Опанасовы бриллианты - Страница 29

— Я честных людей не могу обеспечить работой, не то что вас…

— Понимаю, — сказал Колесников. — Тогда дайте червонец.

— Это, собственно, почему?

— На инструмент. Я думал бросить профессию, а теперь надо снова обзаводиться.

Обидевшись на Ростов-Дон, Колесников стал чистить его так, что квартиры затрещали. Временно сменив свою редкую специальность на довольно рядовую профессию «скокаря», он в одиночку грабил нэпманов. Поднакопив денег, выезжал в Ленинград играть в карты. Тут-то он и познакомился с Городулиным.

Городулин ловил его долго и упорно. Еще ни разу не встретившись, они знали друг друга хорошо. Иногда даже они снились один другому: Городулину мерещилось, что Колесников украл у него из-под носа, Колесникову — что Городулин его схватил.

Однажды примерно так и произошло.

Выследив Колесникова, Городулин только с нетерпением ждал сигнала — брать его. Но сигнал поступил не вовремя: Алексей Иванович лежал в постели.

И все-таки Городулин наконец-то взял вора. К этому времени Алексей Иванович еще больше изучил его повадки и привычки. Даже только читая протокол осмотра какой-нибудь ограбленной церкви, он мог с точностью сказать — колесниковских ли рук это дело. Формулу отпечатков его пальцев Городулин знал наизусть. Цвет глаз, рост, конфигурация ушей и носа — все это было известно до такой степени, что, только мелькни Колесников, Городулин схватил бы его на бегу.

Но вот случилось так, что вор женился. Влюбившись в немолодую, добропорядочную вдову, Колесников постеснялся ей сказать о своей профессии. Поскольку в ту пору многие не работали, пожилой молодожен не вызывал никаких подозрений у своей супруги.

Они прожили месяца три. Подходил Новый год, встречать его решили дома. Вечером, накрывая на стол, жена сказала, что, пожалуй, маловато вина, и хорошо бы еще чего-нибудь солененького. Колесников тоже осмотрел стол, посвистел, потом взял из кладовки маленький потрепанный чемоданишко, валявшийся там запертым на замок, и, сказав жене, что сбегает в магазин, ушел. Наняв на последний червонец дородного лихача, с жеребцом под сеткой, Колесников мигом домчался до Волкова кладбища. Лихач был оставлен шагах в двухстах от ворот. Минут за двадцать Колесников перепилил отличными инструментами оконный переплет кладбищенской церкви, спрыгнул внутрь, забрал драгоценные камни у божьей матери и через полчаса уже снова мчал в экипаже. Знакомый скупщик на Разъезжей дал за один из камней приличную сумму. Все на том же лихаче, груженном вином и продуктами, Колесников часу в двенадцатом подъехал к своему дому. Когда он позвонил, придерживая подбородком покупки, дверь открыл Городулин.

Колесников отшатнулся.

— С Новым годом! — сказал Гордулин. — Не стесняйся, заходи.

В квартире шел обыск. С досады Колесников лег на диван и закрыл глаза. Городулин участия в обыске не принимал. Пока его ребята работали, он сидел за накрытым столом и украдкой посматривал на хозяина.

— Ты подумай, встретились все-таки! — вымолвил наконец Алексей Иванович. — Правильно люди говорят: гора с горой не сходится…

Он, поднялся, подошел к окну, взял горшок с фикусом.

— Игрушек у меня в детстве не было, — вздохнул Городулин, быстро и незаметно взглянув на Колесникова: у того дернулось закрытое левое веко. — И играли мы с пацанами так: спрячет кто-нибудь из нас камушек или тряпку, а остальные ищут. Известна тебе эта игра? — дружелюбно спросил он Колесникова.

Колесников всхрапнул, словно со сна.

— Ну, вот, — продолжал Городулин. — Значит, ищут они, ищут, а тот, который спрятал, по правилам игры приговаривает: «Холодно, холодно… теплее, горячо!..»

Произнеся это, Городулин рванул фикус из горшка: в земле, между корнями, заблестели две маленькие металлические коробочки из-под мятных лепешек.

— Смотри, пожалуйста! — изумился Городулин. — Не разучился играть…

В коробочках лежали бриллианты, припрятанные на черный день.

