Он, она и три кота (СИ) - Страница 5

Коты обживали купленный Оливкой диван, а я привыкала к мысли о том, что на моей личной жизни поставлен крест. Жирный. Ну, а чего я хотела? Дети как раз-таки и выступают этими самыми необратимыми последствиями бурной личной жизни.

— Ну, ты что-нибудь выяснила? — услышала я из трубки Лешкин голос на следующий день после нашей встречи в кафе.

Ни здрасьте, ни до свидания…

— Знаешь, я собиралась задать тебе тот же вопрос. Ничего не выяснил?

Секундная заминка и смешок: грустный, я даже глаза его представила, щенячьи… Именно такими он просил у меня первого секса. И я отказала. Сейчас мне тоже хотелось его послать — и очень грубо.

— Я вижу ее только вечером, и весь этот вечер она возится с котами, а у тебя есть целый рабочий день, чтобы пригласить сотрудницу в кабинет и выяснить кое-какие обстоятельства ее личной жизни. Слабо? — добавила после затянувшейся секунды, которую Лешка не планировал сначала брать на размышление, потому что начал мычать.

— Слабо, — огрызнулся он в итоге так зло, что я даже почувствовала щекой слюни его ярости. — Как я могу лезть с откровенными разговорами к ребенку, который уверен, что я бросил ее мать ради молодой дуры?

— Снова делаешь проблему на ровном месте! — теперь плевалась я, а все почему… Потому что Барсик яростно вопил в Оливкиной комнате, опять что-то, наверное, не поделил с белобрысым…

— Я? Это ты устроила для тещи показательный бракоразводный процесс. Я всю жизнь пляшу под твою дудку… Но сейчас дудки. Я никуда не полезу… Я уже сходил с ней в кафе за кофе и между делом спросил, как у Саши дела… Она ответила, что у него все окей, то есть я твоими стараниями для ребенка пустое место. Я просто работодатель, которому надо мило улыбаться. Я даю тебе сроку три дня, чтобы вывести дочь на чистую воду. Иначе я скажу Оливке всю правду о нас.

Он замолчал. Я тоже не находила слов. После тринадцати лет он мне угрожает?

— Так и скажешь: доченька, давай-ка я тебе квартирку сниму, а то у меня сперма из ушей лезет, так и скажешь?

Снова секунда и все… Лешкин голос перешел в угрожающий шепот:

— Нет, у меня не стоит уже который день… Меня растоптали как отца. Ноги об меня вытерли. Ты не понимаешь, нет?

Я понимала. Понимала, потому что чувствовала себя так же.

— Леша, — мой голос был тихий, и я очень надеялась, что фоном моему оппоненту не идет сейчас кошачье соло. — Мне тоже обидно. Ты не представляешь, как… И более того, я не понимаю, почему она ко мне пришла. Почему вообще она ушла, а не Сашка, ведь за съем их квартиры всегда ты платил…

— Ты сейчас о деньгах или о чем? Совсем сдурела, что ли? — окрысился Оливкин папочка еще пуще. — Я… Ты… Мы… Из-за своих выкрутасов мы просрали дочь, понимаешь или нет?

— Не утрируй…

— Я не утрирую! Это у тебя, Надя, все просто, все предельно просто… Это ты меня в говно с головой окунула, а не я туда по собственной воле влез… Я тебя всю жизнь облизывал, как верный песик, а ты всегда кота какого-нибудь предпочитала! Тебе с ними хорошо спится, а, хорошо?

— Нет! — почти заорала я. — Эта дрянь… Не Оливка, но и она тоже, приучила своего Засранца просыпаться с будильником. Будильник у нее поставлен на половину седьмого. Так она валяется до семи, а этот великий Соломон вменил себе в обязанность все это время мявкать, изображая невыключенный будильник, чтобы хозяйка снова не удрыхалась!

— Что ты от меня хочешь? — продолжал орать Лешка. — Пусть приходит к десяти, я ее не гоню к девяти… Или я должен тебя, бедную пожалеть, что дочка тебе жить мешает? Я тебе жить мешал. Все мы тебе жить мешаем…

— Тебя что это сегодня понесло? Кухарку сменить пора, а то желчь из тебя так и плещет!

Я даже перекричала Барсика. Пошла его проведать: трется, дурында, у дивана и орет, но уже тише. Квартиранта не видно. Может, с Люцием по пакетам на кухне шарится?

