Опасная связь (СИ) - Страница 4

— Ром…

— Ну ты, баб Маш, дала жару. Устранила соперника, так сказать.

И смех, и грех, но ржу аки конь.

— У тебя, Паровозов… такое тонкое чувство юмора, — встревает со своим комментарием Рыжая. — Переведу для одаренных: иногда лучше смолчать.

Посылаю в ее сторону испепеляющий взгляд. Берегов, бестолочь, не зрит совсем. Отчаянно нарывается.

— Ой, ежечки, Ляль, Лялечка! — суетится баба Маша. — Прости меня, дуру старую, я ж подумала, что это бандюган, пришедший за обстрелянным Паровозовым. Захожу в хату, а он тут отмывается от кровищи. Пистолет у кармане. Кругом все перевернуто, ой ну вот и треснула!

— Баб Маш, ну ты Терминатор, ей богу. Огрела так огрела! — продолжаю хохотать и забавляться.

Она всплескивает руками, отставляет боевой арсенал на плиту и принимается стаскивать с себя старое, подранное пальто.

— Ром, Рооомка, очнись, пожалуйста. Прошу тебя! — по новой заводит Алена.

— Милок, ой родимый, прости. Бес попутал. Ляль, ой че делать-то! Ой, горе-то!

Короче бабка и внучка на пару охают над валяющимся в отключке Беркутовым. Кульминацией сей сцены становится появление маленькой Ульяны.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Вы что, Ромашку убили? — шепчет, округлив глазищи, и так громко начинает выть, что Рыжей приходится ее успокаивать.

— Ну-ка отойди, — отодвигаю Алену. — Эй ты, — хлесткими пощечинами пытаюсь привести долбодятла в чувство.

— Ты что делаешь, идиот! Спятил? — ругается девчонка, но тут же замолкает, ибо огретый бабой Машей, невнятно стонет, подавая некие признаки жизни.

— Очухался, Пернатый? — интересуюсь недовольно. — А че за запах от него? — склоняюсь ниже и принюхиваюсь. — Бухал, что ли?

— Рома не пьет, — категорично заявляет Лялька.

Ой ли…

Пока они нежничают я иду проверять тару с сивухой.

— Ох, миленькай, прости бабку грешную. Каюсь, не разобравши стукнула.

— Лисааа. — Давай… поженимся, а? — выдает эта живучая скотина. Прямо-таки заново будит во мне желание вырубить его навсегда.

— Ба, он, кажется, бредит, — Алена заботливо поглаживает его по дурной башке. — Где болит, Ром? Скажи, где?

— Выжрал бутылку самогона в одно рыло, — информирую как бы между прочим.

— Но я уверена, что он не пьет! Никогда! — удивленно пялится на пустую тару, зажатую меж моих пальцев.

— Хреново значит ты знаешь своего дружка, — вставляю ядовито.

— Лисаа, выходии… за меня. Люблю не могу!

— Пусть заткнется, — требую, ощущая подкатывающее к горлу бешенство.

— Он не в себе, — поясняет она спешно.

— Алеен, поцелуй, а…

Терпение испытывает, попугай херов.

— Только очнулся, и сразу поцелуи ему подавай, — совсем по-девичьи принимается хихикать Семеновна. — Потешный!

— Он так и будет ковром тут валяться? — осведомляюсь громко.

— Ой, Илья, ну так не стой столбом-то! Помоги уж поднять гостя! — командует хозяйка дома. — Встретили так встретили парня! С «хлебом и солью», что называется. Век не забудет! Давай-давай, порезвее, в дальнюю комнату его тащи. Отдохнуть ему надобно после такого.

Скривившись, поднимаю пьяную сволочь. Только потому что не способен отказать этой добродушной женщине.

— Тяжелый, падла, — цежу сквозь зубы, закидывая его руку себе на шею.

— Ооо, это ты, РЖД, — хохотнув, хлыщ хлопает меня по спиняке.

— Завали хлебало, — предупреждаю, многозначительно на него зыркнув.

— Не злись, Рельсовый. Давай дружить, а? — растягивая гласные, выдает он. — Мирись… мирись… И больше не дерись. Где твой мизииинчик? А хочешь, дам на своей точиле погонять? Хочешь?

— Хочу, чтобы ты ушел в закат!

— Все серьезно у нас, — морда принимает осознанный вид. — Понимаешь ты, не?

