Операция «Гадюка» - Страница 21

Охранник, которому Берия велел отвести Людмилу в надежное место, провел ее в подвал. Там были обширные низкие помещения с мраморными столами – видно, бывшая кухня.

Он отыскал пустую кладовку за кухней. Там даже стула не было. И окна не было. Ничего не было. Он толкнул Люсю в спину, и она пробежала пять шагов, прежде чем уперлась в стену ладонями. Сзади хлопнула дверь, и слышно было, как задвигается засов. Люся догадалась, что они уже использовали эту камеру для заключенных.

Здесь все просто. Дверь без щелей. Как же дышать? Она знала, что при замершем обмене веществ потребность в кислороде не столь велика. Впрочем, они с Егором старались разгонять кровь – двигаться, бегать, пить и даже целоваться...

Она села на пол, обхватила руками колени и стала ждать. Кто-то обязательно придет раньше, чем она задохнется. А куда так поспешил Берия? Не проговорилась ли она? Нет, вроде бы не проговорилась.

Она сидела долго. Впрочем, ощущение времени здесь относительно, хотя есть понятия – долго и коротко, есть даже понятие дней, которые поддерживаются песочными часами – кто остановит песок от движения? Он отмеряет время, но независим от него.

Наверное, Егору удалось узнать нечто важное, недаром они забрались пешком в такую даль. Консулы собрались там, чтобы их никто не видел, и позвали только самых главных. Неужели слухи, что пронизывают гнилую ткань этого мира, несли в себе зерно истины?

Люська ненавидела этот мир и не раз говорила Егору, что лучше покончить с собой. Ведь те, кто влачит здесь жизнь без жизни, чаще всего не способны задумываться о том, что потеряли. Люська знала, что потеряла, и знала, что потерял Егор, когда остался здесь ради нее. И этого она ему не могла порой простить. Без него она давно бы повесилась или лучше еще – прыгнула бы с крыши гостиницы «Астория». А раз он здесь – она не имеет права это сделать.

Но потом пошли слухи о том, что консулы нашли способ уничтожить Верхнюю Землю, ту, которую Люся и Егор считали своей, хоть и покинули ее. Они были одними из последних людей в Ленинграде, которые называли его Питером и любили его.

Егор сказал, что их долг узнать, что замышляют сенаторы.

– Они бессильны, – говорила Люська, – они старые бессмысленные мизантропы.

– Ты права, но у них злобные мозги, а наши миры связаны воедино, ты это знаешь лучше всех. А раз они связаны воедино, то Верхний мир можно погубить...

– Но как?

– Не знаю.

– Это бредовая выдумка.

– Может быть. Но грош нам цена, если мы ничего не сделаем для людей.

– Мы сами не люди.

– Ты так не думаешь.

– Чего думать, если я знаю.

– Ты отказываешься?

– Конечно, нет.

Они сидели тогда в своем убежище, на пятом этаже дома на Большой Подьяческой. Он сохранился целиком. Над подъездом латинская надпись «SALVE» – «СПАСИ». С пятого этажа были видны крыши и подвалы между ними.

– Если мы узнаем что-то особенное, в самом деле не бредовое...

– Ну как может быть не бредовое? – удивилась Люся.

– Объясню. Представь себе каменный замок, но под ним – карстовая пещера. Может, и небольшая, но точно под центральной башней.

– Ну, ты фантаст!

– И в один прекрасный день замок провалится.

– А если что-то узнаем?

– По крайней мере будет жизнь.

Он бывает совсем мальчишкой...

Люся сидела, обхватив коленки, и думала. Вспоминала.

Потом, сидя, вытянула ноги, ноги были длинные и очень стройные. Еще она любила свои щиколотки – узкие, как у породистой кобылы. Это ей еще там сказал один ухажер. И ей понравилось. Только никому эти ноги не нужны. Конечно, Егор ее любит, она знает, но ноги женщины созданы совсем не для того, чтобы бродить по пустым улицам, потому что нечем заняться, или совершать дурацкий поход в Хельсинки, а потом бежать от бандитов на шоссе у Выборга и вернуться еле живыми... Разве это жизнь?

По коридору кто-то шел. Охранник? Или вернулся Берия?

Ей стало страшно. Его боялись на Земле, его боятся и на том свете... Нет, это не его шаги, это шаги осторожные...

Люська кинулась к двери и прошептала, прижав губы к щели:

– Егорка, ты?

