Операция «Турнир». Записки чернорабочего разведки - Страница 14

В ноябре документы были готовы. Я прошел собеседование в ЦК КПСС и медицинскую комиссию. Как говорил «чудак» Рябов на одном из совещаний, «легче верблюду пройти через игольное ушко, чем сотруднику оформить свой выезд в загранкомандировку под прикрытием». В доказательство он демонстрировал этапы оформления выезда — красочные графики документально подтверждались пятьюдесятью бумажками. Почти столько же собеседований на всевозможных уровнях: в разведке, парткоме, ЦК КПСС, ведомстве прикрытия где опять руководство, партком.

На основании инструкции ЦК КПСС мне, как выезжающему в загранкомандировку и не имеющему собственной жилищной площади, должны дать комнату. До этого я жил с родителями, затем снимал комнату в полуподвале старого дома — лучшие места были не по карману.

В декабре я получил комнату в жилом доме КГБ на проспекте Мира — семнадцать квадратных метров, две другие комнаты занимал секретарь партийной организации оперативно-технического отдела разведки с семьей: жена, мать жены, сын и дочь — студенты.

Как-то в первые дни вселения, еще не оформив все документы, мы сидели с секретарем на кухне за «рюмкой чая». Его предложение не оформлять комнату на себя, а подождать, когда их отдел предоставит мне комнату в другом доме, я воспринял вполне естественным.

Отдел, хотя и не сразу, постарался, и вот я и Нина идем в район Серебряного бора — лесопарковой зоны в черте Москвы на берегу реки. Жилье оказалось отдельной квартирой. Не веря своему счастью, я помчался получать ордер на вселение в квартиру, причем двухкомнатную — 13 и 8 метров.

Перед отъездом во входную дверь квартиры был врезан замок от сейфа, который изготовил слесарь — специалист с Лубянки. Этот умелец ремонтировал все сейфы в КГБ, подрабатывая изготовлением сейфовых замков для сотрудников ведомства. Рассказывали, что в прошлом это был один из последних «медвежатников». Как-то его привезли в дом на Лубянке прямо из тюрьмы — понадобилось вскрыть сложный сейф иностранной конструкции. Сделал он работу быстро и стал желанным специалистом, которого все чаще и чаще привозили из тюрьмы в ведомство государственной безопасности. Наконец, гласит байка, всем надоело таскать бывшего заключенного на работу к чекистам. Он был досрочно освобожден, проверен и взят в штат слесарей.

Деловые отношения с «медвежатником» я поддерживал не один год. Мои родители и брат, товарищи по работе пользовались его услугами. Его замки отлично работают в различных уголках Москвы, переезжают с квартиры на квартиру с хозяевами. А для меня это память о русском умельце.

Получение отдельной квартиры было делом весьма необычным в то время. После возвращения из Японии я узнал, что делом занималась специальная комиссия от парткома. Она долго не хотела верить, что два сотрудника КГБ по-человечески помогли друг другу в таком сложном вопросе, как получение жилья «в стране победившего социализма».

И тем не менее, как бы мы ни критиковали нашу социалистическую систему за проблемы с жильем, многие, даже очень многие и отнюдь не из «элитных» учреждений вроде ЦК, КГБ, МИДа, а рядовые граждане России получали бесплатные квартиры.

Жилье находилось в типичном «хрущевском доме» — девятиэтажном, панельном. Народ будто бы прозвал эти дома «хрущобами» — от слов: «Хрущев», инициатор массового дешевого строительства таких домов, и «трущобы» — самые худшие жилища во всех частях мира; населенные беднейшими слоями населения.

Но это было несправедливо: Никита Сергеевич дал людям жилье задолго до назначенного им самим времени построения коммунизма в СССР в восьмидесятом году. Моя радость по поводу этой крохотной квартиры была столь искренней, что в семидесятые годы новая квартира в кирпичном доме, ее три комнаты с просторной кухней и двумя широкими лоджиями не была столь радостно желанной, как это скромное жилье на седьмом этаже «хрущевского дома».

