Орлиное гнездо (СИ) - Страница 155

Штефан внимательно смотрел на нее – и, казалось, слышал, что она думает, не хуже княгини Иоаны.

- Ты замечательно умна, - сказал турок. – Счастлив мужчина, имеющий в своей жене такого друга, - потому что другой мужчина всегда ему соперник…

Василика отчего-то ощутила укол вины.

Она замолчала и не проронила больше ни слова, пока они не добрались до постоялого двора. Василика чувствовала, что Штефан временами подолгу смотрит на нее – просто жжет взглядом; иногда она взглядывала на него в ответ, но и только.

Там, где они ночевали, им нельзя было оставаться вместе в комнате – и Василика отчего-то испытала облегчение от такого сознания.

Женщине очень трудно было, почти невозможно освободиться при жизни. А уж ей, пленной христианке и валашке, – больше, чем невозможно, как бы ни любил ее Штефан. Ее в этой чужой стране, стране лжи, мужского сладострастия и женского рабства не просто никогда не признают – не увидят то, что она есть.

Утром Василика проснулась совсем рано, до света – и вышла во двор. Конечно, она закрыла лицо; но единственный бывший там человек, которому тоже не спалось в такой ранний час, ее узнал. Корнел поднял голову и кивнул ей.

Василике понравилось, что он не улыбнулся.

- Как ты попала к нему? – спросил валах, не поздоровавшись.

Василика улыбнулась под своим покрывалом.

- Штефан благороднейший из всех турок, которых я видела, - горячо сказала она. Ей вдруг захотелось излить душу этому витязю, своему сородичу, поскорее – чтобы он все о ней понял. – Мой господин спас меня из княжеских палат в Тырговиште, где я служила княгине… когда…

- Когда другие турки захватили наш стольный город, - усмехнулся Корнел.

Василика разгневалась.

- Ты его совсем не знаешь!

Корнел сейчас вел себя как обыкновенный мужчина, он ревновал – вдруг Василика почувствовала, точно лишилась единственного чудесно обретенного друга. Однако такой мужчина никогда не поступит в любви неблагородно.

Корнел не смотрел на нее – однако Василика знала, что он с полным вниманием ждет ее слов.

- Я его люблю и всегда любить буду, - сказала невольница. Подумала: сейчас витязь взъярится и прикажет ей уйти. Как ужасно непристойно она себя ведет!

- Я просто хотела сказать тебе…

Корнел наконец взглянул на нее - и вдруг ясно улыбнулся, сразу помолодев и похорошев.

- Я понимаю, что ты хотела сказать.

Он взял ее за руку, глядя ей в глаза. Не поцеловал эту руку – а только сжал, так крепко, что Василика прослезилась. Потом Корнел поклонился, серьезно и почтительно, - и пошел со двора.

Василика несколько мгновений слушала, как хрустят его сапоги, - а потом подалась вперед и окликнула:

- Постой!

Корнел тут же замер – а потом быстро вернулся к ней. Подошел и остановился, когда между ними оставалось шага два, и посмотрел в глаза.

Василика задыхалась под своим покрывалом.

- Корнел, - произнесла она: у нее сдавливало горло. – Я порою так хотела бы вернуться назад…

Корнел улыбнулся.

- Вернуть невинность, - тихо сказал он, не отрывая от нее взгляда. – Опять не ведать, что ты творишь. А уже нельзя… Так, жено?

- Так, - сказала Василика.

Корнел шагнул ближе и взял ее за руку.

- А ведь ты не хочешь, жено, - сказал он через несколько мгновений. – Не хочешь вернуться.

Василика сжала губы и мотнула головой.

- Это все мое, - сказала она.

Корнел кивнул. Как он был на нее похож, как понимал ее – а здесь все люди были не те, хоть порою и казалось, что те!

Несколько мгновений валах и валашка молчали, не поднимая глаз друг на друга, - а потом Василика ощутила, как товарищ опять крепко жмет ей руку.

- Я сейчас уйду, - сказал он. – От беды.

Василика кивнула – и услышала, как удалились его шаги, теперь уже насовсем.

