Окорок единодушия - Страница 31

Иона смутился: сон не предвещал добра. С досадою повернулся он на другой бок и опять заснул. Но опять увидел зловещий сон: ему приснилось, что он получил окорок, но этот окорок вырван у него великаном и съеден при его глазах ненавистным похитителем.

Первым делом Ионы поутру было спросить: где Амурат-паша?

— Амурат-паша еще не выходил из своей комнаты.

— Это хорошо. Не приезжал ли кто-нибудь ночью из Чельмсфорда? не приходили ль полицейские?

— Нет.

— Это досадно.

Но гигант еще спит, следовательно не уйдет от Ионы.

Около девяти часов полицейские пришли. Иона, после некоторого раздумья, решился действовать и без хозяина балагана, от своего собственного лица, и объявил им, что они должны держать Джоддока под стражею до прибытия мистера Шипсгенка из Чельмсфорда. Пегги повела их в комнату гиганта; дверь комнаты была заперта. Исааксон постучался, приказывая отворить «во имя закона». Ответа не было. Послали за Ионою; он велел выломать дверь: комната была пуста, птица улетела из клетки в растворенное окно. Турецкий костюм был разбросан по полу, тут же лежала фальшивая борода. Джоддок убежал в обыкновенном джентльменском платье, несколько принадлежностей которого оставались еще в его раскрытом чемодане.

Иона был в отчаянии. Он мог ожидать величайших неприятностей от беглеца, который, без сомнения, узнал о враждебных замыслах Ионы и готовился мстить ему.

Но, к счастию, Ионе было некогда погружаться в мрачные размышления: ему надобно было сделать много распоряжений и, кроме того, одеться, как можно лучше. Более часа провел он перед зеркалом, и по окончании туалета показался себе чрезвычайно миловидным молодцом. Как шел к нему гороховый фрак, нарочно сшитый для предстоящего торжества! Отлично сидел и белый атласный жилет, также нарочно сшитый для нынешнего дня. Лосиного цвета шелковые брюки, запущенные в белые шелковые чулки, были не менее восхитительны. Но едва ли не лучше всего был удивительный парик с двумя хвостами. Иона был согласен с портным и парикмахером, что они разодели его на славу.

Приятно было ему увидеть, что и туалет Нелли соответствует изяществу его собственного наряда. Она была очаровательна в маленькой шапочке, из-под которой выбегали прелестные, густые локоны; в своем палевом бархатном спенсере и розовой кисейной юбке, очень коротенькой, так что кокетка могла похвастаться своими маленькими ножками, обутыми в красные атласные башмачки на высоких каблуках.

— Прекрасно, моя миленькая! Никогда еще не была ты так хороша! — сказал в восторге Иона.

— И ты никогда не был так авантажен, мой душенька! — отвечала довольная супруга, — все на тебе сидит отлично. Только галстух надобно повязать тебе поуже. Сейчас это сделаю.

— Дружочек, ты удавишь меня, — сказал Иона, которого лицо побагровело от заботливости жены.

— Ничего, ничего, мой миленький. Теперь тебе надобно пришпилить на груди гвоздику, и ты будешь настоящая картинка. — И, воткнув в жилет мужа гвоздику, Нелли с гордостью спросила свою горничную: — А, каков твой хозяин, Пегги, — хорош?

— Он на мои глаза первый красавчик в Донмо, а вы, сударыня, первая красавица, — отвечала горничная.

— Ты умная девушка, Пегги, — сказал хозяин, — прибавлю тебе жалованья. Ты и сама славно оделась, да и лицом прехорошенькая.

— Не слишком хвалите меня, сударь, чтобы супруга ваша не стала ревновать; теперь этим все дело испортишь, — шепнула ему Пегги.

— Рассудительная девушка, право, рассудительная, — сказал Иона. — Не забудь же, как тебе надобно отвечать в суде, когда тебя станут спрашивать. Растолкуй еще раз и Дику, как ему отвечать.

— На меня можете положиться, сударь; а Дику я сказала, что не пойду за него, если нынче сделает он какую-нибудь глупость, стало быть, и на него можно положиться.

— Так, так, Пегги. Однако уж одиннадцать часов: пора нам отправляться, мой друг, Нелли.

— Пора, мой милый.

— Давно пора, сударыня. Из Донмо и всех деревень с шести часов утра сошлось народу видимо-невидимо, — подтвердила Пегги.

— Так много собралось народу, говоришь ты? — сказал Иона, и с восхищением зашагал по комнате.

