Опанасовы бриллианты - Страница 15

В полдень из Фальшивого Геленджика отходил автобус. Чтецов помог Нине Гавриловне донести вещи до остановки. Бледная, немного осунувшаяся от пережитых накануне волнений, от бессонной ночи, ведь нужно было собираться в дорогу, она была молчалива. Видимо, заботы, предстоящий путь, встреча с мужем тревожили ее. Сергей тоже молчал. Спросить ленинградский адрес? Зачем? Он знал его не хуже самой Михайловой. А нужен ли он ему? Сергей так и не мог ответить себе.

Шофер дал сигнал и включил скорость. Михайлова помахала Сергею рукой. Он ответил ей тем же, подождал, пока автобус не скрылся за поворотом, и пошел на пляж. Ему хотелось побыть одному в этот последний день, — приказ, лежащий у него в кармане, предлагал ему немедленно вернуться в Ленинград.

Павел Евгеньевич Быков видел, что расследование дела об убийстве Кордова зашло в тупик. Это знал и Шумский с товарищами. Орлова, Назарова, супруги Камневы и все те, с которыми познакомились работники уголовного розыска, оказались непричастными к убийству технолога. Телеграмма, присланная из Н-ской части Дальневосточного военного округа, сообщила, что Игнат Гуляев никуда не выезжал с января и, следовательно, его так же нельзя было подозревать.

У следователей было много и, казалось бы, веских оснований считать виновными супругов Михайловых. Но как показали анализы допроса и обыска, они не имели никакого отношения к происшествию в саду 9-го Января. Легко объяснилось и поведение Михайловых, показавшееся подозрительным работникам милиции. В марте произошла крупная ссора между супругами, первая в их жизни. Оба по-своему переживали размолвку. Федор Никифорович, у которого не ладилось еще и на заводе, — были обнаружены ошибки в расчетах новой турбины, — стал чаще бывать на охоте, выпивать с друзьями. Нина Гавриловна вдруг неожиданно сблизилась с тетками, которым она поведала о своем горе и которые ей сочувствовали, помогали советами.

В мае Федор Никифорович действительно заболел. Но, как человек здоровый, крепкий, он не любил медиков, считая, что любая болезнь пройдет сама, без чьей бы то ни было помощи, и никогда не жаловался на свои недуги.

Случайный, и в сущности, ненужный инженеру револьвер принес много хлопот и работникам розыска, которых он сбил с толку, и самому Михайлову. Федору Никифоровичу пришлось нервничать, бегать в милицию, объясняться, почему он хранил незарегистрированным оружие. И все-таки ему не удалось избежать наказания…

И вот все десять версий, разработанные работниками милиции, приходилось отбросить.

Полковник анализировал каждый шаг, который они предпринимали. Чего-то они не учли, чем-то пренебрегли. Чем же? Прежде всего они не ответили на вопросы: кто писал Кордову записку? Почему она оказалась у него в кармане? И когда ее писали?

Полковник признавал, что это было их ошибкой. Но как каждый человек, он подсознательно оправдывал себя и товарищей: о записке все время помнили. Все, с кем им приходилось беседовать, так или иначе писали что-либо и почерки их экспертиза сравнивала с почерком на записке — они не совпадали.

А брюки и отрез? Кому они предназначались? Почему оказались в портфеле убитого? Все это так и осталось в тайне. Кому принадлежала помада — вот что хотелось выяснить, но и на этот вопрос ответа не было.

— Да, тупик, — подумал Быков и улыбнулся. — Странное слово — «тупик». Оно означает, что дальше нет выхода. Все. Нет, конечно, дело Кордова не тупик. Не было еще дел и не будет, чтобы они закончились этим словом. Просто было десять версий, они не подтвердились. Будет еще десять, и еще. Жаль, что прошло время. Безусловно, люди, с которыми они имели дело, могут еще пригодиться. Но времени не вернешь. Преступник оказался хитрее, чем они предполагали, и эти четыре месяца укрепили его позиции.

Быков еще раз просмотрел папку с делами. Каждая бумажка, каждая справка со временем сыграет свою роль, а сейчас это заготовка для самого главного. Надо только захватить нить, одну, пусть даже незначительную. Потом все пойдет быстрее.

— Попросите, пожалуйста, Шумского, Изотова и Чтецова ко мне, — сказал он молоденькой секретарше.

— Сергей Николаевич в отпуске, он экзамены сдает, — ответила та, заливаясь румянцем.

