Операция «Юродивый» - Страница 8

– И что, есть будущее у химического оружия?

– Несомненно. Только не дай боже, если кто-то применит его в войне!

– Почему?

– Последствия будут ужасающими, – вздохнул профессор. – Вплоть до гибели всего живого на земле… Скажите, вы будете докладывать Катюше о нашей встрече? – он неожиданно сменил тему.

– Как вы сочтете нужным.

– Лучше не говорите ничего, ладно?

– Хорошо. Она, наверное, меня стесняется?

– Это почему же?

– Сирота я. Без роду, без племени.

– А что с родителями?

– Умерли!

– Своей смертью-с?

– Так точно!

– Как-то странно для нашего с вами времени.

– Их голод скосил… Один только мамкин брат в живых остался, да мы с сестрицей…

– Они в Калинине?

– Нина – здесь, а дядя – в Москве.

– Он, конечно же, большой начальник?

– А вы откуда знаете?

– Догадываюсь… Машина его?

– Так точно. Кроме того, я не очень силен в науках, Катюша меня тянет, тянет, а проку мало…

– И вы решили, что профессорской дочери не гоже путаться с малограмотным чекистом?

– Это она решила. Я только «за». Уже три раза предлагал выйти за меня замуж, а Катя – ни в какую…

– А других причин искать не пытались?

– Нет… Вы не думайте, я не тупица какой-нибудь… И всякую науку на лету хватаю. Просто времени на учёбу не остаётся. Но это ничего, правда же? И ещё можно всё исправить?

– Было бы желание!

– А вдруг она, того… профессии моей стесняется?

– Вряд ли. Стеснялась бы – не поехала б с вами в Весьегонск.

– Логично!

– Кстати, что за отпуск у вас такой – целых три месяца?

– Это не отпуск – командировка.

– Секретная?

– Ага…

– Но начальство не возражало против того, чтобы вы отправились на задание с моей дочерью?

– Нет. Напротив.

– А знаете, что, Павел… Можно вас так называть?

– Конечно!

– Приходите к нам тридцать первого декабря. Посидим, отпразднуем вместе Новый год… Расценивайте это как приглашение.

– Но чтобы воспользоваться им, мне придётся доложить Екатерине Андреевне о нашей встрече!

– Что ж, докладывайте, товарищ… – профессор уставился на его петлицы.

– Уже старший лейтенант, – широко улыбаясь, уточнил Вялов.

– Только, пожалуйста, будь вежливее, – в очередной раз предостерегла Катюша, когда они входили в первый подъезд элитной жилой пятиэтажки в центре города. – Второй этаж, квартира номер шесть.

– Ладно, постараюсь, – буркнул в ответ Вялов.

– В какой руке держать вилку, а в какой нож – помнишь?

– А как же.

– За столом не сморкаться, в носу не ковыряться.

– Есть!

– Про политику не говорить.

– Усвоил…

– Погода, здоровье, способности человека, литература – вот темы, в которых ты неплохо ориентируешься. Мама, как и я, обожает Маяковского, только своё мнение ей навязывать не обязательно.

– Разве у меня может быть своё мнение?

– Твоя трактовка его произведений слишком оригинальна, я бы сказала – фривольна!

– Чего-чего?

– Мягко говоря, она не совпадает с точкой зрения большинства исследователей творчества гениального советского поэта, к которым, в том числе, принадлежит и моя мама.

– Я иначе не умею. Что чувствую – то и говорю.

– А ты лучше помолчи, чтобы не выглядеть дураком в глазах образованных людей.

– Кто дурак? Вялов – дурак?

– Ну не кипятись ты так, милый… Я же хочу как лучше!

– Всё. Мы у них в гостях – первый и последний раз. Пусть ко мне ходят. Поняла?

– Куда, в общагу?

– Как только женюсь, руководство обещает отдельную квартиру.

– Вот и женись.

– Выходи за меня, Катя!

– Когда исправишься и перестанешь быть тупым безмозглым солдафоном.

– Ладно, я постараюсь.

– Вот это слова настоящего мужчины. Жми на звонок. Хватит! Хватит!!!

Дверь открыла Софья Григорьевна.

