Опрятность ума - Страница 3

— Покажите, где вы задвинули лаз сундуком.

Юля потребовала показать сундук, отодвинула, заглянула в подвал. Не вещи ей были нужны. Не хотелось уступать этой жадине.

— И что вы успели к себе унести? — спросила она строго.

Какую-то удивительную власть приобрела Юля над этой пожилой женщиной. Та ничего не могла удержать при себе, тут же выбалтывала:

“Дура я, что ли, мебель тащить. Соседи мебель знают — увидят. Книжку унесла на предъявителя. Кто докажет, что не моя книжка?”

— Сберегательную книжку на предъявителя верните! — потребовала Юля.

— Какую книжку? — крикнула та. — Отвяжитесь от меня, не видала я никаких книжек. — И сама подсказала: “Какую? Потёртую, с оторванным уголком. Ой, влипла я! И всех-то денег там двести рублей”.

Юле стало противно.

— Ладно, — сказала она. — Уходите, и оставьте себе эти двести рублей за ваши услуги. Понимаю, что вы за личность. В милицию бы на вас заявить…

День Юля провела на даче, вынесла мусора вёдер десять, помыла пол. Устала до полусмерти, но ночевать не осталась. Жутковато было провести ночь одной в пустом доме, где так недавно был покойник. Инстинктивно жутко, как ни уговаривала себя. И Юля ушла, как только начало смеркаться. Взяла с собой только радиодиадему. Не рискнула оставлять на даче. Ещё соседка залезет и возьмёт. Украсть не решится, но перепрячет со зла. А Юля решила носить это украшение почаще как память об отце.

Почему-то все встречные были на редкость разговорчивы сегодня. Глянув на неё, парни тут же высказывались о её внешности: “На лицо ничего себе, только тощая. Пойдёшь танцевать — руки о кости исцарапаешь”. Проходящая девушка хмыкнула неодобрительно: “Фасон устарел. Реглан нынче не в моде”. Озабоченная хозяйка с тяжёлыми сумками, глянув на Юлю рассеянно, тут же поделилась своими заботами: “Что же я забыла? Муку взяла, макароны взяла, масло растительное взяла, селёдку взяла… Пиво я забыла, дурёха. Ну и ладно. Пусть мой пьяница сам за пивом бежит. Я и так руки отмотала”.

И даже пожилой рабочий, такой углублённый в себя, и тот кинул Юле на ходу: “Цапфа шпиндель не держит, все дело в колодке. Колодка зажимает и тормозит. Так я и скажу на собрании: наш мастер скупердяй, на переделку не решается, экономит копейки — теряет тысячи. А цапфа шпиндель не держит”.

Юля ничего не поняла, но кивнула из вежливости. Может быть, и правда цапфа шпиндель не держит…

Так всю дорогу: и на станции все заговаривали с Юлей, и вагон был наполнен гулом, хотя под вечер не так много было народу — под вечер люди больше едут из Москвы, а не в город. От гула болела голова. Юля нарочно села против дремлющей пассажирки. Дремлет — значит, помолчит, позволит подумать о своих делах, сосредоточиться.

И вдруг Юля увидела змей. Целый клубок, маленькие, черненькие, копошатся, никак не переступишь. И ядовитые ли, неведомо. Только подумала — тут же одна змея распухла, пасть раскрыла и, шипя, поползла к ней. Юля хотела бежать, но ноги были как ватные, переступали с трудом. Змея обогнала её и, шипя, кинулась в лицо…

Женщина на скамейке напротив вскрикнула и широко раскрыла глаза. Змея растаяла в тумане.

— Кажется, я кричала во сне? Змея мне приснилась. Когда сердце болит, всегда снятся змеи. Кинулась на меня, а я убежать не могу — ноги как ватные.

И Юля чувствовала, что у неё сердце болит. И что она пожилая, расплывшаяся, с отёкшими ногами, что ей тяжело дышать, передвигаться. И голова у неё мутная, и затылок трещит. Наверное, от этой тесной папиной повязки.

Она нащупала на затылке застёжку, отстегнула…

И гул исчез, исчезла боль в сердце, исчезла толщина, ноги стали стройными и лёгкими, дышалось по-человечески…

Защёлкнула опять: “Эта черненькая симпатичная на вид. Эх, сама я была такой когда-то, парни за мной хвостом…”

Отстегнула. Тишина.