Он остановился у двери, отодвинул засов. Люська бросилась к нему на шею.

– Здорово он за тебя взялся, – сказал Егор. – Испугалаcь. Я был прав.

– Как ты догадался, что меня здесь надо искать?

– Я видел, как тебя увели. А дальше рассчитать несложно: они мыслят стандартно. Если ты Лаврентий Павлович, то отвезешь в свою резиденцию. Ну пошли, а то кто-нибудь заметит.

– Ты услышал? Узнал? По глазам вижу, что узнал.

– Я был прав. Они хотят всех убить. Всех живых.

Егор с Люсей жили на Большой Подьяческой в большом доходном доме конца XIX века. Большинство домов на прямой скучной улице исчезли, образовались пустыри, провалы, сквозь них виднелся канал Грибоедова. Всего на Подьяческой жили четыре человека – Егор с Люсей, слесарь Эдик и сама Чумазилла.

Квартиру нашла Чумазилла.

Эта странная девушка, скрывавшая от остальных и свое прошлое, и даже стаж жизни, порой казалась юной, а чаще безмерно старой, и обладала рядом странных талантов. Среди них был талант чувствовать дома.

Оказывается, дома бывают совсем мертвые, в них даже вредно жить. Лучше ночевать на набережной, но не каждому это приятно, хоть ночей в Питере и нет – кажется, что в нем стоит бесконечная белая ночь. В Москве такое освещение кажется странным, а в Петербурге оно привычно.

Бывают дома нейтральные, никакие.

А в некоторых сохранилась жизнь. Как говорила Чумазилла – эманация жизни. То есть истечение ее.

Такие дома образуют теплое поле, сохраняют в себе остатки человеческого тепла. В них жить полезно, и домам лучше, если в них есть жильцы.

Конечно, эти теории, которые Чумазилла излагала ровным голосом, для человека постороннего звучали бы бредом, но здесь неизвестно было, во что верить, потому каждый выбирал для себя глупость по нраву, что, впрочем, не так уж отличалось от предыдущей жизни.

Разумеется, Егор с Люсей перебрались в квартиру на третьем этаже. Генерал Мидзогути Кодзи утверждал, что лучше всего жить еще выше, убийцы не любят ходить по лестницам. Но и Люсе не хотелось ходить по лестнице – трудно, задыхаешься.

Егор с Люсей выбрали комнату в длинной коммунальной квартире с большой кухней, на которой сохранились четыре газовые плиты. Из комнаты открывался вид на Исаакий и ряды крыш, по которым будто прошлась бомбардировочная авиация.

Генерал навестил своих молодых друзей. Он пожил у них, пока не надоело. Он никому не мешал. За право принять генерала спорили лучшие умы Ленинграда.

Генерал был совершенно лыс, у него было благородное старояпонское лицо с орлиным носом и тонкими губами. Он носил халат, подобие кимоно, и предпочитал сидеть на полу – на ковре или хотя бы на подушке.

Генерал Мидзогути Кодзи был давним другом России. Когда-то, в начале тридцатых, будучи молодым капитаном в Харбине, он увидел там, в русском театре, постановку «На дне» Горького. В то время он уже работал в кэмпетаи и, как разведчик, учил русский язык. Он не все понял в пьесе, но стал еще упорнее учить язык и каждый вечер ходил в русский театр в Новом городе. У него даже была связь с бездарной, но хорошенькой актрисой театра.

Будущий генерал был потрясен образом Луки, того самого, которого было принято проклинать в советских школах. Лозунг Луки – жалость – стал жизненным лозунгом Мидзогути.

Чем выше он поднимался по ступенькам узкой, облитой кровью служебной лестницы, тем лучше узнавал русский язык и больше жалел русский народ, которому, несмотря ни на что, повезло в истории куда меньше, чем японцам.

Попал в Чистилище он под новый 1949 год, когда понял, что ему больше не выжить в лагере для японских военнопленных в Канске, и бежал. Он замерзал в поле и понимал, что в лагерь не вернется.

Генерал не замерз, а оказался в Чистилище, ничему не удивился и прошел по этому миру без времени несколько тысяч верст, прежде чем окончательно осел в Ленинграде. Он мог бы пойти и дальше на запад, но в Ленинграде он нашел единомышленников и друзей. И достиг цели своего существования – остановиться в потоке времени и проводить вечность в беседах и покое.