Опанасовы бриллианты - Страница 41
— Правильно. Только умей рассчитывать силы. А сейчас — отдыхать! Желаю удачи. — И уже тоном более строгим закончил: — Пока не выспишься — на работе не смей появляться!
— Есть, товарищ майор, — и Захаров вышел из кабинета.
Когда он спустился в дежурную комнату, лейтенант Ланцов молча подал ему свернутую вдвое бумажку. Это была телеграмма из хворостянского районного отдела народного образования. В телеграмме подтверждалось, что окончившему в 1948 году хворостянскую среднюю школу Северцеву Алексею Григорьевичу был выдан аттестат зрелости с золотой медалью.
Захаров бережно сложил телеграмму и положил ее в блокнот. Перед уходом он попросил:
— Товарищ лейтенант, прошу вас, когда Северцев придет с обеда, передайте ему, что завтра в десять утра я за ним приеду. Пусть ждет в дежурной.
Манежная площадь была залита утренним солнцем. Моховая улица выглядела особенно оживленной. Она звенела молодыми голосами, пестрела цветными нарядами девушек; отовсюду неслись возгласы приветствий, смех, шутки…
— Вот и университет. — Захаров показал на здание с большим стеклянным куполом.
Северцев в ответ только вздохнул.
Московский университет летом жил особой, напряженной жизнью. Со всех концов страны съезжалась сюда молодежь, чтобы померяться знаниями на экзаменах. Сколько бессонных ночей проведет какой-нибудь сибиряк за дальнюю дорогу, прежде чем увидит Москву, Кремль, университет… Не нужно быть робким человеком, чтобы на первых порах растеряться. Все, что когда-то схватывал одним лишь воображением — сейчас лежит перед тобой живое, под рукой. Смотри, любуйся, запоминай.
— А вот и юридический, — сказал Захаров. — Давайте заявление, будем соблюдать субординацию.
В узких коридорах юридического факультета маленькими группами стояли поступающие. Николай направился в деканат.
Северцев стоял возле дверей. Прислушивался. По обрывкам доносившегося разговора он понял, что декан упорствует.
И, действительно, разговор у Захарова был нелегкий.
— Не могу, не могу, — разводил руками декан. — Аттестата нет, а на слово верить не могу.
— Не верите словам, так верьте документам. Вот письменное подтверждение об ограблении. Вот телеграмма хворостянского РОНО. Наконец, если и этого мало — я могу пригласить в кабинет самого потерпевшего, — настаивал Захаров.
— Нет, нет, пожалуйста, не беспокойте товарища. Я верю вам, уважаемый, но до тех пор, пока не будет подлинников необходимых документов, всякий разговор излишен.
— Да, но во всяком правиле есть исключения. Я об этом слышал на ваших лекциях, профессор.
— Исключение может санкционировать ректор.
— Хорошо. Я обращусь в ректорат, а если потребуется — и в Министерство высшего образования. Пожалуйста, напишите свою резолюцию об отказе.
Декан еще раз пробежал глазами заявление, медленно обмакнул перо в чернильницу, но, не написав ни слова, положил ручку и молча отошел к окну.
— В моей практике это первый случай. Беспрецедентный случай!
— Нет, случай не беспрецедентный. О таких случаях и о таком отношении к людям говорил в свое время Ленин.
— Что вы имеете в виду?
— Формально правильно, а по существу — издевательство. Прошу вас, профессор, напишите ваш отказ.
— Да, но ведь я… я не отказал категорически. Я только довел до вашего сведения, что подобных случаев в своей практике я не встречал. Я готов помочь товарищу Северцеву. Простите, ваша фамилия?
— Захаров.
— Давайте, товарищ Захаров, пройдем вместе к ректору и там решим этот вопрос.
К ректору пошли все трое: декан, Захаров и Северцев. Когда проходили университетский дворик, на котором была разбита пышная клумба, Алексей окинул взглядом желтый корпус с лепными львами над окнами и в душе его вспыхнул проблеск надежды: «А что, если придется здесь учиться?», «Что, если примут?».
Приемная ректора была полна посетителей. Отцы и матери, детям которых было отказано в приеме, сидели с озабоченными лицами и, очевидно, в десятый раз повторяли про себя те убедительные мотивы, с которыми они обратятся к ректору. Юноши и девушки с грустными лицами стояли здесь же, рядом с родителями, и молчаливо переминались с ноги на ногу. Худенькая секретарша, по привычке не обращая внимания на посетителей, стучала на машинке.