Одно понимаю, что если не заткнется, с собой уже не совладаю. Вышвырну сучару на мороз.

— Вот тут, — театрально вздыхая, тычет себе в грудь, — знаешь, как болит адски. Это они… чувства!

— Клоун, — нетерпеливо стряхиваю его с себя на кровать. Снова чердаком бьется об изголовье, и хоть бы хны. Не перестает вещать. Как долбаное радио.

— Замуж пойдет за меня… не за тебя, — спецом задирает, еще и лыбится.

— Это вряд ли.

— А я ей ребенка заделаю.

Блять, эта гнида не умрет своей смертью точно!

Сжимаю кулаки, но от удара его спасает вездесущая Лялька, вцепившаяся в мою руку.

— Это галлюцинации, не обращай внимания. Спасибо большое, что помог! — тараторит испуганно.

— Угомони его, не то я с большим удовольствием сделаю это сам! — обещаю, покидая комнату.

Где там колун?[3]

Он мне срочно нужен.

Кусачий мороз настырно пробирается под вязаный свитер. Стою посреди заснеженного двора, напротив колоды[4].

Ноги на ширине плеч.

Размах.

Четкий удар в центр чурбака[5].

Беру следующий. И так по кругу…

С лихим азартом колю подмерзшие дрова. Неспешно, обдуманно и по привычке довольно агрессивно. Это бесхитростное занятие всегда работает безотказно. В тех самых случаях, когда необходимо срочно сбросить напряжение и выпустить пар.

Сегодня именно такая ночь. Настроение, прямо скажем, поганое. Как никак ушедшая от меня невеста в это самое время предположительно милуется с другим.

Хрясь.

Ловко орудуя топором, равнодушно наблюдаю за тем, как разлетаются в сторону части чурбака.

Вдох-выдох.

Годами выверенные движения.

Хрясь.

Расколов приличное количество дров, очищаю площадку и убираю поленья в дровяник — небольшой, отдельно стоящий сарай, предназначенный для их просушки и хранения.

Возвращаюсь в дом. Смахнув с башки снег, прохожу на кухню. Не мешало бы еще разок пожрать, ведь после долгой уборки, которой руководила суровая баба Маша, ужин прошел быстро и далеко не в полном объеме. Пришлось экстренно заняться дровами для печки. Иначе эта неугомонная женщина отправилась бы делать это сама. С нее станется. Привыкла своими силами справляться.

На кухне застаю рыскающую по шкафам Рыжуху. Достает с полки чай и сахарницу. Тянется к орудию возмездия Семеновны.

Отчего-то вдруг хочется повести себя совершенно по-идиотски. К примеру, напасть на нее сзади и как следует шугануть. Да так, чтоб очканула не по-детски и громко заорала на весь дом. Явно ведь не слышала, как я вошел, а значит у меня есть преимущество.

— И мне плесни… — по итогу ограничиваюсь только этим. К черту. Еще ошпарится ненароком.

— Хоспаде! Паровозов! — лупится на меня во все глаза.

— А вроде не из пугливых, — стебу намеренно.

— Крадешься как мышь полевая, — поджав губы, изрекает недовольно. — Чуть кипяток на себя не пролила!

— Растяпа.

Наливает в кружку горячую воду, насыпает в чай три ложки сахара и активно его размешивает.

Молодец. Как раз три себе обычно и кладу.

Забираю чашку из-под носа. Морда кирпичом. А вот она своих эмоций скрыть не может.

— Это мой! — пищит возмущенно.

— Сначала мужику положено, — сообщаю наигранно серьезным тоном.

— Что за бред, — закатывает глаза и недоуменно фыркает.

Стараясь сохранить невозмутимое выражение лица, иду к холодильнику.

— Опять есть собираешься?

Посылаю ей многозначительный взгляд.

Да. Я, на хер, не птичка-невеличка. Когда выдается возможность, ем много и часто!

— Борщ здесь, если ты его там ищешь, — деловито информирует, указывая на плиту. — У тебя свитер в крови, кстати. Плечо.

На автомате опускаю голову.

— Мать твою…

— Ну, ожидаемо, — заключает с дюже умным видом.

Подхожу к ней. Отодвигаю влево, чтоб не мешалась, и снимаю с верхней полки аптечку. Направляюсь назад к столу, на ходу стаскивая с себя мокрый от пота и снега свитер. Бросаю его на спинку стула и открываю контейнер.