Опора Мироздания. Мировое древо и Скала Времён в традиционной культуре - Страница 6

Подобное представление является весьма древним.

У древних греков царство Аида находилось за рекой Океан, а своего рода «рай» (царство Крона) – на островах блаженных (куда отправился и Менелай с Еленой).

По народным представлениям, в укромных глухих уголках существуют прямые проходы из мира людей в мир иной (например, колодец или дупло, расщелина или пещера, дыра под священным камнем или даже нора, а то и запретная дверь. Во всех случаях это – своеобразная «дырка, прогрызенная в пространстве». Необходимо пройти через область, уже лишённую Света. Зрение там не помогает, отказывают и прочие чувства.

Выход за пределы освоенного пространства нередко сопровождался сложными обрядовыми действиями (ван Геннеп, 2002). Вполне понятные опасности путешествия объединялись в сознании человека прошлого с опасностями потусторонними, ибо там, возможно, жили не люди, а некие загадочные и опасные существа, лишь напоминающие людей (ср. «своё – чужое»; пережитки подобного отношения можно наблюдать и поныне. Требовалось оберегаться от этих действительных и мнимых напастей, в том числе – магическим образом.

Чем дальше от Центра (например, поселения), тем меньше порядка (космоса) и больше необустроенного хаоса. Отдаляясь от центра, мир деградирует. Линейное время людей растворяется в не-времени. Бегущее по кругу время богов рассыпается на части. Пробывший там минуты, теряет на этом свете дни. Интересно, что это – общеевропейское (и не только) представление. Лишь в особые моменты годового круга «часы» миров совпадают. Например, в так называемые «навьи дни» или «Деды» проходы между мирами открываются и параллельные пространства сближаются (подробнее см. Ермаков, Гаврилов, 2009а).

В Иномирье действуют законы субъективной, а не объективной реальности, то есть магические законы, когда самые маловероятные события случаются, а очевидные с позиций логики простого человека – нет.

Сегодня благодаря прежде всего трудам Б. А. Рыбакова более всего распространено представление о том, что названием одного из пространств Иномирья было кощное. Предпосылкою к тому служит прежде всего летописное свидетельство о низвержении идола Перуна: «И плыл (идол) из света во кощное, сиречь во тьму кромешнюю» (Новгородская Софийская летопись). Таким образом, вслед за Рыбаковым «кощ» принято понимать как уровень славянского мироздания, схожий с безрадостным Аидом эллинов или с Хель древних германцев. Иначе говоря, с Нижним миром. В свою очередь, этот мир, согласно более поздним волшебным сказкам, троичен – медное царство, серебряное царство и золотое царство.

Мотив «Древа Жизни» на поздней русской вышивке

Позволим себе толику сомнения и осторожно попробуем разобраться с оттенками и смыслами слов с основой *кощ-.

У М. Фасмера «кощей – род. п. – ея 1. “худой, тощий человек, ходячий скелет”; 2. “скряга”. Вероятно, от кость; см. Mi. EW 133 и сл.; Бернекер 1, 583. Напротив, др. – русск. кощеи, кощии “отрок, мальчик, пленник, раб” (СПИ) – из тюрк. košči «невольник» от koš “лагерь, стоянка”… Менее вероятно сближение Соболевского (ЖМНП, 1886, сент., стр. 152) с костить “бранить”».

Однако слово «кощун» авторитетный этимолог даже не пытается, хотя такое сравнение вроде бы напрашивается, сопоставить с «кощеем». Кощун у него – «”насмешник, богохульник”, укр. кощун, болг. кощун – то же, кощуня “хитрю, интригую, насмехаюсь”. Вероятно, от костить… В отличие от них Младенов (254) толкует кощун как заимств. из тюрк. – булг.; ср. соответствующее ему тат. koštan “корыстный человек”» (Фасмер).

Однако понимание соотношений кажется весьма важным, исходя из того, что «культуру можно определить как то, ЧТО данное общество делает и думает. Язык же есть то, КАК думают» (Сепир, 1993, с. 193).

