Опрокинутый рейд - Страница 6

– Нисколько не сомневаюсь, – подтвердил Мамонтов.

Сидорин прикрыл ладонью глаза. Теперь, когда Мамонтов уже чувствовал себя тем полководцем, от которого оба они, нынешние правители Дона, всецело зависят, этот покорный жест возмутил Мамонтова.

– Потому-то и гибнет казачье дело, – он едва удержался, чтобы, словно на площади, со всего маха не рубануть рукой воздух. – Все, что намечаем, – с оглядкой. Любое слово, решение – не окончательно… Да, да, да, – машинально повторял Мамонтов, вновь охваченный видением картины того, как там, под Царицыном, из станиц вместе с красной дивизией уходили тысячные толпы.

Будет так и с его полками. Будет!

Ярко, в звуках и красках он представил себе теперь то, как корпус под его командованием движется по красному тылу и от него во все стороны распространяются волны успокоения, порядка, начавшегося еще триста лет назад при Михаиле Романове, и десятки тысяч благодарных ему, Мамонтову, россиян ежечасно присоединяются к этой колонне. А он идет уверенно, с богатым обозом. Никаких реквизиций у населения! Никаких шалостей со стороны казаков: что-то украсть, отобрать, чем-то воспользоваться… Напротив! Раздавать захваченное в казенных магазинах и складах, чтобы с каждым днем ширился круг молвы: «Щедрые, добрые… Истинную свободу несут…»

Как это будет прекрасно!

И он решился окончательно: пойдет. Но коли пойдет, то – триумфальный марш до Москвы. Вот чем будет его рейд. Однако до времени об этом ни слова. Объяви громко, деятели из ставки Главнокомандующего вооруженными силами Юга России сразу начнут отнимать у него такую возможность, чтобы если уж нельзя оттягать ее лично себе, то отдать кому-либо из генералов этой презренной своей фаворитки – Добровольческой армии: Май-Маевскому, Сахарову, Слащеву, Врангелю, Кутепову. Их там много – бездарностей. И сколько раз было так: политики отбирали победу у полководцев и вовсе теряли ее.

Теперь он так ясно все видит! Ставка сейчас намеренно сдерживает продвижение к Москве дивизий Добровольческой армии. Если б не это! Только в ударном кулаке ее более двухсот тысяч штыков и сабель, сотни орудий, десятки бронепоездов, самолеты, танки. Быстро наступать на большевистскую столицу мешает ей – о-о! – лишь одно: ожидание того часа, когда красные прежде двинутся на Донскую армию, разгромят ее, чтобы разного рода добровольческим вершителям судеб потом ни с кем не делить окончательной победы. Все эти расчеты, хитросплетения он, Мамонтов, порушит. Да-да, он их порушит. Начисто. Но потому-то теперь ему надо как можно тщательней таить детали подготовки к походу. И от своих не менее строго, чем от чужих. Для него теперь все чужие!

– Да, да, – повторял он, более не вслушиваясь в то, что еще говорили Сидорин и Богаевский.

Сходные мысли возникли и у Главнокомандующего вооруженными силами Юга России Антона Ивановича Деникина, когда Сидорин, прибыв в его ставку в Екатеринодаре, доложил о намеченной штабом Донской армии операции.

Как и Мамонтов, Деникин прежде всего подумал о том, что корпус, едва ворвавшись внутрь красного тыла, погибнет. Оказаться в недрах армий, готовящихся перейти в контрнаступление! Задавят массой. Не разумней ли сберечь этот корпус на период, когда контрнаступление красных против Донской армии уже станет фактом?

Свое мнение он выразил определенно:

– Авантюра.

Как гуляло впоследствии это слово по всем белым штабам!

– Авантюра! За линией фронта у красных резервы. Вот! Вот! Вот! – он тыкал пальцем в разложенный перед ним на столе лист карты. – У большевиков голод, разруха – значит, корпусу предстоит идти с полным обозом. Это тянуться по двадцать верст в сутки. Такую колонну легко обнаружить, расчленить. Что же будет в активе? Удар по Козлову? Но до этого города пятнадцать, а при встречных боях и все двадцать дней хода. Следовательно, штаб фронта красных наверняка успеет убраться восвояси, а корпус завязнет… Нет. Так не воюют. И кто намечен возглавить рейд?

– Мамонтов.

– И согласился?

– Крайне воспламенен.

