Опасные мысли - Страница 66

На грунтовом взлетном поле нас действительно ожидал десятиместный кукурузник. Мотоциклы подкатили прямо к самолету, минуя старое осевшее зданьице аэропорта. Снаружи никого, зато видны прилипшие к стеклам лица… Тут я обнаружил, что чемодан потерялся по дороге. Книги, записи, — все пропало! К моему изумлению начальник КГБ приказал сексоту вернуться и поискать; к еще большему изумлению, чемодан нашелся и был привезен. «Теперь вы подождите-ка минуточку», — сказал начальник и потрусил к зданьицу. Лица от стекол отлипли, он притрусил обратно, воскликнул удивленно: «Никто не желает лететь нашим рейсом!» — и засмеялся сам на свою шутку. Сексот-якут и русский парень с обложки не улыбнулись. Я закинул вещи в пустой самолет, влез по лесенке, чекисты за мной, Дина тоже вспрыгнула; парень пинком выкинул ее наружу. Ома не взвизгнула, стояла теперь, не отрываясь глядя в дверь на меня. Погибнет, подумал я. Якутская собака; так и умрет, ожидая в аэропорту. И кот погибнет, впереди зима, дом под замком. Вошел летчик, закрыл дверь, взлетели;

Дина все стояла, не двигаясь.

Лиственницы уже сбросили свои нежные иглы, сверху тайга была черной, но болота еще зеленели. Тонкий прозрачный лед покрывал озера. Мало-помалу они перешли в незамерзшие еще протоки, протоки в рукава, рукава в реки и, наконец, — вся огромная Лена. Мы приземлились в Сангаре. Грунтовое поле было пусто и здесь. Сказали забрать чемодан и рюкзак, привели в балок ремонтников на краю поля и ушли. Молчаливый рабочий исправлял спиральку электроплитки — вскипятить чай. Что, если уйти? Я вышел. Парень стоял за дверью. Я вернулся. Пришли другие рабочие, разделись. Спиральку починили, чай вскипел. «Присаживайся!» Никто не спросил, чего я здесь. Нам до лампочки, кто привел, тот знает. Я пил с ними чай, поглядывал в окошко. Изящно приземлился зеленый военный двухмоторный самолет. Появился парень: «Пошли». Провел к самолету, понаблюдал, как я влезал внутрь, исчез.

В небольшом офицерском салоне уже сидели районный начальник КГБ и еще один якут. «Начальник Якутского КГБ», — сердечно ответил он на мой вопрос. Я уселся напротив них, самолет взлетел и полетел на юг. Районный выглядел мрачновато. Молчали. Почему военный самолет? И, главное, куда летим! Спрашивать было бесполезно. Через полтора часа приземлились в Якутске. Что ж, сюда они и грозились перенести мою ссылку. Или, на самом-то деле, имели в виду Якутскую тюрьму? Попросили опять вынести вещи из самолета, вышли и молча стали со мной на летном поле. Ни одной живой души не показывалось во всей видимой окрестности. «Хорошо бы поесть», — заметил я. Всегда лучше поесть раньше, чем позже. Они молча повели меня в стоявший поодаль административный корпус. У входа торчали четверо, безошибочно узнаваемые по лицам и движениям, — московские гебешники. На нас они не посмотрели. Мы поднялись на второй этаж в какой-то офис, якутский КГБ распорядился, женщина средних лет принесла нам еду — очень приличную еду. Она была подчеркнуто внимательна ко мне; и неуловимая тень презрения, зыбкая как воздух, сквозила в ее движениях, когда она подавала им. Может быть, ей сказали, что меня снова везут в тюрьму?

Обсасывая селедку, районный начальник завел разговор о моем избиении за год до того. «КГБ не имеет к этому никакого отношения», — повторял он одно и то же, а глаза выдавали — имеет. Его босс, якутский начальник, безразлично откинулся на стуле: уж я-то, мол, точно не имею к этому отношения. Было странно; как будто у меня была некая власть над ними, какая-то возможность навредить. Почему им так важно доказать свою невинность? Может быть, Горбачев, подобно Хрущеву, решил почистить хлевы и призвал КГБ к ответу?

Обгладывая жаркое, районный КГБ перескочил на Мишу Горностаева, моего сангарского друга. «Вы полагаете, зачем Горностаев демонстративно ушел из главных энергетиков в простые электрики?»

«Это не демонстрация. Его заела бюрократия вместо реальной работы, — объяснил я. — Электриком он чувствует, что творит вещи, а не бумаги. И заработок выше, он мастер своего дела».

