Операция «Гадюка» - Страница 30

– Все, все! – Страх рухнул на полковника Шауро. Меня передернуло от этого страха. Из него потек пот.

– Никаких больше помещений? – Дядя Миша смотрел на Овсепяна.

Овсепян не ожидал этого вопроса – он уже собрался подниматься.

– Может быть, и есть, – сказал он после паузы, морща лоб и стараясь вспомнить, не упустили ли чего-нибудь.

Ему было все равно, найдут здесь что-нибудь или нет. Он даже не следил по схеме, хотя и делал вид, что следил, где мы бродим. Он отвечал дяде Мише, но сам думал о чем-то другом.

– Дай-ка мне схему, – сказал дядя Миша.

– Мы все посмотрели, видит бог, все посмотрели, – настаивал полковник.

Дядя Миша прижал схему к бетонной стене, разгладил ладонями и, вглядевшись, спросил:

– Мы здесь?

– Кажется, здесь, – ответил полковник Шауро.

– Мы здесь? – уже настойчивее и злее спросил дядя Миша у другого полковника.

– Да, – сказал Овсепян.

Он приглядывался, щурясь, словно забыл дома очки.

– А это что? – спросил дядя Миша.

Я стоял в стороне, мне не все было видно. Я только шкурой ощущал смятение чувств и мыслей, кипевшее вокруг.

– Я спрашиваю, что это?

Овсепян вдруг вскипел, словно Шауро его оскорбил.

– Что это – я спрашиваю! – закричал он. – Отвечайте, в конце концов!

– Где? А, здесь? Слушай, майор, – обернулся Шауро к Хромому, – что там у тебя, товарищи интересуются.

– Вы же знаете, – плачущим голосом откликнулся майор, – это еще при Язове замуровали. Там проседание было, и замуровали.

– Покажи, – приказал дядя Миша.

– Что показать? – спросил майор. Дурак дураком. Это меня всегда тревожит в людях, которые сначала дураками не кажутся.

– Где замуровали?

– У вас устаревшие схемы, – сказал Шауро. – Ну подскажите ему, товарищ Овсепян, что это устаревшие схемы.

– У нас других нет! – отрезал Овсепян. – Что это еще за самодеятельность!

Конечно, он сплоховал и теперь боится за свою шкуру – тебя специально из Москвы прислали, а ты все думал о завтраке?

– Ну пошли, я покажу, – сказал полковник Шауро. – Сами убедитесь.

Мы пошли по коридору. Дядя Миша сложил схему так, чтобы все время держать перед глазами эту часть подземелья.

– Стоп! – неожиданно крикнул он. – Здесь!

Одна лампа освещала эту часть коридора, тупичок, полутьма.

– Видите, штукатурка. Старая штукатурка, – сказал полковник Шауро. – Вы постучите, постучите.

Дядя Миша послушно постучал костяшками пальцев. Стук был глухой – стена капитальная, я чувствовал.

– Это должно быть в документах отражено, – сказал майор. – Мы вам покажем, если хотите, и сметы сохранились.

– Какие сметы! – закричал полковник Шауро. – Сколько прошло! Лет пять, наверное, меня еще не было. Никого из нас не было.

– Я был, – сказал Хромой, – при мне замуровали. Тогда Иваненко на округе был. Он подписывал. Я же помню ЧП. Приезжали из штаба округа, опасались, что может грозить шахтам, геологи брали пробу. Я как сейчас помню.

– Ну вот видите, – сказал полковник Шауро. – А вы говорили.

– Ничего я не говорил, – мрачно ответил дядя Миша. – Только о таких вещах во время инспекции забывать не положено.

– Это правильно, – сказал Шауро. Он не знал, как величать дядю Мишу, потому концы фразы зависали у него на языке.

– Теперь все? – спросил дядя Миша.

– Теперь все, – обрадовался, что к нему обратились, Овсепян.

– Ну пошли. – Дядя Миша был недоволен.

Все поспешили к выходу. Полутемное опустевшее подземелье удручало.

Дядя Миша стал отставать, кроме меня, этого никто не заметил.

– Ты как думаешь? – спросил он тихо, кроме меня, никто не мог услышать.

– Я не уверен.

– И я не уверен. Надо будет тебе отстать и поглядеть.

– Хорошо, – ответил я, – что-нибудь придумаю.

– Попробуй, – сказал дядя Миша. – А то я не знаю, что делать.

Признание генерала меня порадовало. Не часто дядя Миша признает поражение.