Пристегнула: “Мой Федор красным командиром служил…”

Перед глазами незнакомый мужчина с пшеничными усами, на голове будёновка с красной звездой, шинель без погон, на петлицах квадратики. Самое удивительное, нежность чувствует Юля к этому усатому в суконном шлеме.

Отстегнула защёлку — исчез мужчина и нежность исчезла.

И тут Юля поняла все: и сон про змей, и всеобщую болтливость, и загадочную откровенность вороватой хозяйки, и слова, продиктованные отцом: “Хотелось бы помочь тебе лучше понимать людей”. Повязка из радиодеталей не была кустарным украшением — это был аппарат, читающий мысли. Никто ничего не мог утаить от Юли, никто не мог затаить против неё нехорошее.

“Интересно-то как!” — подумала Юля.

И ещё подумала, прослезившись: “Бедный папочка. Себе-то он не помог. Не избежал “рокового недоразумения”.

Недели три оставалось до начала занятий, и все это время Юля провела на даче, разбирая письменный стол отца. Теперь она жаждала узнать всё, что он не успел рассказать ей при жизни, что она отказывалась слушать.

Отец не оставил последовательного отчёта. Юля решила, что она напишет сама. Подобрала, разложила по папкам всё, что относилось к чтению мыслей: выписки из книг и журналов, вырезки, служебную переписку, заявки, планы работ, вычисления, заметки, протоколы опытов, схемы. Почерк у отца был неразборчивый, схемы исчёрканы и перечёркнуты, но мысли он излагал подробно, не конспективно, так что Юля постепенно разобралась в истории его изобретения. Викентором, по фамилии отца, Юля решила назвать аппарат. Её отец был радиоинженером по образованию, занимался усилителями для маломощных приёмников. А на мыслепередачу обратил внимание после одного житейского случая. Может, и не такой примечательный был случай, но сам он был героем. Личное производит больше впечатления, чем сотня прочитанных книг.

С группой товарищей инженер Викентьев написал учебник по радиотехнике и должен был получить гонорар — две тысячи сто шестьдесят три рубля, для скромного инженера сумма значительная. Заранее он решил, что мотать деньги зря не будет, всю сумму, до копейки, положит на сберегательную книжку. На дачу он копил тогда, на эту самую, где умер, — на свой дом с радиомастерской на чердаке. И вот в праздничном настроении он явился в издательскую кассу, расписался в ведомости с росчерком и получил кучу денег — две пачки по сто бумажек, заклеенных крест-накрест, с банковским штампом и подписью кассира, а кроме того, ещё сто шестьдесят три рубля. Перешёл, придерживая карман, через улицу, в сберкассу, как и было задумано, заполнил розовый бланк, вручил деньги, пришёл домой, удовлетворённый, сознательный гражданин, хранящий деньги на книжке, а не в кубышке.

И вдруг телефонный звонок. Кассирша издательства. Спрашивает, все ли он получил правильно.

— То есть до копеечки.

— Вы проверили?

— Даже не я проверял. Сберкасса проверила. — Вынул книжку, прочёл запись для убедительности.

— Ну, тогда ладно.

И, только положив трубку, отец хлопнул себя по лбу. Ведь в пачках-то лежали синенькие бумажки — пятирублевые. Значит, тысяча рублей в двух пачках, а не две.

Выходит, что издательская кассирша ошиблась, считая, что платит правильно, мысленно передала ему свою уверенность, а он, сохранив эту уверенность, внушил её приёмщице сберегательной кассы. Три человека ошиблись. Едва ли это случайность.

Поразившись, Викентьев начал подбирать подобные случаи, выспрашивал, вычитывал. Вскоре составилась внушительная картотека.

Вот примеры, выбранные наугад:

“227. В.А. — колхозница из Кустанайской области. Под утро, спросонок, услышала голос сына: “Мама, спаси!” Проснулась, даже во двор выбежала — никого! Только через два дня узнала, что сын её чуть не утонул в тот самый час. Оттепель была, рискнул машину гнать по льду, провалился, чуть не затянуло под лёд.

228. В.И. — молодой человек из Витебска, во сне услышал слова своей подруги: “Все тлен, Володя!” Юноша был так потрясён отчётливостью этих слов, что собрал приятелей и составил протокол о том, что такого-то числа и т. д. Через некоторое время узнал, что подруга умерла от тифа в Петрограде (в 1918 году дело происходило). Перед смертью произнесла эти самые слова.