Б. А. Рыбаков обращает внимание на то, что в древнерусских письменных памятниках «словом “кощуны” переводилось греческое μύϑος», то есть мифы в значении предания (Рыбаков, 1988, с. 315). Одновременно слово имеет и смысловой оттенок басен, баек. И если задаться целью проследить контекст употребления переводных значений и исходных смыслов, так и получится: не только «предание», но и «побасёнка, россказни».

Выходит, есть несколько разных значений одного слова? Или, быть может, в русском языке имелось три разных по происхождению и смыслу, но сходно звучавших слова?

Не будучи языковедами, мы ни в коем случае не претендуем на правильность наших толкований, более того, хотим воздержаться от скоропалительных выводов.

Вот возможные варианты.

Во-первых, «кощей» – «мелкий, щуплый, а также поражённый в правах человек». К нему примыкает известное из памятников XI–XII в. именование «кощеем» того, кто ведает лошадьми в дружине, ведёт запасную лошадь князя.

Во-вторых, единогласно (и не только вслед за Фасмером) признаваемое заимствованным из тюркских слово «кощун» в значении «оскорбительные, идущие против принятых правил и норм (прежде всего церковных) речи». Слово распространено именно в тех регионах славянского мира, где в древности происходили активные взаимодействия с тюркоязычными кочевниками.

В-третьих, можно проследить интересное оттеночное значение несомненно родственного «кощунам» слова «кощунство». Встречаются предположения, что оно восходит к слову кость и имеет отношение к тому, что на костях на Руси, как «и в некоторых других странах, гадали, совершали какие-то магические действия» (св. Я. Кротов).

В то же время в поучении XVI в. «Еже не плакати о умерших», привязанном к Троицким Дедам (суббота Троицкой седмицы), подвергаются яростной критике те, что «тщеславия деля плачются, а отшедше упиваются и кощуны деют» (Гальковский, 1913, с. 183). Здесь кощуны приравниваются к действиям неприличным: «кощуны и играния неподобные»; пьяные «глумятся и кощюнять» (там же, с. 168–171). Вместе с тем этот текст восходит к древнерусскому переводу на церковнославянский текста Иоанна Златоуста, выполненному в XIV в., являя собою буквально подстрочное переложение оригинала. Правомерно ли на основе греческого источника в русском средневековом переводе делать выводы о славянском язычестве? Сомнительно.

Можно ли найти более или менее логичное объяснение выявленным нестыковкам? Полагаем, да.

С точки зрения христианина всё, связанное с язычеством, является бесовским, относящимся к преисподней, а все боги язычников – бесы, и не могут быть кем-то иным. По большому счёту, даже религии, считающиеся с ветхозаветным преданием, являются бесовским наущением.

Естественно было бы думать, что автор текста в Софийской летописи считал всё Иномирье преисподней. Ведь, будучи некрещёными, языческие предки славян находятся именно в аду, а не где-либо ещё.

Там же, где, с его точки зрения, пребывают и все бесы (боги славянского язычества).

И как устроено согласно языческим же (то есть «от лукавого») воззрениям Иномирье, сочинителя нисколько не волновало.

Получается, кощное [царство] – это, если можно так сказать, иной мир вообще.

Слово «кощуны» действительно может иметь смысл речей мифологического содержания, будь то космогонические мифы или представления о посмертной судьбе усопшего. Кстати, большинство упоминаний о кощунах встречаются в контексте либо переходных точек годового круга, либо обрядов перехода.

Тогда слова «кощей» и «кощуна» созвучны, но не родственны (см. выше). Это, честно говоря, заставляет отказаться от ряда устоявшихся представлений, в том числе о том, что «кощным» правит некий Кощей и что он является своего рода славянским Аидом. Или что налицо довольно распространённое явление наложения смыслов по созвучию самих слов. И тогда Ирий, к которому и восходит современное восточнославянское «рай» – не оппозиция кощного [царства], но лишь его составная часть5.

При таком толковании новый смысл приобретают и упомянутые в начале раздела «царства» из русских народных сказок. Размышление над этим образом вызывает как ассоциации с мирами скандинавской и кельтской традиции, так и предположение об описании с их помощью той самой иерархии Иномирья6.