Олимп - Страница 2

«Одним богам известно, чем кончится этот ужасный день», – думает дочь Зевса. И, несмотря на печаль, не может сдержать улыбки. В последнее время все до единой молитвы остаются без ответа. Настали дни, когда бессмертные вспоминают о кратковечных, только чтобы своими божественными руками сеять на земле ужас, погибель и страшные разрушения.

Елена Троянская отправляется принимать омовение и одеваться для выхода.

Рыжевласый Менелай в лучших доспехах молча, недвижно, гордо выпрямив спину, стоял между Одиссеем и Диомедом в первом ряду ахейской делегации героев, приглашенных в Илион на погребальный обряд в честь его главного врага, этого поганого женокрада, хренова сына Приама, свинячьего козла Париса. Стоял и размышлял, как и когда ему вернее прикончить Елену.

Особых сложностей не предвиделось. Виновница войны маячила на той стороне широкой дороги, взирая на ахейских гостей со стены, точнее, с царской смотровой площадки рядом со старым Приамом. Подумаешь, каких-то пятьдесят футов вперед и немного вверх. Немного везения, и Атрид домчится быстрее, чем кто-либо успеет вмешаться. Впрочем, даже если троянцы рискнут преградить ему путь к обманщице, Менелай порубит их, словно сорную траву на грядке.

Он был невысок – не то что его благородный братец-великан, отсутствующий здесь Агамемнон, или подлый верзила Ахилл – и понимал, что нипочем не запрыгнет на стену, а вместо этого будет вынужден бежать по ступеням, запруженным троянцами, рубя направо и налево. Опозоренного мужа это вполне устраивало.

«Все равно мерзавке некуда уйти». К смотровой площадке на стене храма Зевса вела лишь одна лестница. Если Елена укроется в святилище, Менелай бросится следом и не даст ей уйти. Конечно, казнив предательницу, он и сам падет под бесчисленными клинками разъяренных горожан или Гектора, возглавляющего погребальную процессию, которая как раз появилась вдали. Вот тогда троянцы с ахейцами опять сойдутся в смертельной битве, забыв о безумной войне с богами. «Сражение за Илион возобновится прямо здесь и сегодня». А это значило, что жизнь Менелая не стоила ломаного гроша. Как и жизни Одиссея, Диомеда, а то и самогó неуязвимого Ахиллеса. В конце концов, ахейцев на погребении собаки Париса собралось только три десятка, ну а троянцев были тысячи, они толпились повсюду – на площади, на стенах, а главное – перед Скейскими воротами, перегораживая бывшим завоевателям путь к отступлению.

«Оно того стоит».

Эта мысль пронзила черепную коробку, будто острый наконечник копья. «Все что угодно, лишь бы уничтожить вероломную сучку». Несмотря на стылый и пасмурный зимний день, из-под шлема побежали ручейки пота. Просочившись по стриженой рыжей бороде, они текли с подбородка на бронзовый нагрудник. Менелаю нередко доводилось слышать этот стук тяжелых капель по металлу – но прежде то была кровь противников, обагрявшая их доспехи. Правая ладонь, опущенная на окованный серебром клинок, в слепом бешенстве сжала рукоятку.

«Сейчас?»

«Нет, погоди».

«Почему не сейчас? А когда же?»

«Еще немного».

Атрида сводили с ума эти противоречивые голоса в голове – а ведь оба принадлежали ему, в этом не приходилось сомневаться, поскольку боги уже не говорили со смертными.

«Как только Гектор зажжет погребальный костер, тогда и действуй».

Менелай сморгнул соленые струйки. Вряд ли он мог бы сказать, какому из голосов принадлежало последнее предложение – тому, что рвался в бой, или другому, который трусливо советовал тянуть время, – но согласился ему последовать. Скорбная процессия вошла в Илион через огромные Скейские ворота и пронесла опаленный труп, укрытый шелковым саваном, по главной городской улице в сторону внутренней дворцовой площади, где молча ждали целые ряды высокородных сановников и героев, в то время как женщины, в том числе и Елена, наблюдали за ритуалом со стены. Всего лишь несколько минут, и старший брат убитого, Гектор, возьмется поджигать погребальный костер, а стало быть, внимание зрителей обратится на пламя, пожирающее и без того поджаренную тушу Париса. «Самое время действовать. Никто и не опомнится, пока я не всажу десять дюймов клинка в предательскую грудь Елены».

