Орел и полумесяц (СИ) - Страница 26

Они начали драться и не заметили, как их борьба стала плавно переходить в любовную. Вампиру удалось повалить полубогиню на землю, и он принялся рвать своими когтями на ней одежду.

— Эй, эй, полегче, грубиян, — сердясь, да не очень, промурлыкала она и… стала помогать ему.

Ворен принял человеческий облик и, сбросив доспехи, рванул на себе тунику… Он вошел в нее резко, стремительно и быстро-быстро задвигался в ней. При этом он ласкал чудесные груди Морриган, покусывая озорно торчащие соски.

…Время спустя, когда они, усталые и довольные лежали в объятиях друг друга, Ворен произнес:

— А я ведь соврал тебе. Я не Антоний, меня зовут Луций Ворен.

Морриган приподнялась на локте и возмущенно уставилась на него:

— Что?! Ах ты… Да я тебя убью, но давай сначала продолжим… я хочу еще! Но теперь сверху буду я!

— Да со всяким удовольствием, — хохотнул Ворен, — но… скоро рассвет и…

Морриган хитро улыбнулась.

…В палатку Ворен вернулся поздно… по меркам вампира. Солнце уже давно взошло, но теперь его лучи могли лишь согреть, а не опалить Луция.

— Где ты был? Мы беспокоились, солнце уже высоко в небе! Но как тебе удалось?.. — засыпали его вопросами Тит и Габриэль.

— Долгая история, — тонко улыбнулся Луций. — Скажу только, что мне довелось попробовать божественный нектар.

— Вот же извращенец! — подозрительно покосившись на него, буркнул Тит.

— А еще, — продолжил Ворен, — нам нужно срочно решить вопрос с друидами. Цезарь не хотел устраивать смертоубийства, и я сам не сторонник этого, но…

— Что ты предлагаешь?

— Узнать, не делают ли они чего-то подозрительного, из-за чего их деятельность можно было бы запретить. Местный народ их, конечно, почитает, но не бывает так, чтобы все были довольны. Все равно хоть один недовольный найдется.

Более-менее поднаторевший в римских интригах Ворен справедливо считал, что и в этих глухих местах все точно также. Но боги, похоже, услышали его, и некоторое время спустя часовой доложил о том, что какой-то кельт хочет видеть их полководца. На сей раз Луций играть роль Антония не собирался, но последний не возражал против того, чтобы при его разговоре с незнакомцем присутствовали они с Титом и Габриэль. После вчерашних возлияний Марк мучился похмельем и выглядел не очень хорошо что для человека, что для вампира.

Представ пред грозные, красноватые очи полководца, рыжий детина начал цветастую речь:

— О, подобный Таранису, могучий, словно гроза, воитель…

Антоний, схватившись за голову, простонал:

— О боги, что за херню ты несешь?! Мне и так тошно… Скажи мне просто, чего тебе надо?

— Цицерон хренов, — хмыкнул Ворен.

— Я насчет друидов… — сконфузившись, начал детина.

Но тут он заметил Габриэль, и его реакция при этом была несколько неожиданной.

— Спасайтесь, это она! — заорал он, пятясь. — Не надо, не убивай меня! Я ничего им не собирался говорить!

— Ну что опять такое? — простонал Антоний. — Ох, моя башня…

— Это… это она! — не унимался варвар.

— Кто — она?

Решив, что это либо сумасшедший, либо убийца, прикидывающийся им зачем-то, Габриэль, зашипев, подлетела к нему.

— Я перегрызу тебе глотку, если не скажешь, что за комедию ты ломаешь! — пригрозила она.

— Не… не надо! — задрожал кельт. Потом, словно что-то поняв, он изумленно проговорил: — Ты… ты вампирша, ты не богиня! Значит, ты — не она.

— Да что ты все заладил «она — не она»?! — проворчал Ворен. — К делу.

А Габриэль помрачнела, начав понимать, что человек принял ее за другую.

— Говори! — сказала она ему, проведя коготком по его шее. — Что общего у друидов с этой богиней и кто она?

— Они… они заставляют нас поклоняться ей. А еще они вроде как учат добру, но при этом…

— При этом требуют, чтобы вы несли их секте денежки, как обычно, — хмыкнул Антоний, к которому вернулось чувство юмора. — Знаем мы такие дела.

— Да нет, не это, — замотал головой варвар, — им ничего не нужно, только…

— Что — только? Давай, говори, не мямли!