— Уилль Крен говорил мне вчера, сударь, что сквайр пригласил всех своих знакомых. «Половина графства соберется к нам», говорил он, — продолжала Пегги.

— Вот как! Значит, много будет почетных зрителей на нашем торжестве, — сказал Иона, — это очень лестно. Так ли, Нелли?

— Все фермеры сквайра, с женами и детьми, приглашены. Уилль Крен сказывал, что будут у сквайра и танцы с музыкой, и пир горой. «Целую неделю, сказывал, мы только знали, что готовили комнаты да припасы. Такого, сказывал, пира, никогда еще и не бывало в наших сторонах».

— Такая внимательность очень любезна со стороны сквайра; он заботится о нас, можно сказать, будто ты ему родная дочь, Нелли, — твердил Иона.

— Не говорите, сударь, глупостей, — с досадою сказала Нелли, — быть может, сквайр готовит пир вовсе не про нас с вами. Он, верно, думает, что молодой Физвальтер с женою получат награду. Да так и случится, может быть.

— Они получат? Ну, этого-то мы не боимся, если только не испортят дела проклятый Джоддок, — сказал Иона.

— О! Джоддока я не боюсь! — вскричала Нелли.

— Если ты его не боишься, мой друг, я спокоен, — отвечал Иона. — А какая чудесная погода, моя душенька! славный денёк!

— Нет, жарко, — сказала Нелли, — мы все взмокнем от духоты.

— Пора ехать, моя душенька. Ты готова? Так вели же, Пегги, подавать тележку.

— Тележку? — с негодованием сказала Нелли, — да ведь я тебе говорила, чтоб нанять карету?

— В… в те… те… тележке лучше, моя душенька: не так душно.

— Глупы вы, сударь, вот что! Я не поеду в тележке. Извольте сию же минуту послать за каретой.

— Милая моя, душенька моя, когда же посылать? мы опоздаем. Ведь надобно непременно поспеть в суд к двенадцати часам. После двенадцати часов нашей просьбы не примут и награду дадут Физвальтерам. А тележка прекрасная, такая красивая и покойная; и Дик нас повезет отлично, — умоляющим тоном говорил Иона.

— И в тележке вас все будут видеть, сударыня, а в карете вас будет не видно, — убедительно прибавила Пегги.

Этот аргумент оказал свое действие, и Нелли уступила, хотя и не простила мужу. Но досада исчезла с лица ее, когда она вышла на крыльцо, где были «посторонние»: она очень нежно улыбалась мужу, который любезно подсадил ее на тележку, и счастливые супруги покатили предъявлять суду свои права на заветный окорок. Радостные восклицания нескольких зрителей и толпы мальчишек сопровождали их. Но Исааксон, стоявший на крыльце с стаканом эля, заметил про себя, что дело кончится неладно: один из мальчишек, взлезая на кровлю гостиницы, чтоб лучше видеть процессию, уронил символическую вывеску — Золотой Окорок. Иона, к счастью, не видел этого дурного предзнаменования.

Медленно и величественно ехали Неттельбеды, раскланиваясь с бесчисленными своими знакомыми, потому что весь городок вышел смотреть на них. На главной площади догнала их огромная карета, великолепно убранная лентами; в ней сидели присяжные. Следом за ними ехали музыканты; одним словом, процессия была восхитительна, и счастливый Иона не помнил себя от полноты восторга. Толпа, стоявшая по всей дороге, приветствовала поезд криками и аплодисментами. Так доехали они до приорства, где уже заседал Баронский Суд.

На четверть мили вокруг старого Приорства стояли ряды телег, на которых приехали со всех сторон фермеры и горожане, привлеченные приглашением сквайра и собственным любопытством. Ближе к ограде стояли кареты, принадлежавшие окружным помещикам. Между экипажами разъезжали верхами молодые люди и амазонки. Но дорога на внутренний двор Приорства была оставлена свободною, для проезда членам суда и претендентам на окорок и почетным посетителям. Неттельбеды подъезжали к зданию Суда в то самое время, когда выходили из кареты сэр Вальтер с супругою и мистрисс Лесли. Потом подъехала к крыльцу другая карета, из которой вышли доктор Сайдботтом, капеллан Бош и мистер Ропер; за нею ехала карета Джермонов, потом кареты Ловелей, Денни, Перкеров, Гобленов. Иона думал, что за Гобленами успеет подъехать и его тележка; но швейцар суда дал его кучеру знак обождать, и причина остановки объяснилась восторженными криками всей бесчисленной толпы.