом.

Тем лучше.

Кёнсу торопливо переоделся, смахнул с полки ключи и выскочил из квартиры. Свою машину он оставил на подземной стоянке с месяц назад, и она никуда за это время не делась. Шивон жил за городом, но на путь туда вряд ли бы ушло много времени, если ехать на собственной машине и знать дорогу.

Просто у Кёнсу возникла потребность поговорить с наставником. Всё равно больше не с кем. И потому что это неправильно. У убийцы не должно возникать ощущения, что им играют. Есть заказ, есть мишень и есть исполнитель, который приводит замысел к нужному знаменателю. Исполнитель — движущая сила, всё зависит только от него. Это норма. Три переменные в правильном уравнении — именно так всегда говорил Шивон.

В нынешнем деле переменных оказалось куда больше, и Кёнсу ни разу с подобным не сталкивался. Ему надоело блуждать в потёмках. Ему требовался совет опытного человека, пока ситуация окончательно не вышла из-под контроля. Но уже сейчас Кёнсу перестал ощущать себя «движущей силой». Он и не был этой «движущей силой» с самого начала, потому что сроки болтались за пределами уравнения, да ещё и требовалось сделать нечто большее, чем просто убить. И тут уж в роли движущей силы выступала мишень, что вовсе никуда не годилось.