Она еще долго стояла там, где Корнел оставил ее, - подняв занавешенное лицо к смутному небу, закрыв глаза и улыбаясь. Если когда-то она бывала истинно счастлива и покойна, если когда-то ей было тепло жить – то только в такие минуты, как с этим сильным, верным человеком.

Они задержались на постоялом дворе, по приказу паши. Их предводитель нечасто рассказывал своим людям больше, чем следовало, - но теперь причину задержки следовало узнать всем.

- Я выслал вперед разведчиков, - сказал Штефан. – Узнать, где чума и где еще нет чумы. Мой брат с тех пор, как изменил мне, совсем запутал свои следы…

Он улыбнулся. Взглянул на Василику – бледную, серьезную, единственную женщину в этом собрании.

- А ты не думаешь, господин, что твои разведчики могут принести чуму нам? – громко спросил витязь, которого звали Ливиу. Паша склонил голову.

- Если они схватят болезнь, то не успеют ее донести, - с жестокой простотой восточного человека объяснил он валаху, слегка улыбаясь. – Разве ты не видел, как быстро эта чума пожирает людей?

Ливиу оставалось только поклониться.

- Кроме того, нам нужно узнать наверное, где теперь султан, не оставил ли Эдирне – если чума свирепствует уже и в нашей столице, - прибавил Штефан, скользя белыми пальцами по рыжим усам.

Витязи, сидевшие поодаль, загудели, ворочаясь на своих местах. Потом Ливиу снова громко спросил за всех:

- Так ты поедешь с докладом к султану?

Им до сих пор не верилось в это – как и в то, что сидящий перед ними хитрый, скользкий человек, человек ненавистного им племени теперь единственный, кто может заслонить их от своего султана.

- Да, именно так – это мой долг, - сказал Штефан.

Потом он распустил всех. Василике, которой так и не удалось заговорить, пришлось пойти к другим женщинам – испуганным служанкам, которым самим нужна была защита.

Но вскоре Штефан наведался к ней собственной особой – служанки разбежались, они всегда боялись его; да и сама Василика оробела.

- Как ты вошел? Тебе же нельзя сюда, - сказала она.

- Большому человеку можно, - ответил он, садясь рядом с нею и обнимая.

Василика хотела что-то спросить, но Абдулмунсиф не дал, заглушив все слова и мысли жарким поцелуем. И они снова претворились в два счастливейших существа – всемогущее и всепокорное, всепокорное и всемогущее, - которыми бывали только друг с другом.

Потом Абдулмунсиф заговорил, накинув на плечи халат; Василика слушала, обернувшись покрывалом и подобрав ноги.

- Я понимаю причины этого предательства, - говорил ее покровитель, обняв ее за плечи – точно она одна могла заменить ему всех потерянных близких. – Моя мать Фериде, наговорившая Абдулкариму против тебя… мой брат ненавидит женщин, однако покорен матери, - вдруг усмехнулся Штефан. – Это часто встречается среди нас.

Василика серьезно кивнула.

- И то, что ты выше его по положению, – он только ага.

- Я всегда был способнее моего брата… а может, удачливее, - сказал Штефан, не глядя на нее. – Может быть, Адриан думает, что я еду к своей славе на его спине.

“А ведь так и есть, - вдруг подумала Василика. – Адриан выгораживал тебя перед султаном, Адриан взял на себя заботы о твоем доме… а ты, хотя и моложе его, поднялся выше его и в ордене, и перед лицом Мехмеда!”

Но, конечно, она промолчала. Штефан поцеловал ее, а потом обнял.

- Как же мне жаль, что я не могу жениться на тебе, - прошептал он. – Здесь я и подавно не могу жениться на тебе как христианин, как ты того заслуживаешь… а по нашему обычаю…

- По вашему обычаю я тебе и так все равно что жена, - усмехнулась Василика.

Она знала, как легко мусульманину взять себе жену – и разойтись с нею, порою без всякой причины.

- Ты мне жена, и это никогда не изменится – таково мое слово, - сурово откликнулся Штефан.

Он крепко прижал ее к себе.

- Может быть, после… когда кончится это безумие… мы с тобой сочетаемся, и у нас будут дети. У Адриана уже трое сыновей, - шептал турок, укачивая ее, словно своих нерожденных детей. – Как бы я хотел иметь сына от тебя.