Операция «Турнир». Записки чернорабочего разведки - Страница 13

Мне представляется, что Пеньковский, пройдя все круги ада в образе предателя — разоблачение, суд и приговор, — был действительно расстрелян с целью скрыть лет на пятьдесят далеко идущую акцию в отношениях СССР и США…

В Лондоне я пробыл двадцать дней. Как считают англичане, в их столице за год бывает всего двадцать солнечных дней. Так вот, именно эти двадцать дней пришлись на мое пребывание в этом историческом городе. Меня восхищало все: старина улиц, ухоженные скверы, внушительная набережная Темзы. Я бродил по улицам, посещал музеи и картинные галереи и музеи. Моей мечтою было увидеть картины Тернера, и я увидел их в Тейт гелери.

Мне нравились пабы — таверны, где я не нашел ничего чопорного в простых людях Лондона. Доброжелательность — да, достоинство — да, немного снобизма с примесью гордости за правопорядок в стране и чувство свободы — да. Юмор — да, но только не пренебрежительное отношение к иностранцу. Я был в стране гостем и хорошо это чувствовал. Подобное чувство было мне знакомо по Москве, когда в сороковых и пятидесятых годах наша столица еще не стала одним большим вокзалом для приезжих.

В Англии наша группа побывала в Нью-Касле — городе многих университетов, а также на заводах фирмы «Империал кемикл индастриз», в Лондонском университете. В общем, в местах, связанных с нефтью и химией.

Старый профессор Московского нефтяного института обратился ко мне с вопросом:

— Скажите, вы какой факультет оканчивали в нашем институте? И когда?

— Нефтепереработки, профессор.

— Значит, дипломную работу вы готовили на моей кафедре и, конечно, я у вас был консультантом?

— Да, конечно, — чувствуя подвох в вопросе, продолжал я беседу, лихорадочно думая, как выйти из щекотливого положения.

— Но я вас не помню.

Разговор проходил на улице, когда мы шли от гостиницы к посольству. Нужно было что-то предпринимать: ведь моя легенда-биография была связана с учебой в нефтяном институте. О нем я знал кое-что от брата, который учился там в это время. Пришлось играть «ва-банк».

— А я вас помню, профессор. Я ведь начинал учебу в Ленинграде, в Горном институте, и только на четвертом курсе перевелся в Москву.

С сомнением посмотрев на меня, профессор как будто моим ответом удовлетворился. Для меня же это был урок-подсказка, как тщательно нужно готовить легенду-биографию на все возможные случаи жизни.

По приезде из Англии я составил подробный отчет о поездке: впечатления от знакомства с агентурно-оперативной обстановкой, справки по объектам разведывательного интереса, среди которых были университеты и корпорация «Ай-Си-Ай». А главное — справки на заведенные среди молодых ученых и студентов связи, имеющие оперативное значение для работы по проблемам химии.

Отчет я должен был доложить заместителю начальника отдела НТР Валентину Васильевичу Рябову. Он принадлежал к числу «чудаков-на-которых-держится-мир». Но это был «чудак» от разведки — умный, проницательный, профессионально грамотный и доброжелательный по натуре. Он терпеть не мог ловкачей, неискренних людей и бездельников. Распознавал он их мгновенно и повышал требовательность и контроль. В то же время Рябов никогда не отрицал права на ошибку, особенно если шел период становления разведчика. Не особенно утруждающие себя работой мстили Рябову, распуская слухи о его «чудачествах». Но Валентин Васильевич был глубоко уважаем большинством из нас. А его «чудачества» на самом деле были поисками новых путей решения разведзадач.

Однажды он повесил на двери своего кабинета циферблат часов, где стрелки указывали, когда он вернется в кабинет. «Группе химии» он поставил задачу создания мелков для постановки сигналов при моментальных, тайниковых и других операциях по связи с агентурой. И один из нас, химик по образованию, изобрел то, что нужно, — цветные мелки, исчезавшие с места их постановки через заданный промежуток времени. Операция по получению материалов через тайник проводится в течение 45–60 минут. Здесь нужно использовать три сигнала: закладки материала, его изъятия или опасности. Метки мелками испарятся, и контрразведка не обратит внимания, кто следует по одному и тому же маршруту за разведчиком. Фиксирование же контрразведкой одних и тех же лиц по месту и времени ведет к провалу.