— Они говорят, что принести в жертву человека — это желанное действо богобоязненности, а съесть его плоть — самое большое благо, — вымолвил дрожащим голосом кельт.

Антоний переглянулся со своим советником. Римляне подумали об одном и том же: поводом к подавлению культа друидов будут именно человеческие жертвоприношения. Но темную Габриэль больше заботила богиня…

— Ворен, — обратился Антоний к центуриону, — вы с Пулло отправитесь, как начнет смеркаться, на разведку в логово этих друидов.

— Слушаюсь! — отсалютовал Ворен.

— Я пойду с ними, это дело касается и меня! — вызвалась Габриэль.

— Не вижу причин отказать тебе, тем более, что я не считаю этих жрецов такими уж грозными вояками, — проговорил Антоний. — Юлий, вообще, говорил, что видел среди них ребенка.

— Ребенок опаснее всех! — вскрикнул кельт. — И бойтесь богини — она очень могущественна!

— Посмотрим… — задумчиво проговорил Ворен. — А ты тоже пойдешь с нами, так как нам нужен провожатый!

Детина чуть не упал в обморок.

…Переодетые кельтами Ворен, Пулло и Габриэль следовали за своим провожатым, углубляясь все больше в полный неизвестности черный лес. Двое из них были вампирами, один — смертным, но храбрым воином и охотником на нечисть, которому доводилось бывать в разных передрягах. Однако же, все они испытывали сейчас невольный страх. Непролазные чащи, похожие на чудищ деревья, а где-то там притаилось Зло, и столкнуться им предстоит с устрашающей магией. Впрочем, зло иногда тоже понятие относительное. Иногда этим словом называют то, что просто не нравится, пугает или не укладывается в общепринятые рамки. К примеру, до недавнего времени они считали злом вампиров, а теперь…

Пройдя еще несколько шагов, путники наконец увидели странное строение, напомнившее Габриэль своей формой другое — то, где ее однажды обманом заставили пролить кровь и где в ее еще не рожденного ребенка вошел бог или демон, называемый Дахоком. Габриэль снова видела себя тогдашнюю — отчаявшуюся юную девушку с невинной душой, которую заставили стать грешницей. Девушка с минуту бессмысленно смотрит на свои обагренные чужой кровью руки, а потом кричит от боли…

Друзья тихо вошли внутрь, стараясь не привлечь к себе внимание. Похоже, им это удалось. Находившиеся в помещении кельты восторженно смотрели на то, как люди в белых одеждах, взявшись за руки и встав над жертвенником, занимаются песнопениями. Среди жрецов в белом были не только мужчины, но и молодые девушки. Был и ребенок, о котором, должно быть, и говорил Юлий. Но что это был за ребенок! Если бы вместе со своими разведчиками был и Антоний, он сказал бы, что недетским взглядом и стоячими глазами этот мальчишка напоминает ему Октавиана — юного племянника Цезаря, к которому он пылал большой «любовью».

«Ребенок опаснее всех!» — невольно вспомнилось Ворену, и он посмотрел на Пулло так, словно хотел спросить, разделяет ли он его опасения.

Меж тем, песнопения прекратились, и мальчик обратился к собранию с речью. Говорил он о вещах светлых и возвышенных, говорил серьезно и взвешенно — не как ребенок, а как мудрый старец.

— Даже в самом черном сердце можно отыскать частичку света, — говорил он. — И сейчас Айрис подарит свет своего сердца нашей богине и истинному богу Дахоку.

По его знаку к алтарю подвели улыбающуюся девушку, одетую, как на праздник. Ее уложили на алтарь, словно жертвенное животное, но она и не сопротивлялась. Счастливая улыбка не сходила с ее губ.

— Богиня, приди и прими ее жертву! — возгласил мальчик-жрец.

Тут отворилась боковая дверь, и к присутствующим вышла девушка, как две капли воды похожая на Габриэль, но разве что не такая бледная.

— Надежда… — прошептала Габри.

В эту самую минуту одна из друидесс достала ритуальный кинжал и занесла его над жертвой. Увидев это, Луций Ворен в свою очередь быстрым движением достал свой кинжал и метнул его в руку фанатички. Брызнула кровь, и девушка закричала не столько от боли, сколько от неожиданности и гнева. Она была явно возмущена тем, что ритуалу помешали. Что до жертвы, то она отнюдь не выказывала признаков радости от того, что у нее появился защитник.