Операция «Цитадель» - Страница 8

– Он накрыт, мой фюрер, – доложил Шауб, вытянувшись так, словно докладывал о только что взятой его войсками вражеской столице. – И фрау Ева уже ждет вас.

Гитлер взглянул на адъютанта, как на городского сумасшедшего, но было уже поздно. Из-за болтливости Шауба регенту Венгрии стало ясно, почему концовка его беседы с фюрером проходила в какой-то странной нервозности и в конце концов была основательно скомкана. Только потому, что у фюрера намечалась встреча с любовницей! Как же это оскорбительно!

– Это не последняя наша встреча, господин регент, – вновь обратился фюрер к контр-адмиралу. – Но я должен быть уверен, что к разговору о ваших союзнических обязательствах возвращаться мы уже не должны. Они святы.

– Видите ли, господин Гитлер, Венгрия – маленькая страна, и наши военные, а также сугубо людские ресурсы… – в очередной раз попытался удариться в дипломатию адмирал, однако фюрер резко прервал его:

– Союзнические обязательства святы, господин регент. И я сумею убедить в этом каждого, кто осмелится усомниться в моем праве и моих возможностях убеждать. Они святы, господин Хорти! Все, я вас больше не задерживаю.

Пока Власов доставал из нагрудного кармана свернутый вчетверо листик, руки его предательски дрожали. Заметив это, Скорцени взглянул в лицо генерала-перебежчика с презрительным сочувствием. Не хотел бы он оказаться в его шкуре.

– Это черновик. Здесь мои правки. Поэтому позвольте зачитать.

«Какой же он все-таки жалкий!» – все еще не мог успокоиться Скорцени, вглядываясь в худое, почти изможденное, лишенное всякого аристократизма, свойственного немецким генералам, пролетарское лицо Власова.

– Позволите? – неуверенно уточнил генерал.

Гиммлер как-то недоуменно пожал плечами и, кисловато улыбнувшись, кивнул.

Власов держал листик обеими руками, правая рука его дрожала значительно сильнее, и Скорцени показалось, что перебежчик пытается удерживать ее, сжимая кисть пальцами левой. Получалось, что листик он держал, словно Библию.

– Первое условие…

– Вы начинаете с условий? – поползли вверх брови Гиммлера.

– Я имел в виду условие создания и деятельности самого союза, – нервно уточнил Власов.

– Я просматривал эти записки, – вступился за него Гелен, – там имелось в виду именно то, о чем говорит генерал.

Власов признательно взглянул на руководителя «абвера-2» и продолжил:

– «Общерусский воинский союз», по нашему мнению, должны представлять весьма авторитетные среди русских военных генералы. Хотя бы такие, как Абрамов и Балабин. – Власов приподнял голову, и из-за листа, словно из-за бруствера окопа, посмотрел на Гиммлера.

– Авторитетные среди белогвардейских генералов, – уточнил тот.

– Именно так.

– Потому что ваши красные генералы, – сделал ударение рейхсфюрер на слове «красные», – никакого особого доверия ни у германского, ни у русского белогвардейского генералитета не вызывают.

Власов что-то хотел ответить, но запнулся, мигом растеряв все известные ему немецкие слова, и лишь взглянув на непроницаемое лицо Гелена, вовремя нашелся:

– Совершенно верно. Вы правы.

– Значит, было бы лучше, если бы на их месте оказались два генерала из тех, что обучаются сейчас немецкому языку в лагерях для пленных.

– Но авторитет названных генералов значителен именно в эмигрантской среде, которая тоже важна для нас. Учитывая изменение государственного строя, которое неминуемо…

– Читайте дальше, – с мягкой бесцеремонностью прервал его толкования Гиммлер.

– «Общерусский воинский союз Балкан» мог бы достойно представить генерал Крейтер, – заторопился Власов. – Европейскую белоэмиграцию – господа Руднев и Лямпе. А также руководитель самой организованной и влиятельной части ее – парижской – господин Жеребков, который в нашем комитете мог бы возглавить отдел пропаганды.

– Уверен, что Геббельс не станет возражать, – заметил Гелен. – Он знает Жеребкова.

