Орден костяного человечка - Страница 82

А для человека лучше потому, что чем разнообразнее его женщины, тем более разные будут у него дети и внуки. Лучше всего иметь детей вообще на разных континентах и от женщин разных рас: на одном континенте случилась беда, а на другом твои потомки процветают…

Тогда над мужиком смеялись: что получается — кроме всех прочих, надо завести еще и пингвиниху. Вот начнется глобальное оледенение Земли, все мы умрем, а потомки этого человека будут себе нырять возле ледяных полей, ловить рыбу и спасаться от морских леопардов. Благодать!

Тогда Володя вовсю смеялся вместе с прочими, а вот сейчас он чувствовал, что готов сам поддержать такую идею, насчет разнообразных женщин. Ведь и правда: потомки Игнатия Николаевича благоденствуют в России и в Испании. Будь еще один брат у Александра и Василия и окажись он… ну, например, в Южной Америке… И тогда семья, получается, оказалась бы еще стабильнее. А он смог бы поехать к родственникам не только на другой конец Европы, а совсем на другой континент, в Новый Свет…

Какое-то время Володя еще наслаждался величавым молчанием ночи, движением созвездий над своей головой, размышлял о пользе браков с китаянками, африканками, южноамериканскими индеанками и пингвинихами островов Кергелен и Маккуори. А потом собрался все-таки поспать, и только два события немного отвлекли его от этого намерения.

Первым событием стало то, что уже возле палаток Володя спугнул мальчишек; четыре фигурки кинулись от него вдоль реки дальше, в кусты… Как кинулся Сашка, когда прямо на него примерился мочиться Витя. Все было понятно, включая приглушенный смех, попытку убегать тихо… В конце концов, пусть развлекаются. Но Володя ясно видел — бегут четверо; не трое — а четверо, и такого рода путаница очень не понравилась Володе. Пора, пора завязывать с портвейном!

А второе событие произошло уже в палатке Володи, и началось с того, что он, подходя к жилищу, увидел тусклое пятно света сквозь брезент передней стенки. Отправившись провожать Машеньку, он «благополучно» оставил свечу на столе! Володя пустился рысью, отчего тут же стал задыхаться; закололо в боку, начались сердечные перебои (кончать… кончать беспощадно с портвейном!). К счастью, свеча оказалась еще довольно длинной, и можно было не особенно спешить. Но как смещается сознание от этой пакости! В другой раз так и палатку сожжешь…

Не успев отдышаться, Володя стал укладываться спать, и тут событие проявило себя во всей красе: прямо на столе, непосредственно на мисках с объедками и возле недомытых кружек, вдруг проявился новый человек. Он как бы вывалился из темноты, этот незнакомый Володе человек в коричневых, сделанных явно из кожи штанах и куртке, расшитых бисером и с бахромой, да к тому же во вполне индейском головном уборе из разноцветных птичьих перьев. Так он соответствовал всему, что напридумывал сейчас Володя у реки, что он невольно засмеялся собственной галлюцинации. Это надо же! Стоит подумать — и готово!

— Я не галлюцинация! Послушай! — человек простер звенящую от браслетов руку к Володе. Тот опять зашелся от восторга, полез в спальный мешок, задул свечу.

— Ух ты! Я до сих пор и не слышал, чтобы последствия алкоголизма в чем-то убеждали допившихся. Во здорово!

— Я не галлюцинация! Я не галлюцинация! Послушай меня!

— Спокойной ночи, ревенант! [22]

Но вот что плохо: Володя так смеялся, так смеялся, что остановиться был не в силах, и пришлось ему опять попить портвейна. Открывать новую бутылку он не стал, но треть початой бутылки допил.

— Ты поверь мне… Послушай… — шептали где-то совсем рядом. То ли предутренний ветер уже начался… Но вообще-то еще рано, всего четвертый час полуночи. То ли наглая галлюцинация все не идет из головы… Володя не слушал галлюцинацию, влил в рот последние капли. Он еще подумал вдруг, как несправедлив и жесток мир, — вот, на его глазах напилась такая прелестная девушка, как Машенька! Осознавая неисправимую жестокость и несправедливость земной юдоли, Володя немного поплакал, потом опять начал смеяться и уснул совершенно счастливый.