— Михаил, в чем дело? — спросила у Колесникова жена.

— Прикидывается, что не знала! — разозлился один из сотрудников.

Забрали Колесникова, забрали и его жену.

До передачи дела в прокуратуру Алексей Иванович вел расследование сам. Вызывая Колесникова на допросы, Городулин приносил из буфета чайник, дешевого печенья — в те далекие времена это разрешалось начфином — и разговаривал с подследственным до поздней ночи.

Как это ни покажется странным, Городулин очень верил своему первому впечатлению. Он приучил себя слушать не только то, что говорит арестованный, но и то, каким тоном он произносит слова, как ведет себя при этом, как сидит, какое у него выражение лица.

В Колесникове он прежде всего почувствовал усталость. Равнодушно признавшись во всех грехах, старый вор мечтал только об одном: чтобы выпустили его жену, которая ни в чем не виновата. Доказать ее невиновность он ничем не мог, но Алексей Иванович поверил. А поверив, сделал все для того, чтобы это обосновать. Жену освободили. После суда Городулин зашел к Колесникову в тюрьму и сказал:

— Вернешься, приходи ко мне.

— Не дай бог, — ответил Колесников.

— Придешь, — уверенно сказал Городулин. — Вора из тебя больше не получится, пружинка сломалась. Да и жена будет ждать…

— Обещала, — сказал Колесников.

Он вернулся из лагерей года через четыре. Жена ждала его. Городулин устроил его слесарем на завод: руки у Колесникова были золотые. Первое время Алексей Иванович приглашал его изредка в управление. Это никогда не носило характера проверки или наблюдения, во всяком случае, внешне, для самого Колесникова. Иногда даже Городулин с ним советовался по тем уголовным делам, в которых Колесников слыл когда-то мастаком.

Застав как-то бывшего вора в кабинете Городулина, Федя Лытков повертелся и после ухода Колесникова сказал:

— Если со стороны послушать, как вы разговариваете с ним, то создается впечатление, что вы — закадычные друзья, ей-богу… А между тем, ну что у вас может быть с ним общего? Ведь не можете же вы, в самом деле, его уважать?

— Почему, собственно, не могу?

— Коммунист, подполковник…

И стало вдруг Алексею Ивановичу неприятно оттого, что Лытков не понимает, как он, Городулин, горд и рад, когда ему удается хотя бы одного из сотни воров поставить на ноги, какое это нечеловечески трудное дело, и как он уважительно относится к людям, умеющим переломить себя, уйти навсегда, после долгих лет, из преступного мира. Стало ему так скучно и тошно, что он только буркнул в ответ:

— Сейчас некогда, Лытков. Другим разом поговорим…

А после его ухода Городулин все же думал, что, в общем, Лытков — парень ничего, молод еще, пооботрется, станет помягче к людям и посуровее к подлецам и бросит судить обо всем с налету, с маху, поубавит кичливость.

Когда нынче в кабинет вошел Колесников, Алексей Иванович обрадовался ему. Болел затылок, хотелось отвлечься от этой боли. Антонина Гавриловна сразу бы заметила по его красному лицу и воспаленным глазам, что у него повысилось давление.

— Исповедаться пришел, Алексей Иванович, — сказал Колесников, осторожно усаживаясь на диван.

— Это к попу надо, в церковь.

— Отлучили вы меня, Алексей Иванович, от церкви, — сказал Колесников. — Я теперь туда не ходок…

— Кстати, мне ведь с тобой посоветоваться надо, — спохватился Городулин и, подойдя к своему письменному столу, достал из ящика коротенький ломик. Протянув его Колесникову, спросил: — Как считаешь, ничего фомич?

Колесников повертел ломик, осмотрел расплющенный и копьевидный конец, подбросил в руке, взвешивая металл.

— В наше время лучше делали. Самодельная вещь.

— По-твоему, можно им открыть маленький переносный сейф?

— Да вы что, смеетесь, Алексей Иванович? Какому же дураку вскочит в голову открывать сейф фомичем?!..

— Вот я им то же самое говорю, — сказав Городулин, — а они уперлись…

Колесников тактично не стал расспрашивать, кому это «им», и кто это «они»: ответа бы он все равно не получил. Городулин поставил ломик в угол.