Гиммлер поморщился, как бы говоря Гелену: «Нашли авторитет – Геббельса! Будет возражать – не будет…»

– От «Национального союза участников войны» – его руководитель господин Туркин.

– «Участников войны»? – переспросил Гиммлер. – Какой? Я спрашиваю: какой войны?

– Ах, да-да, – закивал головой Власов. – Имеется в виду Первая мировая. Ну и, конечно, наша, Гражданская…

– Тогда это меняет дело. Я уж решил, что вы успели создать союз ветеранов нынешней войны.

– Это было бы преждевременным, – подобострастно улыбнулся Власов, вновь поглядывая на Гелена.

– Однако замечу, генерал, что главный вопрос нашей встречи заключается не в создании вами «Комитета освобождения народов России», а в формировании Русской освободительной армии. Настоящей, боеспособной армии. – Гиммлер выдержал паузу и в очередной раз высветил Власова свинцовыми прожекторами своих очков.

– Русской освободительной?! – взволнованно переспросил Власов, машинально приподнимаясь.

– Вам не нравится название?

– Что вы! Благодарю. Я ждал этого момента, господин рейхсфюрер. Верил в это. Но… вы знаете, что я уже не однажды обращался к господину Гитлеру…

– Я знаком со всеми вашими обращениями по поводу создания РОА к руководству Генерального штаба, германскому правительству и самому фюреру. В том числе и с посланием, содержащим просьбу о встрече, которое вы передали Гитлеру в конце прошлого года через гросс-адмирала Деница. Знаю также, что оно осталось без ответа.

– К величайшему сожалению.

– Мне бы не хотелось ни объяснять, ни комментировать причины и ситуации, которые вынуждают фюрера и некоторых других руководителей Германии с сомнением относиться к идее создания Русской освободительной армии. Да в общем-то они хорошо известны вам, и мы об этом только что говорили. Я попытаюсь согласовать этот вопрос с фюрером.

– Вы правы: в объяснениях нет необходимости. Как я уже говорил в начале нашей встречи, мотивы мне действительно понятны.

– Генерал-полковник Гальдер, как и его преемник на посту начальника Генерального штаба вооруженных сил генерал-полковник Цейтцлер, очень активно поддерживали ваше стремление создать вооруженные части РОА. И кое-что уже было сделано. Основа, я бы сказал, заложена. Но случилось так, что в июне 1943 года, на совещании в ставке фюрера в «Бергхофе»[15], в котором принимали участие Кейтель и Цейтцлер, фюрер настоял, чтобы все русские соединения были разоружены, а личный состав использовался исключительно на трудовом фронте. Запретив при этом какие-либо конкретные официальные высказывания по поводу будущего устройства России.

– Значит, приказ разоружить русские соединения исходит от… Гитлера?! – удивленно переспросил Власов. – Простите, я этого не знал. Мне казалось…

– Что вам казалось? – резко, предостерегающе спросил теперь уже Гиммлер. Он не знал, что авторство этой злополучной идеи остается для Власова тайной. И засомневался: был ли смысл открывать ее?

– Видите ли, я верил, что…

И хотя он не договорил, Скорцени прекрасно понял, чему русский генерал верил вплоть до последних дней, – что стоит ему пробиться на прием к Гитлеру, и проблема сразу же будет устранена, все решится как нельзя лучше. Он-то считал, что все беды РОА – результат козней гестапо и СД.

Конечно, гестапо и СД имели свой интерес к особе перебежчика. Скорцени мог бы многое рассказать этому мечущемуся между фронтами и концлагерями генералу по поводу того, как СД, с благословения того же Гиммлера, усиленно просвечивало его самого и его кадры, выискивая среди них агентов русской разведки. Как именно они мешали ему пробиваться в кабинеты Кейтеля, Геринга и того же Цейтцлера. Тем не менее Гиммлер прав: главным препятствием на пути к созданию полноценной освободительной армии с самого начала являлся не кто иной, как фюрер, не желавший даже слышать ни о какой русской армии, ни о каком освободительном движении, ни о каком воссоздании русской империи.