Оле-Лукойе (рис. В. Пивоварова) - Страница 1

Никто́ на све́те не зна́ет сто́лько ска́зок, ско́лько зна́ет их О́ле-Луко́йе. Вот ма́стер расска́зывать!

Ве́чером, когда́ де́ти споко́йно сидя́т за столо́м и́ли на скаме́ечках, явля́ется О́ле-Луко́йе[1]. В одни́х чулка́х он неслы́шно поднима́ется по ле́стнице, пото́м осторо́жно приотворя́ет дверь и бры́зжет де́тям в глаза́ сла́дким молоко́м – в рука́х у него́ ма́ленькая спринцо́вка, кото́рая выбра́сывает молоко́ то́ненькой стру́йкой. Тогда́ ве́ки у всех начина́ют слипа́ться, и де́ти уж не мо́гут разгляде́ть О́ле, а он подкра́дывается к ним сза́ди и начина́ет лего́нько дуть им в заты́лок. Поду́ет – и де́тские голо́вки пони́кнут. Но э́то не бо́льно – О́ле-Луко́йе ведь ничего́ плохо́го не замышля́ет, он хо́чет то́лько, что́бы де́ти угомони́лись, а утихоми́рятся они́ не ра́ньше, чем их уло́жишь в посте́ль. И как то́лько они́ зати́хнут, он начина́ет расска́зывать им ска́зки.

Но вот де́ти засну́ли, и О́ле-Луко́йе приса́живается на край крова́тки. Оде́т он преле́стно – в шёлковый кафта́н; то́лько нельзя́ сказа́ть, како́го цве́та э́тот кафта́н: он отлива́ет то си́ним, то зелёным, то кра́сным, смотря́ куда́ повернётся О́ле. Под мы́шкой он де́ржит два зо́нтика. Оди́н зо́нтик – тот, что с карти́нками, – О́ле раскрыва́ет над хоро́шими детьми́; и им тогда́ всю ночь сня́тся увлека́тельные ска́зки. Друго́й зо́нтик – совсе́м просто́й, гла́дкий, и О́ле раскрыва́ет его́ над озорны́ми детьми́; ну они́ и спят как чурбаны́ всю ночь, а у́тром ока́зывается, что они́ ро́вно ничего́ не ви́дели во сне!

Вот и послу́шаем, как О́ле-Луко́йе це́лую неде́лю навеща́л одного́ ма́ленького ма́льчика, Я́льмара, и ка́ждый ве́чер расска́зывал ему́ ска́зки. Це́лых семь ска́зок рассказа́л – в неде́ле ведь семь дней.

– Так! – сказа́л О́ле-Луко́йе, уложи́в Я́льмара в посте́ль. – Пре́жде всего́ я принаряжу́ ко́мнату!

И вот все цветы́ в горшка́х мгнове́нно вы́росли, ста́ли больши́ми дере́вьями и протяну́ли свои́ дли́нные ве́тви к са́мому потолку́; ко́мната преврати́лась в чуде́снейшую бесе́дку. Ве́тви дере́вьев покры́лись цвета́ми; и ни оди́н цвето́к не уступа́л ро́зе в красоте́ и арома́те, а на вкус (е́сли бы то́лько вы захоте́ли

его́ попро́бовать) был сла́ще варе́нья; плоды́ же блесте́ли, как золоты́е. А ещё на дере́вьях росли́ пы́шки, кото́рые чуть не ло́пались – так ще́дро они́ бы́ли начинены́ изю́мом. Про́сто чу́до! Но вдруг из я́щика стола́, где лежа́ли уче́бники Я́льмара, раздали́сь гро́мкие сто́ны.

– Что там тако́е? – спроси́л О́ле-Луко́йе и, подойдя́ к столу́, вы́двинул я́щик.

Оказа́лось, что э́то треща́ла и скрипе́ла а́спидная доска́: в реше́ние напи́санной на ней зада́чи вкра́лась оши́бка, и все ци́фры гото́вы бы́ли разбежа́ться кто куда́; гри́фель, как собачо́нка, скака́л и пры́гал на свое́й верёвочке: он горячо́ жела́л помо́чь де́лу, да не мог. Из тетра́ди Я́льмара то́же доноси́лись жа́лобные сто́ны, и слы́шать их бы́ло стра́шно. На ќаждой страни́це э́той тетра́ди в нача́ле ка́ждой строки́ стоя́ли ря́дом больши́е и ма́ленькие бу́квы – и те и други́е о́чень краси́вые. То бы́ли про́писи. А во́зле них располага́лись други́е, вообража́вшие себя́ столь же краси́выми. Их писа́л сам Я́льмар, и они́ пря́мо-таки́ вали́лись на проведённую карандашо́м ли́нию, вме́сто того́ что́бы стоя́ть на ней пря́мо.

– Вот как надо держа́ться! – учи́ла про́пись. – Вот так, с лёгким накло́ном впра́во!

– Ах, мы бы и ра́ды, – отвеча́ли бу́квы Я́льмара, – да не уме́ем! Мы таки́е убо́гие!

– Так вас на́до немно́жко подтяну́ть! – проговори́л О́ле-Луко́йе.

