Орден костяного человечка - Страница 72

— Верблюд! Верблюд сорвался и убежал!

Предчувствие сразу же кольнуло Чуя, он пошел смотреть и убедился — сорвался, убежал его верблюд. На всякий случай били в барабан, кричали до самого утра, но тигр уже не ревел возле лагеря. Наутро Чуй прекрасно видел многозначительные взгляды, которыми обменялись купцы: ночью сорвался верблюд Чуя.

Но если того, брошенного на тропе верблюда Чуй больше никогда в жизни не видел, то убежавшего, как ни странно, ему предстояло найти: останки верблюда валялись прямо на тропе.

Хищники выели бок, вырвали печенку и внутренности, сожрали большую часть груди и плеча, куски на передней ноге. Удивительно много исчезло с такого громадного животного — надо же, что за аппетит! Жутко выглядел этот полусъеденный верблюд, бело-желтые кости которого блестели среди развороченной плоти, соседствовали с обычной верблюжьей шкурой. Караван подошел, кто-то уже собрался прыгнуть на землю, подойти к мертвому зверю… Но делать этого явно не стоило: огромный желтокрасный зверь словно струился по земле, как будто тек. По словам опытных караванщиков, это была молодая, совсем некрупная самка. Чуй представил, каким же должен быть ее супруг, и ему стало по-настоящему страшно. За матерью бежали три детеныша — вон, струятся еще три таких же желто-красных зверя, поменьше.

Хищник дал дорогу каравану, но оставил запах, следы, клочья шерсти на кустах возле тропы. Верблюды пятились, ревели, кони ржали, не хотели идти дальше. Приходилось разведывать обходной путь, через пустынные тугаи, — потому что трудно вести вьючных животных через следы тигра, мимо остро пахнущих кустов.

Пока обходили дохлого верблюда, самка не уходила далеко. Все равно пришлось идти на ее глазах: страшный зверь стоял, словно пропуская мимо себя, и безмолвно держались возле матери три тигренка, неподвижных и страшно серьезных.

Верблюды опять ревели, пятились. Караванщики кричали, заставляли животных идти, и одновременно трясли в воздухе оружием. Зверь внимательно следил за караваном; когда проезжал мимо Чуй, она сделала шаг вперед, впилась желтыми безумными глазами в глаза Чуя.

Чуй оцепенел. Трудно описать это состояние души, когда он понял — самка пришла за ним и ждет его. В это мгновение Чуя можно было бы резать ножом — он не издал бы ни звука. Зверь уставился именно на него, не обращая внимания на весь остальной караван, и это продолжалось с полминуты.

В ближайшую ночь Чуй лег спать в самой гуще людей. Караванщики все понимали, и одни помогали ему спрятаться, другие волновались за себя: а что если заколдованный зверь с Чуем прихватит и их?! Впрочем, самка не напала, хотя еще сутки шла за караваном — до самого начала населенных земель вокруг Кашгара.

Еще два дня ехали в благодатных местах, по оазису, уже приближаясь к Кашгару. Не было больше зверей, не было приключений, и только одно происшествие вызывало раздражение людей: заболел еще один верблюд, и, конечно же, как раз тот, на котором ехал Чуй, на котором везли его вьюки. Верблюд начал кашлять, шататься, и Чуй решил идти дальше пешком, — пусть едут хотя бы вьюки, а верблюд останется в живых.

Караванщики с хмурыми лицами осмотрели несчастное животное и ничего не нашли. Верблюд поправился уже в Кашгаре, как только Чуй и его раб Тибочи сняли с него и внесли вьюки в дом купца Мурада.

Глухие серо-желтые заборы, а за ними фруктовые деревья и плоские крыши домов — так начинался Кашгар. В начале августа 1293 года караван Хоттаба, Фарида и Ярмата вступил в пределы города Кашгара, и всю вторую половину дня ехали через сады. Рек еще не было видно, сады орошались из арыков. В этой жаркой стране журчащую воду отводили за полдня, за день пути, если была требующая орошения земля.

Река Кашгар протекала через сам город, и еще реку называли Кизил, или Красная, — река несла столько красной глины, что вода и правда стала рыже-красной. Река Тюмень отделяла город от садов, дальше сливалась с Кизилом.

Жители города говорили на тюркском языке, вполне понятном для кыргыза. Чуй сам не знал, кто он — кет или кыргыз, он легко понял, как называют себя жители города: или кашгарлыки, или таранчи, что означает «земледельцы».

