Опанасовы бриллианты - Страница 24

— Что с тобой? — Глаза у Саши лукавые.

— Ничего…

«О, если б навеки так было», — мысленно поет он, зажмуривается и дирижирует. Ему хочется запеть громко, но он боится сфальшивить.

— Да что с тобой?

— Так просто…

— Чудак, — улыбается Саша, поднимая с сугроба сосновую ветку.

Он выдергивает у Саши веточку, бросается на ледяную дорожку и, уносясь, кричит:

— Это утро не забывай никогда!

Из тумана доносится не то «забу-уду!» не то «не забуду». Аркадий останавливается. Что она крикнула?..

Через час Коготков и Саша вваливаются в комнату к Анатолию Бражникову. Он сидит на мотоцикле и сияет.

Бражников — синеглазый, хорошенький, как девушка. Пепельные волосы всегда небрежно взлохмачены.

— Чего это ради оседлал в комнате? — смеется Коготков.

— Новый! Отец купил… Сегодня собираюсь объезжать. Все каникулы буду носиться по городу. Штрафуй!

Бражников отводит мотоцикл, и вдруг порывисто поворачивается и идет стремительной походкой Коготкова. Садится за стол, сдвигает на лоб воображаемую кубанку, берет телефонную трубку, прижимает ее плечом к уху, а руками принимается чиркать спичкой, закуривать.

— Что? Ограбление квартиры?! — кричит Бражников голосом Коготкова. Голос, интонации, мимика — точные.

— Здорово схвачено! — хохочет Саша.

— А ну, валяй еще кого-нибудь! — просит Коготков.

Брови у Бражникова поднимаются, глаза становятся насмешливыми и лукавыми, рот маленьким и капризным. Он топает и приказывает голосом Саши:

— Аркадий, иди сюда!

Саша поражается:

— Неужели я такая?

— Копия, — бурчит Коготков, видя восхищенные глаза Саши.

— Толенька, какой ты способный! Вот это я понимаю — веселый, талантливый. Куда тебе, Аркаша! Сидишь мрачный, скучный.

— Ему бы в артисты, а не в педагоги, — хмуро бросает Аркадий и насмешливо спрашивает: — Сколько же ты на это ухлопал времени?

— Э, ухлопал! — отмахивается Бражников и садится верхом на стул. — Да знаете ли вы, что человек за семьдесят лет убивает только на сон двадцать три года? Как вам это нравится? На разговоры — тринадцать лет, на еду — шесть и даже на умывание — полтора года. Сорок три с половиной года пускает на ветер! Представляете?..

— Ну и не спи, не ешь, молчи, — смеется Саша.

— Нет, вы только вдумайтесь в эти цифры! — шумит Бражников. Он любит собирать необычные сведения, чтобы поражать ими собеседников. Для этого же он собирает и редкие вещицы.

Вообще-то Коготкову нравится в Бражникове это озорное мальчишество, его веселые выдумки, неугомонная фантазия. Но когда в их компанию вошла Саша, все выходки друга стали злить: уж слишком они восхищают Сашу.

— Я — что! Это вот гроза карманников и спекулянтов губит свое время. Перед ним сто дорог, а он с десятью классами — и в милиционеры!? — отвечает Бражников.

Коготков вскакивает:

— Все хотят быть инженерами, завами, всяким начальством! А кто же будет портным, сапожником, колхозником? Брюки сшить — едва разрешимая задача, печника найти — неделю нужно бегать, книгу переплести — вообще невозможно!

— И все-таки я считаю глупым вместо института идти в милицию. Курам на смех! — нападает Бражников.

— А чем это Аркадий хуже тебя? — сердится Саша. — Он что, отстал от тебя? Отстал, да? Можно быть портным, милиционером, сапожником и образованным человеком!

У Коготкова совсем портится настроение.

— Да, братцы! Я же вчера купил… потрясающую штуку. — Бражников выхватывает из кармана колоду карт, завернутую в серебряную, звонко хрустящую бумагу. — Играем?..

Бражников с азартом хлопает ими о стол, сбрасывает в сторону, как заправский шулер, плохие карты, незаметно выбирает из колоды козыри, ухитряется делать фальшивые хода. Он оглушает смехом, прибаутками.

Саша явно помогает ему, а Коготкова старается запутать. И когда Бражников, торжествуя, кричит: «В дураках, старина, в дураках», а Саша поддерживает: «Конечно, в дураках», Коготкову кажутся эти выкрики двусмысленными. Он бледнеет, злится, путается и делает хода еще неудачнее.