– Ах нет, нет! – закрича́ли бу́квы и сра́зу вы́прямились, про́сто загляде́нье!

– Ну, тепе́рь нам не до ска́зок! – сказа́л О́ле-Луко́йе. – Бу́дем-ка упражня́ться! Раз-два! Раз-два!

И он так вы́школил бу́квы Я́льмара, что они́ тепе́рь стоя́ли пря́мо и стро́йно – так уме́ют стоя́ть то́лько бу́квы в про́писях. Но когда́ О́ле-Луко́йе ушёл и Я́льмар у́тром просну́лся, бу́квы сно́ва сде́лались таки́ми же кривы́ми, как и пре́жде.

Как то́лько Я́льмар улёгся, О́ле-Луко́йе дотро́нулся свое́й волше́бной спринцо́вкой до ме́бели, и все ве́щи в ко́мнате сейча́с же приняли́сь болта́ть друг с дру́гом – все, кро́ме плева́тельницы; она́ молча́ла и про себя́ возмуща́лась ве́треностью други́х веще́й: ну мо́жно ли говори́ть и ду́мать то́лько о себе́ да о себе́, не обраща́я внима́ния на ту, что так скро́мно стои́т в углу́ и позволя́ет в себя́ плева́ть!

Над комо́дом висе́ла больша́я карти́на в золочёной ра́ме. На ней была́ изображена́ краси́вая ме́стность: высо́кие ста́рые дере́вья, трава́, цветы́ и широ́кая река́, убега́вшая ми́мо роско́шных дворцо́в куда́-то далеко́ за лес, в безбре́жное мо́ре.

О́ле-Луко́йе прикосну́лся волше́бной спринцо́вкой к карти́не, и вот нарисо́ванные пти́цы запе́ли, ве́тви дере́вьев зашевели́лись, а облака́ поплы́ли по не́бу; ви́дно бы́ло да́же, как скользи́ли по карти́не их те́ни.

Зате́м О́ле приподня́л Я́льмара до у́ровня ра́мы, и ма́льчик ступи́л пря́мо в высо́кую траву́. Освещённый со́лнышком, сия́вшим сквозь листву́ дере́вьев, он побежа́л к воде́ и усе́лся в ма́ленькую ло́дку, кото́рая пока́чивалась на воде́ у бе́рега. Ло́дочка была́ вы́крашена в кра́сный и бе́лый цвет, а паруса́ её блесте́ли, как сере́бряные. Шесть лебеде́й в золоты́х коро́нах, наде́тых на ше́и, с сия́ющими си́ними звёздами на голова́х, повлекли́ ло́дочку ми́мо зелёных лесо́в, где дере́вья шепта́ли о разбо́йниках и ве́дьмах, а цветы́ – о преле́стных ма́леньких э́льфах и о том, что рассказа́ли им ба́бочки.

Удиви́тельные ры́бы с серебри́стой и золоти́стой чешуёй плы́ли за ло́дкой, ныря́ли и, подпры́гнув, опя́ть с шу́мом шлёпались в во́ду; кра́сные и голубы́е, больши́е и ма́ленькие пти́цы лете́ли за Я́льмаром двумя́ дли́нными верени́цами, комары́ толкли́сь, а ма́йские жуки́ гуде́ли: «Бум! Бум!» Всем им хоте́лось проводи́ть Я́льмара, и у ка́ждого была́ для него́ нагото́ве ска́зка.

Да, э́то бы́ло пла́ванье!

Леса́ то густе́ли и темне́ли, то станови́лись похо́жими на краси́вейшие сады́, освещённые со́лнцем и усе́янные цвета́ми.

На берега́х реки́ возвыша́лись больши́е хруста́льные и мра́морные за́мки, а на балко́нах э́тих дворцо́в стоя́ли принце́ссы – и все они́ бы́ли знако́мые Я́льмару де́вочки, с кото́рыми он ча́сто игра́л, – они́ протя́гивали ему́ ру́ки, и ка́ждая держа́ла в пра́вой руке́ хоро́шенького са́харного поросёнка – тако́го ре́дко мо́жно купи́ть у торго́вки сла́достями. Я́льмар, проплыва́я ми́мо, хвата́л поросёнка, но принце́сса не выпуска́ла его́ из рук; поросёнок перела́мывался, и о́ба получа́ли свою́ часть: Я́льмар – побо́льше, принце́сса – поме́ньше. У всех за́мков стоя́ли на часа́х ма́ленькие при́нцы, они́ отдава́ли Я́льмару честь золоты́ми са́блями и осыпа́ли его́ изю́мом и оловя́нными солда́тиками – э́то я́вно бы́ли настоя́щие при́нцы!

Я́льмар плыл че́рез леса́, каки́е-то огро́мные за́лы и города́… Проплы́л и че́рез тот го́род, где жила́ его́ ня́ня, кото́рая ня́нчила его́, когда́ он был ещё малю́ткой, и о́чень люби́ла своего́ пито́мца. И вот он уви́дел её: она́ кива́ла ему́, маха́ла руко́й и пе́ла тро́гательную пе́сенку, кото́рую сама́ когда́-то сочини́ла и присла́ла ему́: