Орлиное гнездо (СИ) - Страница 2

Она перекрестилась, и черная дева на стене бестрепетно повторила ее жест.

Охнул и пробормотал что-то слуга, спавший под стеной; Иоана, нахмурясь, посмотрела в его лицо – и перекрестила его тоже.

- Господь с тобой, - прошептала она.

Сейчас светлое, веселое лицо ее было таким же, какое Иоана увидела вечером у отца, целуя его после славной охоты.

Подобрав юбку, девица отворила дверь покоев Марины и перешагнула через порог: у Марины все было тихо – полог над кроватью не колыхался, сестра, казалось, спала. Но стоило Иоане приблизиться, как полог отодвинулся, и зеленые глаза уставились в черные, блестящие и тревожные.

- Иди сюда, - шепнула Марина, похлопав ладонью по покрывалу.

Иоана вскарабкалась на высокую кровать, и полог упал снова: сестры остались вдвоем в темноте, точно турецкие военачальники в шатре, тайно совещающиеся о грядущей битве.

- Отец завтра едет в Валахию, - прошептала Иоана. – И я знаю, зачем, сестрица.

Марина вздрогнула; потом отвела с глаз спутавшиеся черные волосы и сурово поглядела на сестру.

- Ты слушала под дверью?

- Слушала, ловила речи слуг… Да это ветер носит, что завтра будет, - без малейшего раскаяния прошептала Иоана. – Дело обо мне, Марина: отец меня поедет сватать. Туда!

Бледность покрыла лицо Марины; но потом она так же твердо ответила шепотом:

- И давно пора. Мы с тобой уж давно не дети – а не то так и останемся обе без мужей! А теперь пришло такое время, что никак нельзя.

Иоана несколько мгновений серьезно смотрела ей в лицо – а потом спросила тихо:

- А сама ты хочешь замуж?

Марина пожала плечами; лицо ее не изменило своего выражения равнодушия.

- Хочу, не хочу! Мне пятнадцать лет в прошлом месяце исполнилось, - ответила она. – Мать с отцом обвенчали еще в тринадцать. А я не как она, и не как ты: не красавица. Тебе бы еще можно было повременить…

- Ты сердишься, что я любимица отца, - заметила Иоана.

- Нет, не сержусь, - ответила Марина, не глядя сестре в глаза.

Иоана примирительно улыбнулась и поцеловала ее.

- Однакож отец отказал тем шесбургским* сватам, что приезжали о тебе говорить еще с полгода тому… хоть тот и знатный человек, и у отца с ним дела, - ответила она. – Отец нас обеих любит, лелеет…

- Отец разбирает – как бы нас повыгоднее пристроить, - хмуро ответила Марина. – И хорошо делает.

Тут Иоана тоже погрустнела, и испуг выразился на ее смуглом лице.

- Ах, сестра! Я боюсь за себя. Тебя наверняка отдадут сюда, за кого-нибудь из соседей, в нашем краю, - а мною отец защитить всех нас хочет… Кто только его надоумил!

- Святой Георгий надоумил, - бегло улыбнувшись, ответила суровая и непригожая старшая. – А ты помолись нашему великому заступнику! Бог даст, ты станешь нам надежным валашским щитом!

- И откуда в тебе столько храбрости, Марина, - проговорила Иоана сумрачно, потягивая длинные льняные рукава, целиком скрывавшие руки. – Ты оттого так смела, должно быть, что не тебе, а мне ехать в Валахию…

- Не смей дерзить!

Марина довольно крепко шлепнула младшую сестру. Иоана вздрогнула и враждебно взглянула на нее; но потом смирилась и опустила голову.

- И то правда: святой Георгий, не иначе, надоумил, - проговорила она. Поглядела на раскинутое на столе богатое покрывало, которое они с Мариной вдвоем вышивали; и сурово, как старшая, улыбнулась. Потом вдруг подхватилась и спрыгнула с сестриной кровати, босыми ногами на холодный камень.

- Доброй ночи, сестра! Добрых снов!

Она поцеловала Марине руку, и та с удовольствием приняла это изъявление почтительности.

- Доброй ночи! И не забудь утром пораньше встать, провожать отца! – шепнула ей Марина с кровати.

- Крепче тебя помню!