Химическое направление к моему отъезду возглавлял Николай Прокопьевич Карпеков, фронтовик, бывалый разведчик, человек веселого нрава. До недавнего времени он возглавлял НТР в лондонской резидентуре. Человек нестандартных решений, Карпеков любил шутку, подмечая юмористические стороны нашей повседневной действительности. Когда появлялся новый источник информации и резидентура сообщала о нем в Центр, неофициальным согласием и благословением на работу с ним служило присвоение источнику клички. Кто вел оперативное дело, тому из сотрудников на восьмом этаже и предоставлялась такая честь.

Но Карпеков не был бы Карпековым, если бы не превращал поиск звучного псевдонима в своеобразное соревнование между «химиками». Мы по четыре-пять раз предлагали ему клички, а он все шутил:

— Что, химики-лирики, иссяк родник фантазии? Как будем работать, если даже толкового псевдонима не можем придумать ни скопом, ни в розницу?

Но вот кличка найдена — что-то вроде «Синг» или «Крап». Требование шефа гласило, что кличка должна «стрелять» своим звукосочетанием, уверяя всех: не может быть иностранец плохим источником с такой кличкой.

Но истинные муки я претерпел, когда придумывал псевдоним для своего личного дела. Была такая практика: перед выездом за рубеж на длительное время каждый готовил свое личное дело, в которое входили сведения о сотруднике, автобиография и легенда — биография, анкеты, адреса и телефоны родственников, план подготовки и план-задание на разведработу в стране в составе резидентуры, а также список документов для работы под прикрытием, в моем случае для работы «под крышей» Внешторга.

Псевдоним? Казалось, очень просто: берешь отчество матери или отца, брата жены и так далее. Но уже первая попытка упростить процедуру потерпела неудачу.

— Не смеши меня, дорогой, — удивленно воскликнул шеф, — это я уже слышал сто раз! Где фантазия? Где полет мысли? Где молодое видение проблемы?

В эмоциональном Карпекове бурлила восточная кровь. Я уныло побрел к коллегам, сам себе удивляясь, что пришел в голову такой примитивный псевдоним, как «Григорьев» — по имени моего дяди-журналиста.

Стали думать вместе с «ВВ» — опять отказ. Призвали на помощь соседей — отказ, испытали Карпекова на его охотничьи страсти — то же самое. Через неделю мучений в наш кабинет ворвался коллега-«химик» и торжествующе бросил на стол газету «Правда»:

— Вот! Вот где собака зарыта! — указал он на статью в газете и, имея в виду шефа, добавил: — Он теперь от нас не отвертится.

Мы прильнули к газете: статья под заголовком «Хлеборобы Тургайской долины готовятся к севу». До нас медленно доходил коварный замысел коллеги: Карпеков был родом из этих мест и не раз рассказывал о Тургайской долине в Сибири. Все взглянули на меня, словно ища приметы жителя этой местности. Первым нарушил молчание «ВВ», больно переживавший провалы с предложенными им псевдонимами:

— Анатолий, ты — «Тургай»! Вылитый «Тургай»…

— И чем же «Тургай» не нравится тебе? — во время очередного доклада спросил шеф.

— Похож на собачью кличку…

— Э, дарагой, зато никогда и ни у кого не будет такого звучного псевдонима. Одобряю!

Конечно, не будет, подумал я: не так много начальников вышло из Тургайской долины, тем более в НТР. Но все же вздохнул с облегчением. Да, восток — дело тонкое.

В среде разведчиков есть правило: вместе не собираться, ресторанных застолий избегать. Но это официально, в жизни все наоборот. Лед и пламень — конспирация и ее отсутствие.

Мой отъезд в Японию я решил отметить в кафе-ресторане «Армянский» — кухня отменная, маленькие тихие кабинеты. Но нужно разрешение руководства, то есть — Карпекова. Приглашать ли его? Он желанный гость, но не подвести бы его перед руководством.

— И слышать не хочу, и знать ничего не знаю, — замахал руками темпераментный шеф. — А когда это будет?

Я назвал дату.

— Нет, нет и нет… А где это будет? Я пояснил.

— Нет, нет и нет… А во сколько? Я сообщил время.

— Нет, нет и нет…

Точно в назначенное время сияющий шеф вошел в кабинет ресторана, где разместилась наша компания. Не спрашивая разрешения, Карпеков взял руководство застольем в свои руки и показал образец тамады.