Опрокинутый рейд - Страница 12

Шорохов растерянно озирался: лампада в углу под иконами, на стенах фотографии в рамочках, тоже в рамочке – грамота потомственного почетного гражданина…

Нечипоренко возвратился:

– Зараз дадут.

Он опять сел напротив, положил на стол кулаки.

Шорохов с ожиданием смотрел на него.

Нечипоренко прокашлялся:

– Послушай, Леонтий, ты же в Урюпинской приказчика держишь?

– Держу.

– Хочешь хорошее дело? Там у меня овец пара тысяч. Не скрою, интендантству шли. Покупатель-то строгий. С разбором. Бери! Впрогаде не будешь.

Нечипоренко говорил громко, явным образом надеясь, что его собеседник тоже повысит голос.

«Провоцирует», – теперь холодно отметил Шорохов. Нет, в этом человеке он не ошибся. Однако что же следовало из его теперешних слов? Промахнулся с овцами. Как, впрочем, и с тем добром, о котором говорил приказчик, подавший табуретку. И опять – Урюпинская. Но ведь и с их фирмой сделка на бочки там расторгнута. Резко. Как отрубили. Будто срывали зло.

– Забейте, засолите, – ответил он. – Баранья солонина – деликатес. Зимой хорошую цену возьмете.

– На базаре? Мелочи. Этим не занимаюсь.

– Вы ее тому же войску целиком.

– Чтобы еще раз обморочили? Там у них и все прежде закупленное девать теперь некуда. От нового товара и подавно морду воротят.

Шорохов не отозвался. «Еще раз?» А впервые-то было все в той же Урюпинской. Но в ней Мамонтов. Его корпус. Из представителей войска никакого другого там покупателя нет. Значит, слова Нечипоренко надо понимать так: «у них» – это интендантская служба корпуса; «все закупленное» – провиант, запасы амуниции, сбруя. Хозяйственный обоз, если говорить по-военному. «Девать теперь некуда» – корпусу все это вообще стало не нужно. Да как! «От нового товара и подавно морду воротят». Загадка. Испарился он, что ли? Ведь если в поход пошел, то прежде закупленное-то интендантами почему осталось? Без обоза же не пойдешь?.. Однако чего ради Нечипоренко его к себе пригласил? Излить досаду? Экие нежности!

А тот и действительно разошелся вовсю:

– Что за наказанье господне! За какое дело тут у нас ни возьмись, все валится прахом. Слышал? Полки добровольцев к самой Москве подошли. Товаров захвачено – горы. У красных добро разве свое? От господ отобрали. Теперь кидают. Пойди разбери, чье оно прежде было? Громадный барыш берут. С нашим разве сравнишь?

«Вот же в чем оно!» – воскликнул про себя Шорохов. За портьерой был, следовательно, кто-то из торговцев, приехавших из мест, занятых Добровольческой армией, и Нечипоренко хотел его убедить, что с теми ценами, какие гость назначает, здесь, на Дону, ходу нет. Присутствие Шорохова – козырь в его колоде. И всего-то. Игра, в купеческом духе совершенно обычная.

Он вздохнул:

– Что – Москва! Пока доедешь туда да пока с товаром вернешься, как дешево ни купи…

– Мне не веришь, Фотия Варенцова спытай!

Из-за портьеры послышалось шуршание: наверное, дверь затворилась. Нечипоренко встал, облегченно опустил плечи:

– Ты, Леонтий, все же подумай.

– Подумаю, – Шорохов тоже поднялся со стула.

О чем будет нужно подумать, он себе не представлял. Но другое-то ему стало ясно. Здесь он больше не нужен. Даже мешал. Значить это могло лишь одно: за портьерой был человек, который очень торопится. Местное купечество спешку не любит, считает для себя чем-то зазорным. Их разговор, следовательно, подслушивал и в самом деле приезжий.

В силах Шорохова было испортить обедню: «Где угощенье? Замахнулся – бей!» В купеческом мире тонкости этикета ценятся высоко. Но, что этим он выгадает? Отведет душу. И только.

Молча они спустились в первый этаж.

Яркий свет солнца! Синее небо! Шорохов испытывал такое облегчение, будто выбрался из кладбищенского склепа.