— Ах, да, — засмеялся Быков. — Вот что значит старость — не радость. Сам подписывал ему рапорт… Ну, давайте двоих.

Полковник встретил Шумского и Изотова, как всегда, спокойно. Он внимательно взглянул на них, пригласил сесть и, едва улыбнувшись, сказал:

— Что ж, друзья, начнем все сызнова, — от печки, как говорят…

Он не выносил людей равнодушных, работающих с прохладцей. Таких подчиненных полковник распекал за малейшие промахи. Но он умел и ценить людей. Шумскому и Изотову он не сказал ничего, будто никакой ошибки и не было. Быков знал: они сделали все, что смогли.

— Я пригласил вас, — продолжал он, — чтобы обсудить кое-какие вопросы, касающиеся Кордова. И мне хотелось бы услышать ваше мнение…

…Шумский неслышно открыл замок входной двери, разделся в прихожей и порывисто зашел в комнату. Жена его, Марина, молодая русоволосая женщина, склонилась над столом, за которым сидел Виталька и пил вечерний чай.

— Мариша, — подбежал к жене Шумский. — Ругаешь меня на чем свет стоит, да?

Она поднялась, высокая, стройная, в зеленом шелковом платье с большим вырезом на груди.

— Ты думаешь, тебе будет все сходить с рук? — засмеялась она в объятиях мужа. — Опоздал, теперь нельзя целоваться — испачкаю тебя помадой.

Алексей не слушал, целовал ее в щеки, в нос, и она тут же забыла о своем предупреждении.

— Фу, весь прокуренный насквозь. Вы наверное только и делаете, что дымите, — с нежностью говорила она. — Ну, вот, теперь иди отмывайся, а мне снова надо губы красить. И растрепал всю, противный…

Подойдя к зеркалу, Алексей заметил на щеке два красных полукруга и вдруг задумался.

— Лешка, все-таки нехорошо так долго ждать тебя одетой. Через полчаса спектакль, а он, пожалуйста: является голодный, небритый. Иди скорее мыться… Нельзя же каждый раз ругаться с билетерами!..

Алексей подошел к жене и попросил ее с серьезным видом:

— Маринка, поцелуй меня еще раз, — подставил другую щеку.

— Господи, что тебе еще взбрело в голову?

Он снова посмотрел в зеркало и увидел обращенных друг к другу два полумесяца, но бледнее, чем первые.

— А ты можешь меня поцеловать так, чтобы была одна черточка, а не две, а?

— Для этого надо иметь одну губу, — засмеялась Марина.

— Вот как! Тогда не надо…

— Папа, мама на тебя рассердится, — заключил вдруг Виталька, дожевывая кусок булки, — вы в театр опоздаете.

Алексей поцеловал сына и пошел мыться.

— Сейчас такси возьмем, — сказал на ходу. — Наливай-ка суп, быстренько! Через пятнадцать минут я буду готов.

Утром, когда Изотов вошел в комнату Шумского, он застал Алексея сидящим за пустым столом, без бумаг, фальшиво насвистывающим арию Ленского.

— Ты что? — удивился Виктор. — В отпуск, что-ли собрался?

— Нет, думаю. Я вчера на «Онегине» был… Третий раз. И странно, опера мне все больше и больше нравится. Иногда даже жалко, что не имею отношения к музыке… А впрочем, может быть, и хорошо, слуха-то у меня нет никакого. А у Витальки, по-моему, есть, буду учить его… А? Что скажешь?

— Хм, ты об этом и думаешь?

— Нет, это так, по пути. Знаешь, к какому выводу я пришел в кордовском деле? Мы ломимся в открытую дверь… Да-с…

— Это что-то новое, — улыбнулся Виктор, — а конкретнее?

— Мы ищем женщину, которой, может быть, и не было.

— То есть?.. — не понял Изотов и добавил шутливо — Быть может, господин Онегин мне объяснит твои поступки.

— Нет, не объяснит, товарищ Изотов, — засмеялся Шумский. — Продолжаем, как задумали, вызывай Назарову. Я послушаю вашу беседу. А через неделю я тебе все подробно расскажу. Хочу кое-что проверить…

Назарова пришла точно. Она была такая же, как и несколько месяцев назад, цветущая, дородная, хорошо одетая. Не было лишь печали на ее лице. Видно, горечь утраты прошла, забылась. И держалась проще и была разговорчивее. Шумский молчал, иногда только вставлял свой вопрос, и смотрел куда-то в сторону, когда она отвечала, словно не слушая ее.