Декан и Захаров сразу же прошли к ректору.
Вскоре пригласили и Северцева. В просторном кабинете ректора Алексей почувствовал приятный, освежающий холодок. Из-за длинного Т-образного стола привстал невысокий лысый человек с добрым и немолодым лицом, на котором особенно выделялись печальные и умные глаза.
В первые секунды Северцев растерялся. Не таким он представлял себе ректора, да еще академика с такой известной фамилией.
Забинтованная голова Алексея произвела на ректора удручающее впечатление. Он сочувственно произнес:
— О, разбойники, как они вас!..
Декан Сахаров глубоко сидел в мягком кресле и рассматривал Северцева молча, через пенсне в золотой оправе.
Пододвинув к себе заявление, к которому была подколота телеграмма хворостянского РОНО, ректор размашистым почерком написал на левом верхнем углу резолюцию и нажал кнопку звонка.
Вошла секретарша.
— Включите в приказ, — распорядился академик.
Мельком Алексей увидел: «Зачислить со стипендией…» Вряд ли когда-либо чувствовал он такой прилив радости, какой охватил его в эту минуту.
Академик встал из-за стола. Потирая руки, он улыбнулся доброй улыбкой.
— Ну вот, все и утряслось. Считайте себя, товарищ Северцев, студентом-юристом. В выборе друзей будьте осмотрительны. Не ищите их на вокзалах.
— Спасибо, — тихо ответил Алексей.
— Спасибо не мне, а товарищу Захарову. Вам повезло, молодой человек, что у вас такой опекун. А сейчас идите к председателю профкома, расскажите свою историю, там вам помогут. Будьте здоровы!
Оставив Северцева на попечение члена профкома, Захаров, довольный и веселый, остановился у будки телефона-автомата.
Захотелось позвонить Наташе. «Самолюбие? Гордость? Чепуха! Позвоню — будь, что будет». Вошел в будку, набрал номер телефона, но не дождавшись, когда кто-нибудь из Луговых снимет трубку, нажал на рычажок. «Нет, никогда! Ни за что! Взять себя в руки и не унижаться!».
Обычно в свободное от работы время Захаров не звонил на службу. Сейчас же он решил узнать у майора Григорьева, не пришел ли ответ из научно-технического отдела.
Майор ответил, что ответ только что получен и ответ хороший. Медлить нельзя.
Через двадцать минут Захаров уже стоял перед Григорьевым. Потирая руки, майор ходил по комнате.
— Это, брат, не тяп-ляп, не новичок, а бывалый волчонок. Три привода, две судимости.
Захаров сгорал от нетерпения. Когда же, наконец, майор скажет то главное, что сообщили из городской милиции: фамилию, имя, адрес, возраст, приметы…
Но Григорьев, словно нарочно, не торопился. Потом, подойдя к столу, майор пододвинул Захарову лист бумаги и глазами указал на карандаш.
— Пишите. Максаков Анатолий Семенович, 1925 года рождения. Адрес: Сеньковский переулок, дом 9, квартира 13. Ордер на обыск подписан.
Захаров вышел на улицу. Рядом с машиной нетерпеливо похаживал старшина Карпенко. В машину они сели молча; в такие минуты обычно много не разговаривают.
Четвертый день Толик пил. Пил с горя и от стыда. Он никак не мог простить себе, что снова поддался Князю.
Все чаще и чаще всплывала в памяти уснувшая в сугробах тайга, апрельский снежок и над всем этим строгое, крупное лицо начальника тюрьмы.
Большой, седовласый — он стоял без шапки на крепко сколоченной из досок узкой трибуне, которая возвышалась над фуфайками и ушанками, и хрипловатым голосом говорил: «Товарищи! (А сколько радости звучало в этом забытом слове „товарищ“ для тех, кто много лет слышал только „гражданин!“). Наше правительство вас амнистирует. Оно разрешает вам вернуться в родные семьи, в родные очаги. Оно прощает вам все ваши старые грехи и верит, что вы будете свободно и честно трудиться, как и все советские люди. Многие из вас молодые и попали сюда по молодости. Перед вами лежит новая, хорошая жизнь, которую нужно начать сначала…».