Не взглянув на часы, Коготков поднимается:

— Мне пора…

Саша вскрикивает:

— Ой! Ведь сегодня же день рождения у Аркаши. А мы и не поздравили!..

Коготкова они догоняют уже на проспекте.

— Аркаша, милый, не сердись, — берет его за руку Саша, — мы заболтались. Поздравляем тебя с днем рождения! Желаем счастья. Я желаю!..

— И я, — жмет руку Бражников.

— Ну, ладно вам, черти, — смущенно улыбается Аркадий, — люди смотрят.

Саша уходит. Друзья решают отправиться в ресторан — отметить день рождения.

Ресторан еще пуст. Тихо, нарядно, чисто. Только один офицер пьет чай, позвякивая ложечкой о стакан, читает газету.

Друзья забираются в отдельную кабину.

Бражников курит, а Коготков, заложив руки за спину, быстро ходит. В день рождения всегда почему-то думается о смысле жизни.

— Понять же надо… — раздумчиво произносит он. — Зачем мы родились? Дело какое-то сделать!.. Так оставь, в конце концов, хоть одну печь после себя. Пусть другому поколению будет тепло… Помнишь, Горький писал сыну: «Ты уехал, а цветы, посаженные тобой, цветут». Это понять нужно. Где наши цветы?..

— Постой, постой, — смеется Бражников, — я ничего не понимаю. О чем ты? С кем ты говоришь?

— Ладно. Это я так… Давай поднимем бокал за пережитое…

Синяя бархатная портьера на двери отгибается. Коготков оборачивается и видит багровое лицо, светлые брови, похожие на перевернутые запятые, глубоко сидящие серые глаза. Нижняя губа прикрывает верхнюю.

— Извините за нарушенный покой, — усмехается парень. — Случайно. Сожалею и скорблю.

Глаза у Аркадия становятся острыми, впиваются в фигуру парня и запоминают ее, вплоть до белой ниточки, прилипшей к носку сапога.

Парень скрывается. Портьера слегка колышется. Коготков бледнеет. Он стоит, что-то напряженно вспоминая. Затем подбегает и — к портьере. Чуть отведя ее, смотрит в зал.

— Ты… — заговорил было Бражников, но Коготков, не оглядываясь, резко и повелительно выбрасывает руку с растопыренными пальцами и сжимает их в тугой кулак. Пальцы белеют. Рот Бражникова закрывается. А Коготков уже стоит около и громко предлагает:

— Ну, выпьем же, выпьем! — Звякает ножом о тарелку. — Тебе, Толенька, пора на занятия. И мне пора. Официант! — зовет Коготков.

Выходя из ресторана, он шепчет Бражникову:

— Иди…

Коготков плотнее натягивает белый шлем, перебрасывает коньки через плечо, переходит на другую сторону улицы и скрывается в подъезде. Стоя в холодном, заиндевелом тамбуре, смотрит через стеклянную дверь на ресторан.

В памяти возникает сберегательная касса, дрожащий голос заведующей. «А может быть, ошибка? — думает Коготков. — Брови, губы, „сожалею и скорблю“. Все это еще не доказательство».

Когда в углу валяется уже семь окурков, парень выходит. Он в черном полушубке, локтем прижимает папку и походит на управдома.

Коготков не отстает от него. Парень заходит в хозяйственные магазины, потом на базар. В лавке скобяных товаров покупает три замка, берет счет и, насвистывая, уходит.

Коготков спрашивает у продавца:

— На какую организацию взял счет?

— Да это завхоз из поликлиники.

— Фамилия?

Продавец, медлительный, с прокуренными усами, сердито поворачивается и хочет оборвать слишком любопытного конькобежца, но Коготков протягивает документ. Продавец торопливо одергивает полушубок:

— Берегов это, завхоз Берегов…

— Разговор — между нами. Поняли?

Через полчаса в адресном столе Коготков записывает: «Берегов А. И., Берегов П. Н. живут по Гоголя, 16».

— Как раз напротив дома Саши, — думает взволнованно Коготков по дороге в отделение.

Дровосеков внимательно смотрит на Коготкова, который стоит перед столом.

— Конечно, это еще не доказательство, — говорит лейтенант, — но все же я уверен, что Берегов — участник ограбления.