– Не отставайте, не отставайте! – воскликнул полковник Шауро. – Все из-за вас и так пять раз греть пришлось. А ведь для вас грибочки собирали.

– Здесь грибы есть?

– Да вы по базе походите, – сказал майор, – белых корзину наберете. Собирать-то некому. Деревенские уже не ходят, естественно, а нашим далеко, полковник машину не дает.

– Я бы остался, пособирал грибов, – предложил я.

– Уважаете грибочки? – спросил майор. – Мы это для вас тут же организуем. У нас соленые есть, маринованные, а Клава уже сушила.

– Я сам люблю, – сказал я. – Пятая охота.

Ох и плохой же я лжец.

Себя слышу и думаю, как плохо и неубедительно звучит голос этого молодого разведчика.

– А если свежих пожелали, – откликнулся полковник Шауро, – то моя жена сегодня утром на рассвете ходила, мы вам с собой корзину сообразим.

– Вот и чудесно. – Дядя Миша пресек все мои дальнейшие попытки отпроситься за грибами. – Спасибо за заботу.

Мы погрузились в машины, я опять ехал с майором, он чувствовал себя хорошо – пронесло!

Нас и в самом деле ждали, обессиленные от разогревания и тщетных пробегов к окну – едут, не едут?! – жены офицеров. Для меня даже привезли какую-то племянницу. Кроме наших офицеров, еще пришел маленький, изображавший Суворова за написанием «Науки побеждать» подполковник по политчасти. Дядя Миша не спорил – он уселся основательно.

Дом, в котором жили офицеры, стоял на краю деревни Максимовка, на высоком берегу речки, отсюда открывались прелестные северные дали.

После первых тостов я сказал Хромому:

– Я пойду на улицу.

– Зачем? Тут все удобства у нас.

– Я пофотографировать хочу, вид у вас чудесный.

– Стоит ли? – Хромой все еще не хотел расслабляться.

– Ты куда? – услышал дядя Миша.

– Пофотографировать хочу, – ответил я.

– Гарик у нас отличный фотограф, – сказал дядя Миша.

Майор догнал меня у дверей.

– А аппарат у тебя где? – спросил он.

– В машине.

– Я с тобой, – вызвался майор Хромой: видно, считал, что мы уже в приятелях.

– Я далеко отходить не буду, – сказал я.

Мы говорили негромко, но нас слушали. Хоть и через шум, который создавали развеселившийся после нескольких рюмок Овсепян и женщины, явно испытывавшие облегчение от того, что наконец-то ожидание благополучно завершилось и их труды не пропали даром.

Нас слушал дядя Миша, улыбаясь жене Хромого, слушал полковник Шауро, даже уши у него покраснели.

– Проводи, проводи гостя, – приказал или попросил Шауро.

– Я и говорю, – откликнулся Хромой.

Я пошел к двери.

Мы гуляли на втором этаже двухэтажной каменной казармы, разделенной на квартиры. Я вышел из дверей, лестница была широкая, ее недавно покрасили синькой, а потом побелили потолки – во всем был уют и скромное достоинство буржуазии.

«Уазик» стоял неподалеку, шофер сидел рядом в тени елки, на корточках, так приучаются сидеть в лагерях, впрочем, солдаты так тоже умеют сидеть, когда сесть не на что.

– Откройте машину, – сказал я шоферу. – Мне сумку взять надо.

– Нет там никакой сумки, – сказал шофер.

– Как так нет? Я ее в машине оставил. Там у меня аппарат.

– У нас ничего не пропадет, – сказал Хромой. Он открыл дверцу «уазика» и наклонился внутрь. Зад у него был широкий, как у пожилой кухарки.

– Нету, – сказал он.

Шофер поднялся. Подошел к машине.

– И я говорю, что нету. Что я, не заметил бы, что ли?

Я тоже присоединился к поискам.

Моей сумки не было.

– А вы в машину садились без сумки, – сказал водитель. Он был немолод и строг лицом. Со мной он говорил, как с трудновоспитуемым подростком. – Я бы заметил.

– Но где я ее мог оставить? – спросил я водителя. – У меня там аппарат лежит, импортный.

– Да не пропадет твой аппарат! – рявкнул Хромой, который и вовсе во мне разочаровался.

– Может, и вовсе прилетел без сумки? – спросил водитель.

– Вы же говорите, что имеете память, – сказал я укоризненно, – а не видели, что я из сумки вынимал предметы.