Рябов первым стал говорить об отставании советской разведки в использовании ЭВМ. Живым памятником этому неординарному человеку стало управление по информационной и научно-исследовательской работе в области разведывательных проблем. Но, как это случается, вложившему душу в дело создания действенной и глобальной АИС — автоматизированной информационной системы — Рябову места в ней не нашлось.

Заниматься вопросами компьютерного учета Рябов начал после того, как именем английской королевы спецслужбы Англии отказали ему во въезде в страну, лишив лондонскую резидентуру талантливого руководителя.

И через многие годы я слышал характерный голос Рябова — смесь баса и фальцета: «Думай, парень, о прикрытии, как оно работает на тебя, а значит, на разведку…»

С годами мой профессионализм развивался по двум направлениям — разведывательному и внешнеторговому. Но многие мысли, хорошо продуманные, часто не получали поддержку руководства, разве что ближайшего начальника. В НТР станут насаждаться чиновничье-бюрократические порядки, результатом которых будет снижение общей эффективности при видимой активности, разбухания штатов в центральном аппарате и в резидентурах.

Мне же пришлось работать в условиях, сформулированных великим полководцем Михаилом Кутузовым: от момента, когда ты познал истину, до времени, когда истина восторжествует, может не хватить и жизни. Моей оперативной жизни не хватило на многие задумки. И все же я нашел выход: методику выполнения заданий разрабатывать и реализовывать, не всегда согласуя детали разведывательной работы. С годами я понял, что поступал правильно…

… В кабинете Рябова я застал незнакомого мне сотрудника — худощавого, высокого и подтянутого, с изучающим взглядом. Это был руководитель токийской резидентуры, которая все чаще и чаще фигурировала в кругу сотрудников НТР как имеющая прямые выходы на информацию американского происхождения.

Короткая беседа-смотрины, и я получил приказ готовиться к уходу «под крышу» во Внешторг и затем выехать в Японию — не позднее января шестьдесят третьего года. Задание: наладить работу по добыванию информации по линии химических интересов разведки, и в первую очередь из США.

Для работы под прикрытием мне предстояло подготовить легенду-биографию, причем не только по документам, но и фактическую, «изобрести» для себя новую профессию. Естественно, я продолжил в легенде «нефтяное направление». Изучил и законспектировал три тома учебника по нефтепереработке — все эти крекинги, реформинги, платформинги… Разобрался в структуре Министерства нефтяной промышленности, опираясь на знания отца-нефтяника и брата — студента нефтяного института. Побывал на нефтеперерабатывающем заводе вблизи Москвы, на заводе производства специальных масел и автопокрышек в Ярославле и в научно-исследовательском институте, специализирующемся в области переработки пластмасс. Тогда я еще не предполагал, что именно пластмассы станут моей «новой профессией». Все, что связано с пластмассами, со временем стало моей навязчивой идеей и вошло в мою легенду-биографию.

Шаг за шагом формировалось мое разведывательное задание: нефтепереработка, нефтехимия, смазки, синтетические каучуки. А из особых — химические отравляющие вещества.

В годы войны Япония активно создавала и испытывала на людях химические отравляющие вещества, в том числе и химико-бактериологические. А как сейчас? Вот это и надо было выяснить в стране.

Подготовка документов прикрытия осложнялась тем фактом, что мне нужно было «закрыть» в легенде-биографии десять лет: учеба в военно-морском училище, контрразведывательной школе и службу на Севере, школу разведки и почти два года работы в НТР. В специальном отделе КГБ мне изготовили трудовую книжку, прикрыв «военные годы» работой в почтовом ящике — секретном учреждении по линии Министерства обороны. Мне изготовили диплом об окончании Московского нефтяного института, профсоюзный билет на десять лет и даже сменили партийный билет, выданный ранее в парткоме КГБ. И везде были настоящие подписи и печати. Помогала практика держать в кадровых подразделениях фактически всех организаций Москвы бывших сотрудников КГБ.