О чем же был разговор? Овечий гурт – мелочь. А вот над словами о том, что добровольцы подступают к Москве, стоило подумать. Впрочем, нет, не над этим. Почему такая мысль занимает сейчас Нечипоренко? И конечно, Фотия Фомича Варенцова. «Самого», как говорят о нем торговцы помельче. Иначе чего бы ради Нечипоренко и Богачев его сегодня упоминали? Совпало случайно? Едва ли. Очень уж эта личность и впрямь необычная в купеческом мире их города. Безземельная голь, почти до тридцати лет шахтер. Так бы тому, казалось, до скончания века и длиться. Жизнь Варенцова переменил случай: жену взял хоть и много старше себя, но с деньгами. Сразу начал выезжать в Воронежскую губернию. Набирал крестьянских парней, возил на те рудники, где некогда коногонствовал сам. Парней обсчитывал. За скаредность его пытались убить. Позже занялся перепродажей донского зерна итальянским макаронным фирмам. Тогда-то пришли по-настоящему крупные деньги, почтение со стороны окрестной торговой братии. Имя такого человека купцы всуе не треплют. Шорохов уже знал.

Но как раз его-то появление в качестве богачевского компаньона Варенцов принял благожелательно. Усмотрел нечто общее в его и своей судьбе? Всего верней так. Чего тогда медлить? Разыскать, впрямую спросить. И в первую очередь о Манукове. «…Ручку подаст… “Мы с вами где-то встречались?”…» Случайно сошлись в ночном кабаке, и так настырно набиваться в знакомцы? Среди солидного купечества это не принято. Кто он такой тогда?

В седьмом часу вечера того же дня в привокзальном ресторане Шорохов разыскал Варенцова. Все получилось согласно расчету. Шорохов вошел в зал для «чистой» публики, зная, что Варенцов уже там, не глядя ни на кого, направился к буфетной стойке и, конечно, услышал:

– Леонтий!

Обернулся, как бы с удивлением вглядываясь: кто это там зовет? Ах вот кто! Подошел с полупоклоном:

– Фотий Фомич! Мое почтение вам!

Варенцов указал на место рядом с собой. Шорохов сел. Судя по тарелкам на столике, Варенцов ужинал не в одиночку. Уловив взгляд Шорохова, пояснил:

– Христофор только что на твоем месте сидел.

Говорил он неправду. Для Нечипоренко это было бы слишком тонко: оставить половину бутерброда, недопить рюмку, – однако Шорохов с безразличием пожал плечами:

– Мне-то какое дело?

Варенцов удивился:

– Так уж и никакого? Про тебя мы тут говорили. Ты днем к нему заходил?

Отвечать следовало без панибратства, нисколько не заносясь, но с достоинством.

– Заходил. Было. Только… – Шорохов не стал продолжать.

– Разве он тебе не сказал?

– О чем?

– Он компанию собирает по занятой у красных местности ехать.

– Ой-ой-ой! Так прямо и ехать?

– Говорит, поддержка у него от военных высокая.

– И есть она?

– Да ведь и сам едет. Себя-то чего дурить?

– Ну а зачем?

Варенцов рассмеялся:

– Волка-то что кормит? Вот он и хочет по-волчьи…

Мартовский поздний вечер. И всего-то полгода назад. В числе представителей городских сословий он, Шорохов, удостоен чести. На вокзале проездом генерал Шкуро. Фигура в белоказачьих кругах заметная. Надо приветствовать. Это вспомнилось Шорохову.

Сто тысяч рублей пожертвовали тогда состоятельные граждане города на нужды его дивизии, знамя которой – черное полотнище с изображением оскаленной волчьей пасти, папаха из волчьего меха – словно эмблема. Десять из этих ста тысяч были от Шорохова. Тридцать пудов бараньего мяса, накануне проданные на ростовском базаре! Швырнул, как кость.

Впрочем, нет. Подал с поклоном. А как иначе? Еще одна купеческая истина: «Переплачивая при покупке, обретаешь друзей».

Шорохов обретал этим расположение желчного подъесаула с дергающейся после контузии правой щекой. В прошлом был он шкуровским адъютантом, а ныне подвизался в чинах контрразведывательного отдела штаба городского гарнизона. Игра стоила свеч…

Шкуро был одет в белую черкеску с погонами, пьян, говорил без умолку.

Донские и кубанские газеты, разумеется, в качестве похвалы, писали, что в облике этого генерала есть нечто волчье. Волчье действительно было. Потому после слов Варенцова тот далекий вечер и вспомнился Шорохову, хотя он и не мог так уж прямо определить для себя, в чем именно оно в натуре Шкуро проявлялось. В быстрых переменах направления взгляда? В известной всем безжалостности, мстительности, коварстве?