1 июля 1995 года

Этот день Володя тоже запомнил надолго, потому что 1 июля произошло сразу три очень важных события. Скажем, период с 12 по 30 июня он помнил достаточно смутно, и не только потому, что был большую часть времени хотя и в разной степени, но пьян. Просто ничего не происходило… То есть происходили, конечно же, и каждый день. Но все события были однообразные, обычные, и только в июле вдруг все изменилось, все вдруг забило ключом.

Самое главное событие в первый день июля состояло в том, что Володя съездил в Усть-Буранный и позвонил оттуда домой. Уже время… По крайней мере, может оказаться — уже время. Да к тому же, и это тоже важно — очень не хотелось сразу же попадаться на глаза Епифанову. Везде-то он опять проштрафился: и опять употребил много портвейна, и «тронул пальцем» Ли Мэй…

В общем, плохо!

Поэтому Володя не стал выходить к завтраку, рассчитав верно — как ни захочет видеть его Виталий Ильич с утра пораньше, а к нему в палатку не пойдет. Поэтому к Володе в палатку пришел посланный Епифановым Андрей и унес новость: Владимир Кириллович болен, встанет позже, придет на раскоп сам.

А когда Фомич увез народ на раскоп, Володя быстро помчался на дорогу, которой не мог минуть Фомич, направляя колеса в Усть-Буранный. Пройти надо было километра три, всего только, но пройти-то надо было очень быстро… И у Володи зелено стало в глазах к тому времени, как он тормознул «фомичевку». Уф…

Закупили продукты («Виталий Ильич, я в последний момент вспомнил, надо же купить и круп, и специй, давно дежурные просили, и кое-каких соков…»), Фомич уже нетерпеливо притопывал ногой, тянуть уже никак было нельзя, и Володя приказал последнее — мол, сейчас надо еще позвонить…

Фомич сделал понимающее лицо, да вот времени-то было всего половина двенадцатого… Значит, в Питере — половина восьмого. Да-а… Ну что ж, придется будить, если приехали.

Володя и сам не знал, что волнуется до такой степени: телефонная трубка чуть ли не плавала в поту, рука скользила. Или это тоже алкогольное?

— Алло…

— Приехали?!

— Кто это?

Боже какое облегчение! Зажимая левой рукой гулко заколотившееся о ребра, способное выскочить сердце, Володя тихонько позвал — так, словно Сашка был тоже фантомом, чудом в короне из перьев, почудившимся спьяну и заполночь в сырое сибирское утро. Словно Сашка тоже мог исчезнуть, как привидевшийся человек:

— Саша… Сынок, это ты?

— Да… Папа, это ты звонишь?!

— Сынок! Вы когда прилетели?!

— Вчера… Папа, я тебе привез крабика!

— Кого привез?!

— Крабика… Помнишь, ты мне дал несколько долларов? А там продавались сувениры — сушеный краб, такой красивый, весь рыжий.

— Спасибо, Саша… Что, русский консул не понадобился?

— Нет… (сын ответил только после паузы). Мама очень сердится на тебя… Ты это знаешь?

— Знаю. Я тоже сержусь на маму, и маме придется кое-что пережить. А у меня для тебя тоже есть сообщение: у меня в экспедиции Васька, и еще ваш родственник… троюродный, он из Испании, Женька. Может, приедешь и ты ко мне? Будете тут бегать вместе.

— Нет… Папа, я к тебе не приеду, мама говорит, денег уже не осталось. И говорит, что незачем тратить еще деньги, разъезжая по этой свинячьей стране дураков.

— Мама, как всегда, очень логична… Видишь ли, денег у меня целая куча, и если нужно, я тебе сразу вышлю. Но если не можешь или не хочешь сердить маму — тогда, конечно, ты не приезжай. Скоро все равно раскопки кончатся, и я сам приеду в Петербург. Ты напиши мне письмо… Напиши про все, что ты там видел и что пережил. Договорились?

— Конечно, мы договорились.

В одиннадцать часов сорок минут местного времени из кабинки вышел человек, имеющий совсем другие перспективы, совсем другую судьбу, чем вошедший в нее в одиннадцать часов тридцать минут. Сине-сизые горы Хакасии вокруг Усть-Буранного, ярко-желтые поля цветущей сурепки, прямоугольники с разными оттенками зеленого и сине-сизого между горами и мчащейся по шоссе машиной, выцветшее небо над головой — все воспринималось иначе… Если хотите, приобрело другой вкус. Чувство огромного облегчения делало иным и мир, и самого Володю Скорова. Словно бы пузырьки шампанского вскипали в его крови, наскакивали друг на друга, весело лопались.