Опричнина. От Ивана Грозного до Путина - Страница 3

Андрей впервые предпринял попытку лишить самостоятельности Новгород, заставить его принимать назначенных им князей. И вообще, он хотел превратить других русских князей в пешки, которых он будет менять на княжении, ссорить и мирить по своей прихоти. Однако финалом такой политики стало полное фиаско с весьма печальным исходом лично для князя Андрея. Сначала он потерпел два поражения – под Новгородом и под Киевом, потому что насильно присоединенные к его войску отряды других русских земель не хотели сражаться за «тирана»; наконец, летом 1175 г. князь Андрей был вообще убит группой заговорщиков[21].

В. О. Ключевский писал об Андрее Боголюбском: «В первый раз великий князь, названный отец для младшей братии, обращался… не по-отечески и не по-братски со своими родичами… Эта деятельность была попыткой произвести переворот в политическом строе Русской земли (выделено мною. – Д. В.)… Князь Андрей… действовал не по-старому… желая быть «самовластием» (выделено мною: во времена Ключевского, как известно, слово «самовластие» было синонимом слова «самодержавие». – Д. В.) всей Суздальской земли»[22].

Оппонент А. Л. Янова И. Н. Данилевский в послесловии к яновской трилогии «Россия и Европа» (вышла в 2009 г. в трех книгах – «Европейское столетие России (1462–1560)», «Загадка николаевской России (1825–1855)» и «Драма патриотизма в России (1855–1921)») приводит Андрея Боголюбского в качестве примера того, что и до Ивана Грозного в Северо-Восточной Руси, очаге образования будущей России, было самодержавие[23]. В. В. Ильин тоже считает Андрея Боголюбского «первосамодержцем», от которого эта напасть (по крайней мере, в этом месте он самодержавно-деспотической тенденции на Руси явно не симпатизирует) на Руси и пошла: «От толчка, данного Андреем Боголюбским, перенесшим столицу из Киева во Владимир, устроительная деятельность покатилась по наклонной плоскости»[24].

Р. Пайпс считал, что самодержавные тенденции в Северо-Восточной Руси (историческое ядро будущей Великороссии) были предрешены еще до Андрея Боголюбского. По его мнению, в других княжествах Руси «население (славянское. – Д. В.) появилось прежде князей», тогда как в Северо-Восточной Руси «власть предвосхитила население, так как Северо-Восток был по большей части колонизирован по инициативе и под воздействием князей». До этого, мол, там жили только финно-угорские племена – мордва, меря, мурома, весь, чудь и т. д. В результате этого северо-восточные князья обладали такой властью и престижем, на которые сроду не могли рассчитывать их собратья в Новгороде и Литве (т. е. в вошедших в XIV–XV вв. в состав Литовского княжества русских землях, каковыми в указанное время стали территории вплоть до Смоленска. —Д. В.). Земля, по их убеждению, принадлежала им; города, леса, пашни, луга и речные пути были их собственностью, ибо строились, расчищались и эксплуатировались по их повелению. Такое мнение предполагало также, что все живущие на их земле люди были их челядью либо съемщиками; в любом случае, они не могли претендовать на землю и обладать какими-либо неотъемлемыми «правами» (кавычки Р. Пайпса. – Д. В.)»[25].

А. Л. Янов, опять-таки возражая им всем, подчеркивает, что речь в данном случае лишь о неудачной попытке установления самодержавия, которая плохо кончилась для незадачливого самодержца[26], независимо от того, была эта попытка «предрешена всем предыдущим ходом развития Северо-Восточной Руси» или нет. Однако утверждение Р. Пайпса, помимо всего прочего, не выдерживает и испытания этнографией: славяне проникали в междуречье Волги и Оки еще начиная с VI–VIII вв., т. е. задолго до появления в этих местах князей. На Оке жили вятичи, в бассейне Москвы-реки – кривичи[27]. И тот факт, что Ростов и Суздаль избрали Андрея Боголюбского князем на вече, также опровергает концепцию Р. Пайпса. Даже во Владимире, обязанном этому князю своим возвышением, самодержавные тенденции в политике кончились для него плохо.