Купец Мурад радушно принял Чуя:

— Друзья-Махмуда и Кильды — всегда мои друзья и лучшие гости в моем доме.

— Меня ограбили в пути… Я вез много больше товаров… — завел Чуй свою прежнюю шарманку.

— Но у тебя и так много товаров!

— Это малая толика бывшего… Если ты поможешь мне, я еще вернусь на Кем и привезу много пушнины.

Мурад кивал чалмой, соглашался, вставлял умные замечания, что надо сперва отдохнуть, и что если Чуй хочет остаться в Кашгаре, это очень легко устроить.

Устроилось и правда очень просто. Малая толика золота позволила купить в Кашгаре дом и землю, фруктовый сад прямо с будущим урожаем — ведь еще только начало августа. От дома Чуя на улице Джан-кучи идти всего несколько минут до улицы Устэн, до дома Мурада. Удобно. В саду росли фрукты, которых Чуй не видел в своей жизни, — например, абрикосы и персики. Первые два дня Чуй буквально обжирался виноградом… В конце концов, ему не было тогда даже семнадцати лет.

Еще немного золота — и Чуй стал членом сообщества купцов-кашгарлыков. Теперь ни один монгольский начальник не смог бы его просто так выслать обратно на Кем или усомниться в его праве жить здесь и торговать из Кашгара со всеми другими городами — хоть с Китаем, хоть со Средней Азией, хоть со страной Хягас.

И уж совсем немного золота потратил Чуй, чтобы иметь жену.

— Раз ты теперь кашгарлык, — серьезно сказал ему Мурад, — ты должен жить по нашим обычаям.

Чуй молча поклонился старику.

— Ну, так пойдем на базар, за женой.

— На базар?!

— Да, это старый обычай. Всякий, кто живет в нашем городе хотя бы временно, должен иметь временную жену — чаукен. Если иноземец уезжает — он может оставить жену, она потом опять выйдет замуж. Имей в виду, Чуй, что чаукен — вовсе не проститутки, это вполне приличные женщины.

— А если рождаются дети?

— Девочки тоже становятся чаукен, а мальчики… Они могут делать что угодно, им открыты все дороги. Одни становятся воинами, другие караванщиками, третьи таранчи… Дети чаукен называются чалгурты. Перед ними все дороги открыты. А иногда отцы их признают, тогда они наследуют отцам. Например, мой отец меня признал.

— Ты тоже чалгурт?!

— Да, мой отец — кыргызский купец. Не ожидал?

— Н-нет.

— Тебе тоже надо временно жениться на чаукен, Сегодня мы идем на базар, ты будешь выбирать себе жену.

— Но я же не временно… Я хочу поселиться тут совсем.

— Если чаукен тебе понравится, никто не заставляет тебя ее прогонять. А если захочешь жениться на женщине другого сословия, кто же тебе помешает? Отправишь чаукен на базар, а сам женишься.

Обалдевший Чуй только кивнул.

На всю жизнь запомнил Чуй, как они выбирали чаукен. Десятки красавиц в красивых одеждах сидели, прохаживались в специальном красивом доме для выбора временных жен. Монголы хотели закрыть этот дом, спасти репутацию жителей Кашгара — мол, им же, наверное, обидно, что они «дети проституток». Кашгарлыки всерьез обиделись и подали хану Угэдэю прошение — оставить им старый обычай.

— Если они хотят позориться — их дело, — произнес, пожав плечами, Угэдэй и не велел рушить традиции.

А кашгарлыки вовсе не считали себя униженными этим обычаем, а наоборот — гордились им, как отличительной чертой своего города.

С чаукен можно (и нужно) было разговаривать, договариваться с ними, какую плату им положишь. Плата была необходима: а вдруг между замужествами пройдет много времени? Чаукен нужно жить на что-то, пока у нее нет нового мужа…

Чуй не робел женщин, но и совершенно их не знал. Поговорил с несколькими сверстницами, и все. Мурад очень серьезно советовал выбирать не торопясь, поговорить с несколькими женщинами, а если никто не понравится, то и не выбирать в этот раз, приходить через несколько дней — тогда освободятся новые чаукен. Чуй последовал разумному совету, но зачем откладывать выбор? Вот красивая девушка, ненамного старше самого Чуя, круглолицая и веселая. Отвечала чаукен бойко, закрутила головой и защелкала языком — из какой дали приехал сюда этот парень!