— Ну хватит орать! — толкнула я кота рукой и попыталась увести из чужой теперь комнаты.

— Я не ору! — послышался Лешкин ответ.

— Это я Барсику. Опять к дивану тащится. Может, ему красный цвет не нравится? Говорила Оливке купить нормального цвета, а она заявила, что это же ее диван, и она хочет красный. Ее, слышишь? Она у меня перманентно…

— У тебя есть три дня, чтобы выяснить, как из перманентного состояния сделать временное…

— Леша, ты мне угрожаешь?

— Как хочешь, так и называй это! — и отключился.

Я бы тоже с удовольствием отключилась — на кровати, лицом в подушку, а лучше в объятиях Савки, но и ему я сказала больше не приходить… Он начал мямлить, что может срываться в обед, но я серьезно сказала, что это Вселенная решила помочь нам расстаться.

— А если у нас не получится расстаться? — буркнул он так же зло, как только что кричал на меня Супрядкин. — Что тогда? Ты познакомишь меня со своей дочкой?

— Сумасшедший… — и я сбросила Савкин звонок так же нервно, как сейчас сделал это Лешка.

Все мужики с ума посходили! И Барсик, мой спокойный Барсик, туда же… Снова принялся кидаться на диван. Да, его тоже не устраивает переезд Оливки. Он вообще ее недолюбливает из-за подселения Люция. А теперь она решила бедного кота совсем добить — сама притащилась со своим Засранцем. Да еще первым делом вынесла на помойку его любимый диван. Ее-то котище днем почти не спит, а диван был любимым спальным местом у сладкого Барсика, которого теперь все обижают и не додают ласки.

Я хотела взять на руки своего обиженного на весь мир котика, а Барсик взял и выкрутился, чуть не оцарапав меня, и снова набросился на диван.

— Это как со стеной говорить — бесполезно, — сказала я в полный голос, и мне тут же отозвалось из дивана жалобное мяу…

Боже ж ты мой! Белобрысый! Я отодвинула диван — никого. В ящике, что ли… Так и есть — выскочил и мимо меня. Видимо за Барсиком, который, сообщив мне про диванное происшествие, намылился на кухню за наградой. Но Люций опередил его. Однако, пробегая мимо, лизнул Барсика в морду, а потом обшипел — для проформы.

Ох, мужики усатые, толстолапые… Вы меня доведете… Прямо захотелось напеть веселый перефраз юности: послушай, все еще будет, и Кучму Ельцин полюбит… Ну как я с вами со всеми одна справлюсь?! Как?! Вы же все не только друг друга не любите. Вы и меня не любите. Никто из вас!

Одной рукой я гладила несчастного белобрысого пленника дивана, а другой — листала детский фотоальбом Оливки: половина глянцевой, половина матовой бумаги, в зависимости от того, кто носил пленку в фотоателье, я или мама, с которой мы тогда жили все вместе, потому что Лешкина теща не пожелала доверить ни дочь, ни внучку Лешкиной матери. Да и черт бы с ними со всеми… У нас была личная усатая нянька — с мягкими лапами, по имени Соня, но соней моя серая дворовая кошка не была: она бдила младенца и днем, и ночью — боясь, наверное, пропустить момент, когда этот кричащий комок унесут обратно, откуда принесли в один несчастный ненастный день, но его не уносили и не уносили. Более того, ребенок незаметно подрастал, стал ползать всюду за кошкой, хватать за хвост, потом начал гоняться по всей квартире, пытался скинуть с занавески, когда усатая нянька решала посидеть высоко, поглядеть далеко…

Сейчас перед глазами блистала фотка Оливки в подушках — она тогда только-только научилась сидеть, но уже по-хозяйски складывала на Соньку ноги. Показывала всем два зуба и язык — да заодно Кузькину мать несчастной кошке, держась за ее ухо, а Сонька на фотографии аж зажмурилась и явно не от удовольствия. Сейчас я чувствовала себя в кошачьей шкуре — Оливка и в двадцать три года тянула меня за ухо, и я, встав на цыпочки, чтобы не так больно было — а дочь переросла меня аж на пять сантиметров — шла у ней наповоду.

— Ну и как мне засранку разговорить? — спросила я Люция, но тот только ближе подвинулся к стулу: конечно, тоже только о себе думает.