А Русская Церковь – всегда ли была зависима от государства? Опять-таки проследим ее историю начиная с Древней Руси…

Так вот, православная Церковь в киевские времена подчинялась византийскому императору (точнее, константинопольскому патриарху, который, в свою очередь, подчинялся императору), но никак не киевскому князю. Так что о «копии византийского самодержавия» хотя бы по этой причине не могло быть и речи. Если князь Владимир Святой и действительно, как утверждает В. В. Викторов, «остановился на византийском христианстве в силу того, что оно было лояльно и законопослушно к императорской власти»[28], то он очень ошибается.

Помимо всего прочего, имелись между русским и византийским православием и серьезные идеологические различия. Так, в Византии воин не мог стать святым, смерть в бою не рассматривалась как мученичество. Борьба с врагами была жизненно необходима, но не более. Профессия воина в Византии не была окружена такой романтикой и ореолом, как на Западе. Священник не мог взять оружие в руки вообще. В Византии, в отличие от Запада, не было понятия «священная война», которая может вестись по велению Бога и быть позволительной, законной и желательной[29].

А теперь спросим себя: к Византии или к Западу была в этом плане ближе Русская православная церковь? Воины причислялись и причисляются к святым, как, например, князь Александр Невский или адмирал Ф. Ф. Ушаков. Монахи имеют полное право выйти в бой с врагом: самые знаменитые участники, например, Куликовской битвы – братья-монахи Александр Пересвет и Родион Ослябя. Даже Иван Грозный, который, как мы далее увидим, старался повернуть Россию на принципиально неевропейский путь развития, делал свои дела с помощью опричников, организованных по образцу западного военно-монашеского ордена в братство, где сам Грозный был игуменом, князь А. Вяземский – келарем (заместитель игумена по административно-хозяйственной части), а Малюта Скуратов – пономарем[30]. Дм. Володихин прямо называет опричное «братство» «Слободским (от опричной резиденции Грозного в Александровой Слободе) орденом»[31].

В общем, можно согласиться с резюме Н. А. Бердяева, что Русь до монгольского нашествия была государством европейским, «не замкнутым от Запада, восприимчивым и свободным в своей духовной сути и политической организации»[32]. И элементы, фрагменты будущего демократического государства и гражданского общества, насколько это вообще было возможно при европейском феодально-средневековом социальном устройстве, в общем, имели место по крайней мере не в меньшей степени, чем в Западной Европе: вольные рыцари-дружинники, лично свободные в подавляющем большинстве крестьяне, а тем более горожане, Церковь – отнюдь не «служанка власти»; и самих князей общество при необходимости умело ограничивать.

Но это все – Русь Киевская и Владимиро-Суздальская. А как насчет Руси Московской?

Принято считать, что Россию свернула с европейского пути развития Золотая Орда. В отличие от евразийцев – «классических» и «некпассических, которые относились к этому факту позитивно и о которых впереди большой и подробный разговор, другие историки (а также политологи и просто «любители порассуждать о судьбах России») воспринимали этот факт негативно, но в его подлинности в подавляющем большинстве не сомневались. Н. М. Карамзин[33] и Н. И. Костомаров[34], Карл Маркс[35] и маркиз де Кюстин[36], Н. А. Бердяев[37] и Н. Я. Эйдельман[38], Аполлон Кузьмин[39] и Ричард Пайпс[40], демократ-патриот Константин Крылов и русофоб Юрий Нестеренко (автор цитированной выше фразы «… эта страна и этот народ безнадежны») – самые, казалось бы, разные люди, разделенные подчас непримиримыми идейными баррикадами, единодушны в этом вопросе. Однако все значительно сложнее.