Иоана прошлепала к двери, внимательно глядя, как переступают, мелькая под белой сорочкой, ее смуглые ножки; потом выскользнула в коридор и тенью, никем не замеченная, добралась до своей спальни. На цыпочках пройдя мимо крепко спящей служанки, Иоана подошла к своей кровати… но вместо того, чтобы лечь и тут же уснуть сладким сном молодости, опустилась на колени у окна и сложила руки.

В кровать она забралась, только прочитав молитву святому Георгию.

В первом сне боярской дочери привиделся святой Георгий, поражающий дракона, - устрашающий, нарисованный черною тушью на желтом пергаменте: как чудовище и его победитель представали в одной из драгоценных отцовских книг, в которые Иоане иногда позволялось заглянуть.

Наутро Иоана пробудилась рано, едва начало светать, еще прежде своей служанки. Хмурясь, растолкала старую женщину и приказала подать себе умыться и одеться.

Нарядившись, как на праздник, откинув за спину черные и длинные, до колен, волосы, в алом бархатном платье, Иоана покинула комнату. По пути заглянула к сестре – и застала ту еще склоненную над умывальным тазом, в одной сорочке.

- Поскорее можешь? Отца так упустишь! – сердито сказала Иоана.

Марина сердито выпрямилась.

- Ты мне приказываешь?

Иоана топнула ножкой, став руки в боки.

- И нашла время чваниться!

- Отцу еще долго собираться, - заметила Марина. – Это ведь не на охоту ехать.

Она вернулась к умыванию; а Иоана осталась нетерпеливо ждать в дверях, скрестив руки на груди. Наконец сестра приготовилась – заплетя в косы и скрутив над ушами черные волосы и надев то же платье, что было на ней вчера.

- Ну, идем, - велела Марина: как будто это она проснулась и нарядилась первая и могла теперь понукать нерасторопную сестру.

Иоана надулась и направилась вперед; но вскоре в коридоре Марина обогнала сестру и заняла приличествующее ей место, во главе. Боярские дочери чинно прошествовали по коридору и спустились по лестнице; мимо уже сновали слуги, по-видимому, с поручениями от отца и матери.

Отец был на ногах, одет в дорожное платье – коричневый шерстяной кафтан и меховой плащ – и ждал их в большом зале.

Он обнял сначала Иоану, а потом и Марину; и Иоана подумала, видя, как сестра принимает поцелуи Раду, что Марина даже и не тревожится – ведь отец может не вернуться…

Или, может, сестра просто скрытнее и тверже ее сердцем.

- Я еду в Валахию, - проговорил хозяин, поглядывая то на одну, то на вторую. – Вам уже сказали?

- Да, отец, сказали! – быстро и звонко ответила Иоана. Раду проницательно посмотрел на нее.

- Что ж, хорошо. Возможно, меня не будет долго…

Раду улыбался, и ничто не выдавало его тревог перед лицом дочерей. Да это было бы и недостойно мужчины.

Семья села за стол, за скромный завтрак - горячий суп с зеленью и вчерашнее жаркое, которого оставалось много. Петру и Николае, один – самый старший из детей, другой – самый младший оба держались как мужчины, не выдавая своих чувств. А Катарина, сидевшая рядом с молчаливым мужем, измочила слезами весь платок; впрочем, она тоже крепилась и не говорила ничего. Как будто между боярином и боярыней ночью произошел такой же страшный разговор, как между их детьми.

После трапезы Раду поднялся и, не говоря ни слова, направился во двор. Все домашние последовали за ним; Иоана и Марина взялись за руки. Там, в просторном дворе замка, уже были оседланы кони, на которых слуги навьючивали последнюю поклажу.

- Я еду в Валахию, - проговорил Раду Кришан, взяв под уздцы своего великолепного вороного скакуна и прямо посмотрев на свое семейство; все молчали. Раду поглядел на младшую дочь.

- Надеюсь, что найду тебе жениха, Иоана.

Он не улыбался. Иоана улыбнулась за отца, дрожащими губами, и в последний раз его поцеловала.

- Да хранят тебя святые угодники, - проговорила она.

- Да пребудет их милость с вами, - отозвался Раду. Посмотрел на сыновей.

- Береги сестер и мать, Петру.

Раду Кришан сказал это неокрепшему сыну, хотя рядом был его брат.

- Да, отец, - ответил старший юноша, стоявший с высоко поднятой головой.

- Ждите меня через неделю… если будет на то Божья воля, - проговорил боярин. – Если же нет…