«Вот вы всегда, Орлов, изображаете на свой лад!» Начальник поглядел затравленно. Вполне возможно, что он начал уж выстраивать статью против Миши; да как будет выглядеть теперь в глазах начальства преследование человека, боровшегося с бюрократией, когда сам Генсек начал войну против нее же?

В середине десерта вошел московский квартет: «Пора!»

Значит не Якутск. Я встал. Как-то неуследимо они оказались впереди, позади, справа и слева от меня; тоже мастера своего дела. Начальники КГБ остались за чаем с тортами. Меня привели обратно к тому же самому военному самолету. Войдя теперь с хвоста, я увидел, что это был десантный самолет-пограничник: скамьи для солдат, огромный бак с горючим. Я оставил под скамьей свои вещи, прошел в офицерский салон и сел к окну, чекистский квартет вокруг. Офицер-пограничник уже ждал там же, сидя на отдельной скамейке. Они начали болтать; мы поднялись; за окном стремительно темнело. Летчик взял курс на север.

Приземлились в темноте. Скелеты обгорелых или побитых штормами елей удручающе чернели на фоне глубокого фиолетового неба. Здание аэропорта было совсем новым; к моему удивлению, людей внутри было немало. Они держались так, как если б все было абсолютно нормально: вот, человек гуляет тут с чемоданом и рюкзаком в центре плотного кольца из четырех охранников. Я вспомнил, как в самолете из Иркутска на Якутск пассажиры старались не видеть моих наручников. Я изучил информационную доску. Мы были в городе Полярном.

Полярный! Мозаичная фреска на стене свидетельствовала, что здесь добывают золото и алмазы: счастливый советский рабочий с рукой американской статуи Свободы держал алмаз, лучащийся как солнце. «Где мы?» — спросил я одного из охраны. — «На Полярном круге». Должно быть совсем новый город, подумал я, никогда не видел его на картах.

У моих чекистов появился газик, и меня повезли куда-то вдоль темноватых улиц, мимо бесконечных стандартных пятиэтажек, огромных драг и опять пятиэтажек. Закончили путь ни в чем не примечательной двухкомнатной квартире, которую они открыли своим ключом. Это было нечто вроде общежития, по три кровати на комнату.

«Это ваша постель, — сказали мне. — Располагайтесь». Один из них собрался в магазин купить жратвы на всех; я дал ему денег и на себя. Он принес рыбные консервы и хлеб, они вежливо пригласили меня присоединиться.

«Куда вы меня везете-то?»

«Юрий Федорович! Это Вы нас везете, а куда, мы, ей-Богу, не знаем».

Улеглись: двое в моей комнате, третий в комнате рядом, четвертый бодрствовал в прихожей, сторожил. Изменить я ничего не мог, совесть была спокойна, и я спал хорошо.

Утром вернулись в самолет; офицер-пограничник тоже подъехал, и мы полетели на запад. Вот и Норильск, символ Гулага. Меня вывели снова с рюкзаком и чемоданом; я стоял на вокзале, охранники вели длинные таинственные переговоры с местными чекистами. Значит, это и есть мое место. Здесь, в этом закрытом городе между Ледовитым океаном и Полярным кругом, у меня не будет ни дома, ни огорода; приехать ко мне сюда будет почти невозможно. То-то идеальное место для ссылки…

Однако, через два часа мы снова поднялись, подлетели к самому океану и повернули опять на запад, вдоль океанского берега. Куда же мы, черт возьми, летим! Я не отрывался от окна. Тундра, замерзшая, но свободная от снега, бугрилась благородным коричневым шелком. Черно-зеленые волны океана казались неподвижными, как на фотографии. Я всматривался и всматривался, пытаясь обнаружить движение, должны же они двигаться; наконец, мне пришлось признать, что океан так и замерз волнами.

«Куда летим?» — спросил один из чекистов офицера пограничника. «Не на Шпицберген?»

Этот архипелаг разрабатывался СССР и Норвегией совместно. Я ждал с напряжением; но офицер не ответил. Внизу пошла опять тайга. Гигантские длинные широкие просеки тянулись одна за другой с севера на юг. Сторона лесоповала, сторона лагерей.

В полдень приземлились в 400 километрах южнее Ледовитого океана. «Печора», объявил один из охраны. Мы вышли опять с вещами. Нашли вполне цивилизованную уборную, построенную снаружи отдельно от аэровокзала. Погуляли.