– Я всегда знал, что голова этого генерала не вмещает более одной мысли, – в презрении Деникин тряс бородкой. – Но в данном случае это еще и такая мысль, что…

Он не закончил фразу, подумав: «А пожалуй, некоторое кровопускание казачьей армии будет полезно. Умерит амбиции. Слишком уж много говорят в Новочеркасске, что Добровольческая армия желает одной себе присвоить все лавры победы, в то время как в казачьих-то областях законная российская государственность и сбереглась».

– Хорошо, – сказал он Сидорину. – Считайте вопрос решенным. Можно даже усилить войска прорыва, скажем, корпусом Коновалова, и задачу поставить иную: прорвав фронт, зайти в тыл Лискинской группы войск красных, оттуда – удар в южном направлении. В ходе рейда не удаляться от фронта, а приближаться к нему, не ослаблять, а укреплять оперативную связь с Донской армией. Тогда еще возможен успех.

– По мнению Мамонтова, никаких усилений не нужно.

– Да, да, понимаю, – согласился Деникин, подумав: «Курица славы – на одного. Вполне в его стиле», и рассердился: – Но мы же с вами и сами можем понять, как нужно и как не нужно!..

Впрочем, оказалось, что корпус Коновалова прочно скован на собственном своем фронте. Принять участие в рейде он не сможет ни при каких обстоятельствах.

Группа конных во главе с Мамонтовым подскакала к ложбине, у которой застряла колонна обоза, уже в восьмом часу вечера. Быстро смеркалось.

Еще в пути Мамонтов получил донесение: «На подступах к Таловой концентрируются части красных. Предположительно – до двух пехотных полков общей численностью около тысячи штыков». Он тогда рассмеялся: «Всего-то!»

На рысях миновали мирно стоящий обоз. Быки двигали челюстями, пережевывая жвачку. На лошадиных мордах висели торбы с овсом. Горели костры. На них что-то варилось.

«Не прорыв фронта, – брезгливо подумал Мамонтов, – пикник гимназистов».

Проскакали мимо чинной шеренги штабных фургонов, полевых кухонь. Выстроились, как на смотру.

«Спокойно, спокойно, – смирял он себя. – Спокойно».

У головы колонны толпились казаки.

Мамонтов отдал поводья ординарцу, спешился. Оглянулся. Привычная обстановка: адъютанты, офицеры штаба, в двух шагах от него, приставив ладонь к козырьку фуражки, ест глазами начальство командир полка Никифор Матвеевич Антаномов. Герой боев под Царицыном, а сейчас трепещет, как проштрафившийся кадет. Чувствует: виноват!

Мамонтов подал ему руку:

– Добрый вечер. Чем порадуете?

– Вот, – Антаномов указал в сторону казачьей толпы. Мамонтов шагнул в том направлении. Толпа расступилась. Центром ее был десяток пленных – в лохмотьях, в грязи, в крови. Стояли, подпирая друг друга, озираясь с таким видом, будто вокруг бушует огонь.

– Кто их взял? – спросил Мамонтов, не оборачиваясь.

– Мои, – ответил Антаномов, вырастая рядом с ним. – Самолично повел… Хотели всех на месте прикончить, приказал десяток сюда пригнать. Как знал, что прибудете. Может, пожелаете поговорить, – он кивнул на обоз. – Дорога открыта. Разрешите дать приказ?

Не отозвавшись, Мамонтов всматривался в красноармейцев. Этим людям он ведь тоже принес освобождение. Но тогда бы они должны сейчас в ногах у него валяться, пощаду вымаливать!

Издалека, с севера, донеслась пулеметная стрельба. Привычным ухом он отметил: бьют от красных. Короткими очередями то в одном, то в другом месте. От нервности. Предостерегают. Мол, успели стать фронтом. Значит, боятся. Но и предостерегли уже. Услышал стрельбу эту он, услышали казаки. Пленные тоже смотрят в ту сторону.

Он обернулся к Калиновскому, стоявшему за его спиной:

– Что у вас?

– Обозной колонне дойти до хутора Хорольского. Там ночевать. Штабу корпуса стать в Козловских Выселках. Удар по Таловой завтра в восемь ноль-ноль, чтобы успели отдохнуть кони.

– Хорошо, – Мамонтов качнул головой в сторону пленных. – А этих – заживо в землю. В собственном их окопе. И копытами утоптать. Чтоб и следа не осталось.