«Нос крючком, глаза навыкат, смоляные, рано начавшие седеть, локоны волос – ни дать, ни взять – чистая жидовка! – мысленно заключил Пашка, глядя на её холеное, совсем не славянское лицо, порезанное глубокими морщинами. – А у них вопрос родства – того, определяется по материнской линии… Выходит, моя Катя тоже еврейка? И наших общих детей будут дразнить пархатыми? Ничего… Даже в жилах товарища Ленина, поговаривают, текла не только русская кровь!»

– Заходите, гости дорогие!

– Здравствуйте? Как поживаете? – помня о наставлениях любимой, с порога начал любезничать Вялов.

Хозяйка молчала.

– После визита к вашим коллегам по секретно-политическому отделу Софья Григорьевна не знает, как правильно отвечать на такой, вроде бы, совершенно невинный вопрос. Скажешь: «хорошо» – заинтересуется ОБХСС[5], «плохо» – УГБ! – пояснил подоспевший Андрей Сергеевич.

– Это мы можем! – кисло улыбнулся Павел. – Поэтому один мой знакомый, когда его спрашивают о жизни, всегда отвечает коротко, одним словом: «Сокращается!»

Все рассмеялись.

– А ваш друг – философ! – с улыбкой констатировала Софья Григорьевна.

– Не друг он. Пока. Так, старший товарищ, – признался Вялов, вспоминая автора полюбившегося афоризма – отставного капитана Савченко, ныне выдающего себя за Глеба Парфёнова.

– Ну что, садимся сразу за стол или для начала ознакомитесь с квартирой?

– А чего тянуть? – разошёлся гостеприимный хозяин. – Выпьем по пятьдесят – легче будет разговаривать…

– На меня лучше не рассчитывайте! – удивляясь самому себе, пролепетал старший лейтенант, мысленно поклявшийся бросить пить сразу после знакомства с Берией.

У Кати, давно добивавшейся от милого такого решительного шага, глаза полезли из орбит.

– Больной? – не поверил Дроздов.

– Спортсмен! – опроверг его сомнения Павел.

За минуту до Нового года, своевременность наступления которого гарантировал профессор Дроздов, чуть ли не ежесекундно сверявший время по своим сверхточным, как он неоднократно повторял, часам, Софья Григорьевна предложила мужу откупорить бутылку «Советского Шампанского». Точнее, «Абрау Дюрсо», из старых запасов. Тот переадресовал просьбу младшему по возрасту.

Раньше таким напитком Вялов никогда не увлекался, предпочитая, как всякий русский, «Московскую», по старинке называемую «белоголовкой». Но с заданием справился без видимых усилий. Ровно в двенадцать пробка вылетела из горлышка и устремилась по направлению к высокому номенклатурному потолку.

– С Новым годом, с новым счастьем!

– Ура!!!

Заиграл патефон.

Пашка обнял Катюшу за хрупкую талию и лихо закружил в модном вальсе – еще в училище он слыл одним из лучших танцоров. Рядом с ними неуклюже водил свою супругу Андрей Сергеевич.

– Стоп! Я так не играю! Давайте меняться партнёрами! – запротестовала та, когда Катя пошла ставить другую пластинку.

– Давайте! – с удовольствием согласилась дочь.

– Скажите, Павел, какую литературу вы предпочитаете? – оказавшись в крепких руках кандидата в зятья, забросила удочку Софья Григорьевна.

«Началось!»

– Ясно – советскую!

– Толстого, Горького, Островского?

– Нет. Я поэтов хороших уважаю.

– И кто из них, по вашему мнению, хороший?

– Есенин. Маяковский.

– Лёд и пламень. Тонкий лирик и трибун революции. Две противоположности в искусстве. Как-то неправильно одновременно почитать их обоих.

– Не такие они и разные, как кажется на первый взгляд.

– Ну-ка, ну-ка, это интересно…

– Владимир Владимирович точно такой же хулиган, как и Сергей Александрович. Похабник. Скандалист. Только скрывает это за маской патриота советской власти… На самом же деле он не воспевает, – издевается над нашей социалистической действительностью.

– Например?