По традиции, тризны по членам царской семьи, таким как Приамов сын, один из наследных принцев, длились по меньшей мере девять дней, большая часть которых посвящалась играм, включавшим в себя гонки на колесницах, атлетические состязания и метание копий. Однако на сей раз все положенное время с тех пор, как Аполлон превратил Париса в уголья, было потрачено на долгое путешествие дровосеков к лесам, еще уцелевшим на склонах Иды, во многих лигах к юго-востоку. Маленькие машинки, звавшие себя моравеками, сопровождали телеги на своих шершнях, чтобы чудесным образом защитить людей, если боги вздумают напасть. И те, разумеется, нападали. Однако лесорубы все же сделали свое дело.

Лишь теперь, на десятый день, дрова были привезены в Трою и приготовлены для костра. Впрочем, Менелай и многие из его товарищей, включая Диомеда, стоящего с ним бок о бок, считали обряд сжигания вонючего мертвеца напрасной тратой доброго топлива, ибо и город, и мили некогда лесистого побережья давно лишились древесины, растраченной за десять лет на лагерные костры. Поле битвы покрывали бесчисленные пни. Даже хворост давным-давно подобрали. Ахейские рабы готовили пищу для господ на сухом навозе, что не повышало ни вкусовых свойств еды, ни настроения осаждающих.

Возглавляла погребальный кортеж величавая череда троянских колесниц. Копыта коней, обернутые черным войлоком, еле слышно ступали по широким булыжникам главной улицы и городской площади. За спинами колесничих в молчании замерли величайшие герои Илиона, воины, пережившие девять с лишним лет осады и ужасную восьмимесячную битву с богами. Первым ехал Полидор, сын Приама, за ним – еще один сводный брат Париса, Местор. На следующих колесницах стояли союзник троянцев Ифей и Лаодок, сын Антенора. Кстати, вот и сам Антенор – как всегда, на богато украшенной повозке среди бойцов, а не с почтенными старцами на городской стене. Затем – полководец Полипет, а далее – прославленный колесничий Сарпедона Фразимел, как бы замещающий своего господина, предводителя рати ликийцев, убитого Патроклом несколько месяцев назад, когда троянцы еще искали сражений с греками, а не с бессмертными. Следом явился и благородный Пиларт – нет, разумеется, не троянец, павший от руки Большого Аякса перед самым началом богоборческой войны, а другой, который так часто бился рядом с Элазом и Мулием. Замыкали процессию Перим, сын Мегаса, Эпистор и Меланипп.

Менелай узнавал каждого из этих мужей, героев, своих противников. Тысячи раз ему доводилось видеть их искаженные гневом, окропленные кровью лица под бронзовыми шлемами на опасном расстоянии брошенного копья или даже взмаха клинком. Тысячи раз эти люди преграждали ему путь к заветной, давно уже нераздельной цели: к Илиону и Елене.

«До нее каких-то полсотни ярдов. Никто не ждет моего нападения».

За тихими колесницами слуги вели предназначенных на костер животных: десять коней Париса (конечно же, не самых лучших), его охотничьих собак и даже целое стадо откормленных овец – очень серьезная жертва, если учесть, что за время божественной осады шерсть и говядина сделались редкостью. Да, и сзади еще плелась дряхлая круторогая скотина. Все это не ради пышности жертвоприношения – действительно, кому жертвовать, когда олимпийцы стали врагами? Просто жир закланных животных поможет сильнее и жарче разжечь погребальное пламя.

А следом – издалека, с долин Илиона, – через Скейские ворота шагали тысячи троянских пехотинцев, сверкающих начищенными доспехами в этот хмурый зимний день. Посреди людского потока плыло смертное ложе Париса – на руках двенадцати ближайших соратников по оружию, мужчин, которые готовы были отдать жизнь за второго отпрыска Приама и до сих пор лили слезы, вздымая над покойным массивный паланкин.